Забывший имя Луны

– Смотрел и не видел, – так самокритично оценил ситуацию сам Кешка в разговоре с Аполлоном. – Мишель видел.

– Ты тоже видел, но по-другому. Также и с картинами… – попытался было объяснить Аполлон, но Кешка только с досадой махнул рукой.

– Я смотрел – снаружи. Он смотрел – внутри, – объяснил он. – Также лес. Я смотрю – все вижу. Ты посмотришь – увидишь мало. Вы живете в Городе. Я жил в Лесу. Ты понимаешь меня?

– Да, так тоже можно, – осторожно согласился Аполлон. – Но тогда художник имеет право изображать только то, что он сам хорошо знает…

– Да, так, конечно, – подтвердил Кешка. – А как же еще?

– А если человек пытается изобразить свою внутреннюю жизнь? – хитренько прищурился Аполлон. – Свои эмоции, чувства, переживания? Ведь это то, что он знает лучше всего. Тогда, прости уж, друг Кеша, получаются картины, весьма далекие от наивного реализма…

– Лучше всего знает – что внутри?! – несказанно удивился Кешка, потом задумался и помрачнел. – Я – не человек, – наконец решительно подытожил он.

– Что?! С чего ты взял? – встревожился Аполлон.

– Я ничего не знаю про то, что внутри меня. Когда я смотрю прочь – я вижу дома, деревья, машины, людей. Когда я смотрю внутрь – я не вижу ничего. Только темнота.

Аполлон приблизился и осторожно обнял широкие, худые плечи мальчика. Кешка рванулся было, но потом замер от неожиданной ласки.

– У тебя амнезия, Кеша, – медленно, подбирая слова, начал Аполлон. – Это означает, что ты не помнишь части событий своей жизни. Наверное, это как-то связано с тем, почему ты оказался один в лесу, почему забыл человеческую речь. Должно быть, там произошло что-то страшное, и твой мозг, защищаясь, попросту стер эти воспоминания, а вместе с ними и вообще всю память о раннем детстве. Ты ведь когда-то жил среди людей, в этом у меня нет никакого сомнения. Тебя даже учили читать, считать. Я видел, как ты обучался у бабы Дуси. Многое ты попросту вспоминал, сам не зная об этом…

– Я вспоминал…иногда…во сне, – мучительно морщась, вымолвил Кешка. – Потом не помнить, когда проснусь. Голова болит.

– Может быть, сейчас еще не время, – мягко сказал Аполлон. – Сейчас у тебя слишком много новых впечатлений, ты не готов… Ты совсем не помнишь своих родителей, свою семью?

– Родителей – нет. Семью – нет. Помню Полкана. Потом Друга.

– Вероятно, Полкан – это ваша дворовая собака, которая осталась с тобой после какого-то несчастья. А Друга ты подобрал сам?

– Да, он тонул, во время паводка. Логово размыло. Наверно, на берегу, под корнями было. Волчица, наверно, носила их, она только по одному может, его – не успела. Я его из Кривого ручья выловил, он захлебнулся уже, за корягу зацепился.

– И сколько тебе тогда было лет?

– Лет?

– Ах да, ты же не знаешь своего возраста…

– Сейчас, согласно документу, четырнадцать, – вспомнил Кешка.

– У тебя есть документы?! – изумился Аполлон. – Что ж ты раньше-то молчал? Покажи!

– Подожди! – усмехнулся Кешка. – Сейчас сбегаю, принесу. – Он быстро спустился в неосвещенный и неотапливаемый подвал, куда перенес свой тайник, осторожно извлек из мешочка драгоценный листок и, бережно прижимая его к груди, вернулся к Аполлону.

– Вот, – важно сказал Кешка, протягивая Аполлону листок.

Тот удивленно поднял брови, однако, развернул листок и принялся послушно читать. Постепенно лицо Аполлона, человека в общем-то светлого и оптимистичного, ощутимо темнело.

– Вот, значит, как, – сквозь сжатые зубы пробормотал он. – Вот такие, значит, документы. Кто ж тебе их справил-то?

– Алекс. А что? – тревожно-удивленно переспросил Кешка.

– Да ничего. Сволочи! – Аполлон энергично рубанул рукой воздух. – Значит, так. Никакой это не документ, а просто справка, данная, насколько я понимаю, врачом-психиатром. В этой справке сказано, что ты, друг Кеша, существо глубоко и безнадежно умственно-отсталое, а следовательно, ни за какие свои поступки отвечать не можешь. Последнее здесь не сказано, но подразумевается, и оно-то, надо думать, твоих «благодетелей» и интересовало…

– Что значить все это? – ровным, ничего не выражающим, но все же полным угрозы голосом спросил Кешка. Аполлон вздрогнул. Кое-какие навыки бандитского бытия ощутимо просвечивали в Кешке сквозь тонкий слой сквотской богемности. Привыкнуть к этому, да еще в сочетании с собственной кешкиной самобытностью, было весьма трудно.

– Это значит, что что бы ты ни сделал, все спишут на твою психическую невменяемость, болезнь. С другой стороны, такой, с позволения сказать , «документ» фиксирует твою полную зависимость от этого самого Алекса. По крайней мере, психологическую. Алексеев – это в честь него?

– Да, так. Пусть так будет.

Брови Аполлона опять поползли вверх, но от вопроса он удержался. Он знал, как трудно Кешке объяснять движения собственной души.

– Хорошо. Но, в сущности, жить человеку с такой вот справкой унизительно. Тем более, что все это неправда. Никакой психической болезни у тебя нет и в помине. Этот врач просто никогда не видел таких, как ты. Или Алекс на него нажал… Тебе, конечно, нужны настоящие документы…

– Как?

– Не знаю, – Аполлон покачал головой. – Надо подумать.

Кешка завертел головой, видимо ожидая, что Аполлон будет думать прямо сейчас, и прикидывая, куда бы поместиться на это время. И сразу заметил Мишеля Озерова, который, по всей видимости, подошел уже давно, но задумчиво стоял в стороне и ожидал окончания разговора.

– Кешенька, Аполлошенька, – мягко заговорил Мишель, не сразу, но заметив долгожданную паузу. Практически всех знакомых и приятных ему людей (эти множества по большей части совпадали) Мишель называл уменьшительно-ласкательными именами. – У меня там вышла небольшая проблемка с рамочками и гвоздиками. Не будете ли вы так любезны и не согласитесь ли мне помочь? Мне страшно неудобно, я хотел найти Володю, но он куда-то запропастился, я подумал про Кешеньку, но у вас серьезный разговор, я дико извиняюсь…

– Ладно, ладно, – Аполлон приблизился к Мишелю и осторожно постучал художника по плечу, прерывая поток его вежливых излияний. – Пойдем, покажешь, что нужно сделать. – Уже двигаясь вслед за Мишелем, он обернулся к Кешке. – Вот, слышишь, то, о чем мы с тобой говорили. Разные языки. Язык Мишеля, и язык Алекса и ему подобных. Цель второго – запугать, опустить, погасить возможный протест, несогласие, цель первого – никак не обидеть собеседника, выказать ему все возможное уважение, этакая запредельная возвышающая вежливость, иногда в ущерб делу и даже здравому смыслу…