Забытый - Москва
Шрифт:
– Ну а как же.
– Например?
– Господи, какой пример? Разве сразу выберешь?
– Ну а все-таки...
– Ох-х... А все-таки - не задавай глупых вопросов.
– Почему же глупых?
– Потому! Я же понимаю, о чем ты. Как ты мог подумать, что когда-нибудь я могу "прижать" - тебя? Это обидно как-то даже...
– Да ну что ты!
– у него уши запылали от стыда, но Люба сделала нетерпеливый жест, заставивший его замолчать, и спокойно закончила:
– Поэтому, когда мне довели, что князь Волынский в плесковском походе попортил тринадцать баб, причем трех - за один вечер, я сказала, что меня это не интересует.
Дмитрия из жара бросило в холод. "Точно
– Действительно, чего тут интересного. Но почему ты так сказала?
– Да о тебе забочусь, глупыш. Чтобы авторитет твой не роняли.
– Но он ведь уже... После такого...
– Не очень. Ведь болтать остерегутся, коли я намекнула. Ты сам-то остерегись. Да смотри, меня какой заразой не награди...
– Ань!
– ...тогда точно - оторву! Говорили мне, что мужики после тридцати лет с ума сходят и в кобелей превращаются. Я все не верила, а теперь вижу зря. Остерегись. Не простой же ты тут человек, не баб же портить сюда приехал.
– Насчет кобелей правда, Ань. Сам удивляюсь! Ей-Богу! Но я крепко постараюсь.
– Уж постарайся, - Люба улыбнулась без злости, - а это дальше меня не пойдет. И следить за тобой перестанут.
– Перестанут?
– Перестанут. Я же намекнула.
– А поймут?
– Кто не поймет, тот исчезнет.
Дмитрий ужаснулся такой постановке вопроса, вспомнил, с кем разговаривал уже в таком роде, и неожиданно для себя брякнул:
– Даже Иоганн?
– Иоганн очень понятлив, не тебе бы спрашивать. Но причем здесь Иоганн?
– Да нет, это мне так как-то... случайно на ум пришло.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. И всю ночь любили друг друга. Легко, весело и счастливо. Потому что в эту ночь рухнули, развалились, растаяли все недомолвки, накопившиеся за время их брака. О Юли не заикнулись ни он, ни она. И это тоже было хорошо, это тоже сближало, связывало, как общая тайна, которую следовало хранить от других, а меж собой обсуждать - ни к чему, излишне.
* * *
Назавтра, засев пытать Любу по внутримосковским делам, он за два часа разговора так вымотался, будто проехал сто верст, не слезая с коня. Сведений было ужасающе много, хороших - мало, все больше суета, дрязги, подножки, наветы, подпольная грызня. За местечко поближе к князю, за наделы, за подряды. Среди купцов по-прежнему главным куском, за который бились немилосердно, была сурожская торговля. Бояре-наместники ломали головы, как поднять ограбленных литвинами подмосковных крестьян, хотя бы и за счет соседа. Стараясь не пропустить ничего, Дмитрий, может, и несознательно, все как-то сворачивал на Вельяминовых, их дела и связи, тут был его главный интерес. Люба же, если и говорила о них, то лишь когда их участие освещало какое-то место в ее рассказах о других людях и их делах. Когда же почувствовала, что он недоволен, приостановилась, вздохнула:
– О Вельяминовых Юли расспросишь. Она уж тебе обскажет все, что потребуешь. Я, Мить, туда не вникаю, потому что там Юли. Зачем двоим одну и ту же работу волочь?
– Это верно. Только как там она? Ведь одна. Не сорвется, не запутается? А главное - не качнется ли туда?
– Куда она от те...
– Люба на полуслове поправилась, - от нас качнется?! Скажешь тоже! Впрочем, увидишь, поговоришь, там сам решай. Ежели что...
– Успею ли? Дел - море.
– Всех дел не переделаешь.
– Люба потупилась.
– А важней вельяминовских дел у тебя...
– Что-о?!!
– Да, так вот. Иван забирает все больше силы. А против братанича Дмитрия настроен очень жестко.
– А что ж Василь Василич?
– Стареет Василь Василич. Энергии мало уже. Хотя... Наверное, думай он по-иному, смог бы и окоротить сына. Значит и он...
– Да-а! Тогда срочно к Юли. И что-то делать?!
– Сначала узнать и понять. И конечно что-то делать!
* * *
Расспрашивать Юли Дмитрий поехал в Занеглименье. Избушка, разоренная литвинами, но не сгоревшая, была починена, подновлена, обухожена. Во дворе большая клеть дров, внутри у печки мелко натесанная лучина, охапка сухих поленцев, огниво. На столе кое-какая посуда, на широкой лавке куча одеял. Вспоминая, Дмитрий потянулся к одеялам (ноздри у него сразу раздулись) и услышал, как гоготнул коротко конь. Выскочил наружу и увидел ее, так же одетой, на той же кобылке.
Она пала ему на грудь, но тихо, нежно, грустно.
– Что случилось, ведьма моя родная?
– Ничего особенного, - Юли шмыгнула носом, - просто соскучилась очень.
– Я тоже.
– Ты... Ты молодой. А я... Жизнь катится. Уже под гору... Годы - буль, буль, как камешки в ручей. А тебя... Хорошо - раз в год на огонек залетишь. А знаешь, как без тебя скучно!
И во второй раз увидел Дмитрий слезы на ее глазах, а вокруг глаз, да и дальше уже, на щеках, на лбу, - морщинки.
"Да-а, годы - буль, буль... Ведь ей же сорок уже!
– он ужаснулся, внимательней взглянул, увидел тонкие густые брови, полные яркие губы, хищный тонкий нос и темным пламенем переливающиеся глаза.
– Боже мой! Ну и что?! Ведь это прежняя моя бес-ведьма Юли, прекрасней и желанней которой нет на свете!"
Он сжал ее в объятьях крепко-крепко, почуял мелкую дрожь и огонь ее тела, загорелся.
– Прости меня. Юли. Видно, все-таки свинья я порядочнаяя, но... Если б я мог!
– ему опять бросились в глаза ее морщинки, а у виска (что ж это?!) седая прядь! И он в самом деле почувствовал себя и мерзавцем, и беспомощным ребенком одновременно.
А она, кажется, поняла его настроение, нежно погладила по щеке:
– Ладно. Я же знаю. Если б ты мог... Я же не жалуюсь. Я так рада! прижалась, спрятала лицо у него на плече, чтобы не показать покатившихся все-таки слез.
Он отнес ее в избу, и там начался бой, в котором сразу забыто было все, остались жар, стоны и неизъяснимое наслаждение двух сплетенных в единое тел. Бой продолжался как обычно, около двух часов, с короткими перерывами, в которые Дмитрий вынужден был пополнять свои силы с помощью кружки доброго меда, а Юли охлаждать себя с помощью родниковой воды. Только когда Дмитрий совершенно изнемог, Юли умылась, привела в порядок себя, отерла мокрым полотенцем его и, не дожидаясь вопросов, стала рассказывать о себе и своих взаимоотношениях с Вельяминовыми.
Власть ее над Иваном оставалась неколебимой, это, впрочем, он черпал не только из ее слов... ведь Юли могла загордиться, потерять чувтво реальности, а Дмитрий все время помнил, что не каждый же будет относиться к Юли так, как относится к ней он. Но она рассказывала не о своих чувствах или предположениях, а о том, что ради нее Иван творил, чем рисковал и чего не жалел ради ее любви. Выходило, что он мог пожертвовать ради нее всем, кроме одного: власти. Власть была его первой и главной любовью, и ради нее, говорила Юли, он не только ее отдаст, но и отца родного не пожалеет. Однако Ивану, кажется, никогда не приходило в голову, что между Юли и властью придется выбирать, он ясно себе представлял, что имея власть, сможет удержать и Юли, а не удержится у власти, то и Юли ни за что не удержит.