Забывший имя Луны

– А ну, положьте на место все, что взяли! Тоже мне, нашлись умники, на чужое-то! – раздался откуда-то сзади строгий голос.

И бандиты и насельники обернулись разом и замерли от диковинной противоестественности открывшейся картины.

Шагах в пяти от бандитов и их добычи, на пороге, в строгой раме почерневшего от времени дверного косяка стояла баба Дуся с огромным музейным пистолетом, который она держала двумя руками и направляла прямо на бандитов.

– Положьте все и не балуйте, – деловито велела баба Дуся, поводя длинным, бронзово поблескивающим стволом. – А то я ведь и стрельнуть могу. У нас с контрой разговор короткий. Раз – и в расход… Ишь, бесстыдник, еще и крест нацепил. Покайся, пока не поздно. Господь – он воров не любит…

Все присутствующие, не двигаясь, ошеломленно слушали божественно-чекистскую околесицу, которую несла баба Дуся.

– Напугать… – сжимая кулаки, прошептал Аполлон.

И тут Кешка, наконец, понял его. Он набрал в грудь побольше воздуха и запел. Все, не исключая Аполлона, разом шарахнулись в стороны.

Кешка пел одну из Зимних Песен Друга. Друг, конечно, посмеялся бы над несовершенством исполнения, но люди мало что понимают в Зимних Песнях. Подумав, Кешка решил присоединить к песне еще и танец. Ему давно хотелось попробовать, но все как-то не выпадало случая. Почему не сейчас? Наука Виталия была так похожа на танец, да и Гуттиэре, как живая, стояла перед затуманенными глазами юноши.

– Ты забыл имя Луны… Из какой сказки ты пришел сюда?

Окинув беглым взглядом освободившееся пространство, Кешка оттолкнулся за счет подъема одной ноги и бедренных мышц-разгибателей другой, как учил его Виталий, и взлетел. Высокий, спирально закручивающийся танец казался самому Кешке очень красивым. Он старался вложить в него как можно больше движений, изученных под руководством Виталия, и хотя бы что-нибудь из колдовской пластики Гуттиэре, окрашенной в пастельные тона лунного света.

После Зимней Песни тишина казалась оглушающей. Только скрипел под ногами Кешки старый паркет, да со свистом рассекали воздух то резкие до невидимости, то замедляющиеся почти до статики движения рук.

– Господи, да что ж это такое-то?! – со всхлипом пробормотал кто-то.

– А ну, братва, пошли отсюда! – рявкнул наконец-то опомнившийся бандитский вожак, достаточно искушенный для того, чтобы признать в движениях кешкиного «танца» приемы восточных единоборств. Иметь дело с сумасшедшей старухой, да еще и с волком-ниндзя в придачу – все это было слишком для его бандитских нервов. Ни о чем подобном его не предупреждали. В ответ на оклик вожака бандиты задвигались, готовясь к отступлению.

– Вещи-то на место положьте! – напомнила о себе баба Дуся, снова поднимая опущенный было пистолет.

– Цыц, бабка! – один из парней шагнул вперед и небрежно протянул руку, чтобы отнять у бабы Дуси музейную редкость. Баба Дуся зажмурилась и нажала на спусковой крючок.

Полыхнувшая вспышка слилась с грохотом разорвавшегося раритета.

Баба Дуся ничком повалилась на пол. Все замерли, и только Маневич, который в юности учился на фельшердских курсах, а потом три года работал по распределению в далекой краснодарской станице, кинулся к упавшей старушке. Ошеломленные бандиты быстрым темпом двинулись было к выходу из анфилады, но здесь им внезапно преградили путь наконец-то протрезвевшие от всего произошедшего логусовские артисты.

– Эй, Израиль! – окликнул Маневича один из русоголовых добрых молодцев. – Чего с бабкой-то?

Маневич осторожно опустил на пол сухонькое тело и выпрямился во весь свой небольшой рост.

– Сердце остановилось, – тихо сказал он, и в наступившей тишине все услышали его слова.

Невероятно грязное ругательство повисло в спертом от напряжения воздухе и сразу вслед за этим краснодеревщик Володя схватил подвернувшийся под руку подрамник и обрушил его на голову ближайшего бандита.

– Эх, раззудись плечо! – хором взревели логусовские артисты и, вооружившись досками, пошли крушить направо и налево, вымещая на опешивших бандитах похмельную агрессивность. Мертвенно бледный Аполлон, более чем когда-либо похожий на одноименную статую, медленно подошел к вожаку бандитов и, глядя ему прямо в глаза, изо всей силы врезал тому в зубы. Вожак упал, подавленный мощью психологической атаки, но тутже вскочил, обозленный донельзя и окончательно потерявший человеческий облик.

Некоторое время происходившее в анфиладе напоминало бессмертный эпизод из кинофильма «Веселые ребята». Дети Радуги забрасывали бандитов переверзевскими желудями и открытыми баночками с гуашью. Семинарист Артур лупил противников по голове антикварной библией ХУШ века, отвоеванной в бою и окованной металлом. Под тяжестью Священного Писания бандиты валились как подкошенные. Мишель Озеров с залитым слезами лицом стоял на коленях возле радиатора и с помощью старинной трости ловко сбивал с ног каждого попадавшего в поле его досягаемости бандита. До полного невероятия усугубляло абсурдность ситуации то, что забравшийся на подоконник режиссер «Логуса», обливаясь потом от страха и закусив от напряжения нижнюю губу, снимал все происходящее на отобранную в схватке видеокамеру. Неготовые к столь яростному сопротивлению бандиты терпели явное психологическое поражение.

Завершил сцену подоспевший на волчий вой и стрельбу отряд ОМОНа.

Окончательно деморализованных бандитов куда-то увели, где-то отсидевшийся во время схватки Ромашевский разъяснил ситуацию для представителей закона, участковый Владим Владимыч подтвердил неизменную лояльность сквотских насельников. Уже уезжая, напоследок, один из молодых омоновцев осмотрел поле недавней битвы и, наметанным взглядом выделив лидера, обратился к Аполлону:

– Слышь, друг, художник ты там или кто… разъясни мне. Я еще никогда не видел, чтобы лохи от бандюг отбиться сумели. Мне по делу интересно. Как там у вас вышло-то?

– Вот они, – все еще закаменевший, статуеподобный Аполлон указал на Кешку и бабу Дусю, которой кто-то подложил под голову свернутую в рулон куртку.

Омоновец внимательно посмотрел на худенькое тело сморщенной старушки, на угрюмого, дебильного на вид подростка, скорчившегося на полу рядом с ней, пожал плечами и вышел вслед за остальными.

* * *

Через три часа в притихший до полной замороженности сквот приехала вызванная милиционерами санитарная машина. Молодой врач, диковато озираясь, пробирался по сквотским помещениям вслед за молчаливыми Детьми Радуги и от полной растерянности пытался шутить. Два мрачных санитара следовали за ним, как грачи за трактором.

Тело бабы Дуси, одетое в черную юбку и белую с кружевами мужскую рубашку (судя по размеру и фасону, она могла принадлежать только Ромашевскому), лежало на самом большом столе, который отыскался в кладовой и был по частям спущен в анфиладу. Тощий пучок седых волос убран широкой бисерной лентой. Под головой подушечка, укрытая салфеткой с Че Геварой. В руках – тоненькая восковая свечка. Вокруг – молчаливые, серьезные насельники.

Вошедший врач дикими глазами оглядел странное сборище. Красноносый испитой бомж, лощеный филолог, веснушчатый монашек, нараспев читающий псалтирь в ногах покойницы, взъерошенный странноватый подросток, несколько явно богемного вида юношей в рабочих, испачканных краской блузах…Тишина ощутимо давила на плечи, лежала на полу, столе, подоконниках.

– Дурацкая какая-то разборка между бомжатником от искусства и какой-то левой группировкой. Не поймешь пока ничего – выясняем, – объяснил делавший вызов милиционер. – Старушка-нищенка случайно подвернулась, сердце не выдержало. А обстоятельства – так и вовсе комедия какая-то…

– Эта, что ли, старушка Дантеса пристрелила? – неловко усмехнувшись, поинтересовался проинструктированный дежурным милиционером врач.

Внимательно наблюдавший за ситуацией баталист Переверзев успел перехватить Володю, который с утробным ревом бросился на врача.