Забытые смертью

— Не дерись, тогда скажу, — шмыгнул сопатым носом и, подтерев его рукавом, задрал нос, глянул на кудлатую пьяную бабу, занозисто продолжил: — Я теперь богатее всех стал. И если прогонять станешь, любой меня к себе возьмет. И кормить будет колбасой с пряниками.

— Это за то, что ты их койки не только обоссывать, а и обсирать будешь? — расхохоталась та громко.

— А вот за что! — вытащил Митенька пригоршню денег, крепко сжатую в кулаке.

— Украл? — ахнула сестра, бледнея, и схватилась за полотенце.

— Нет, не украл! Заработал!

У Тоськи глаза на лоб полезли. Хмель как рукой сняло.

— Где заработал, как? — изумилась откровенно. И Митька решил помурыжить.

— Вначале чаю мне налей. Да сладкого, с булкой. А потом спрашивай, — сел к столу уверенно.

Тоська в удивлении рот раззявила, потянулась к деньгам. Но Митька сунул их в карман.

— Дай пожрать, — потребовал настырно. И, только наевшись от пуза, разговорился с сестрой за чаем. Признался, где взял деньги. Сказал, сколько их у него.

Тоська даже вспотела, пересчитывая деньги. Руки ее тряслись, как в лихорадке:

— Митенька, родный, да ссы ты мне хоть на голову, слова не скажу! Прости меня, дуру! Это до чего я тебя довела, кровинка горемычная! Христарадничать стал. Эх, жизнь проклятая!

— Чего воешь? Не я один! В городе полно побирушек. А я просто сидел. Не просил. Сами подали. Я у Бога просил. Хлеба. Он и дал…

— Я ж на фабрике за месяцы столько не зарабатывала, сколько ты в один день принес, — призналась Тоська.

— Брось пить. Если б не это, нам хватало бы на хлеб, — одернул Митька.

— Зато теперь у нас на все хватит…

— Водку не покупай. Не то больше ни копейки не отдам, — пригрозил мальчишка на будущее.

Но Тоська не удержалась. И к вечеру набралась так, что снова уснула на полу. Утром клялась бросить выпивоны. Не ругала Митьку за мокрую постель. Молча возилась у плиты и корыта. Митьке наскучило сидеть в доме, и он незаметно шмыгнул в дверь, пошел на кладбище навестить могилы отца и матери. В переполненном трамвае доехал «зайцем» до ближайшей остановки и поплелся знакомой дорогой, загребая пыль босыми ногами.

Посидев у родных могил, Митька, как всегда, пожаловался отцу с матерью на сестру-пьянчугу, на несносную жизнь, на горбатую судьбу, отнявшую вместе с родителями все радости детства. Просил забрать его с белого света.

Митька плакал искренне. Он просил отца и мать сжалиться над ним хоть раз в жизни и забрать от пьяницы сестры. Мальчишка кланялся могилам, искренне веря, что родители видят и слышат его.

Посидев около могил немного, он встал И, шатаясь, пошел по дорожкам кладбища, вышел и сел у ворот перевести дух и немного успокоиться. Так он делал всякий раз.

На грязном лице его еще не обсохли слезы. И горбун сидел, вздрагивая от недавних рыданий, шептал молитву, какой научила сестра, прося у Бога для родителей царствия небесного.

Он знал, что обращаться к Господу мужчина обязан с непокрытой головой, а потому отложил кепку в сторону — на траву.

Был воскресный день. И люди с утра шли на кладбище со всех концов города. Другие — уже возвращались.

И снова в кепку Митьки посыпались деньги. Разные. Одни бросали их мальчишке мимоходом, другие просили помянуть родственников. Все жалели зареванного, грязного, горбатого мальчишку, худого и дрожащего, как лист на ветру.

Митька не думал попрошайничать у кладбища. Он хотел отдохнуть. Но… Заметив, как щедры подаяния, решил не торопиться.

И лишь под вечер, когда кладбище опустело, мальчишка решил вернуться домой.

Он думал, что Тоська опять накинется на него с пьяной бранью, навешает оплеух и отправит спать не евши, как всегда. Но сестра, на удивление Митьки, встретила его трезвой. И спросила с порога:

— Жрать хочешь?

— Конечно, — ответил, не задумываясь. И сразу сел к столу.

— Руки вымой и лицо. Сразу видать, на кладбище был. Ишь, как рожа заревана. Небось всю меня перед родителями обосрал, жаловался? — спросила мальчишку.

Тот молча выволакивал изо всех карманов милостыню. Сложил на стол в кучу.

— Ты на погосте побирался? А что как мать с отцом увидят? С ума сошел!

— Какая разница, где побираться? Я не отнимал, не просил, так получилось. Наверно, меня нищим родили, если за человека никто не считает, — закинул дверь на крючок.

Тоська считала деньги. Руки подрагивали.

— Хорошо заработал. Почти столько же, сколько вчера. А я думала, что ты не будешь теперь побираться.

— Я не хотел и не думал…

— Кормилец мой, — всплакнула Тоська и достала из стола колбасу и сыр, хлеб и масло, даже чай с конфетами пили они в тот вечер.

Тоська созналась, что сегодня она впервые в жизни купила себе шелковые чулки и парусиновые туфли. А Митьке — рубашку и сатиновые шаровары. И теперь они могут, если захотят, побывать в деревне, где много лет, заколоченный, доживает свой век отцовский дом.

— Не хочу, все деревенские меня дразнят, — отмахнулся Митька. Отказался и от прогулок за городом.

— Меня там узнать могут, кто подавал. Подумают про меня всякое. Еще и побьют, — осторожничал мальчишка.

А наутро, едва поев, поспешил к кинотеатру, где больше всего собиралось народа.

Митька и сам не соображал, что толкает его туда — на люди. Он впервые пошел в кино. И хотя контролерша брезгливо сморщилась, пропуская горбуна, мальчишка уверенно прошел в зал. И диво — он впервые увидел фильм о нищем. Не все понял. Но главное — дошло. Вздумал и сам попробовать свои силы. Стал у двери гастронома. Глаза закатил, сдвинул в сторону рот, затрясся, загнусавил, прося подаяние.

Люди в ужасе шарахались в стороны.

— Смотри, какой страшный урод! И как таких жить оставляют? — взвизгнула бабенка, нечаянно задевшая Митьку.

Тот упал. Сделал вид, что ушибся очень больно, и заплакал так горько, что баба от стыда и жалости половину денег в кепке оставила. Да и как иначе, если вмиг толпа собираться стала, на нее зашикали со всех сторон, посыпались угрозы и мат.

Митька слушал, забывая вытирать слезы, прятал деньги во все карманы. Посетовав на жизнь, выгнавшую детей нищенствовать, пожалев пацана, толпа разошлась. А к Митьке подступили двое милиционеров.