Зачем мы пишем

Когда тебе двадцать один и ты не знаешь, чем заняться, возьмешься за что угодно. И я взялся писать. Первым был большой отрывок, повествовавший о бездомных, с которыми я познакомился во время волонтерской работы. Потом я приобрел справочник Writer’s Market, вмещавший адреса восьми тысяч книжных и журнальных издательств, и — не знаю, о чем я тогда думал, — отослал рассказ в каждый журнал, включая те, что распространялись во время полетов. Ответ пришел только из журнала Delta; явно сбитый с толку редактор вежливо написал: «Мы восхищаемся вашими стараниями, но рассказы о жизни низших слоев американского общества обычно не входят в наши издательские планы».

Но я уже впрягся в это дело и усердно осваивал литературный опыт. Я написал огромное множество всего, и конечно, ни один опус не нашел своего издателя. Затем, в 1983 году, я решил попробоваться на место стажера в журнал Economist — им как раз требовался сотрудник, пишущий популярные научные статьи. Меня не взяли, поскольку дорогу мне перешли два претендента, оба писавшие в это время диссертации: первый — по физике, другой — по биологии. А я в колледже умудрился провалить единственный курс — что-то из естественных наук. Но на прощание проводивший собеседование редактор сказал: «Ну ты и плут! Правда, очень хороший плут. Пиши для журнала все что хочешь, но не про науку». Именно на страницах Economist я увидел свой первый опубликованный текст.

Платили они по девяносто баксов за одну заметку, однако быть автором Economist стоит этих денег. Не знаю, как я вообще собирался зарабатывать писательским трудом и жить на эти деньги, но я был полон энтузиазма. Мои заметки не собирали большой читательской аудитории, но, к счастью, я этого не замечал, поскольку бредил самой работой и упрямо писал.

Потом на меня неожиданно свалилось предложение работать на Уолл-стрит, и я решил, что это и есть «правильная жизнь». Когда я устраивался туда, то совсем не думал, будто поступаю так ради книги, которую когда-нибудь напишу, но через полтора года мне стало ясно, что все идет к этому.

До выхода моей первой книги в 1989 году совокупность моих литературных заработков за четыре года труда внештатным сотрудником составила около трех тысяч долларов. Поэтому решение уйти из Salomon Brothers — где я проработал уже несколько лет, а незадолго до моего ухода мне повысили вознаграждение на двести двадцать пять тысяч долларов с обещанием на следующий год удвоить эту сумму — с материальной точки зрения выглядело самоубийством. Итак, я взял аванс за книгу в размере сорока тысяч долларов и писал ее полтора года.

Отец думал, что я сошел с ума: парню двадцать семь лет, а ему за не самую сложную работу на свете буквально под ноги швыряют огромные деньги. Он советовал мне послужить в банке еще лет десять, а потом уже становиться писателем. Но я знал людей с Уолл-стрит, многие были старше меня — как раз на эти десять лет, — и я ни разу не видел, чтобы кто-то ушел по своей воле. Деньги заманивают в ловушку. Что-то внутри умирает. Трудно сохранить в себе качество, присущее юности и заставляющее бросить высокооплачиваемую работу, чтобы начать писать книгу. За десять лет из вас выжимают все соки.

Я рискнул (может быть, это было глупостью), но я никогда не жалел о своем поступке. И надо сказать, я ничего не потерял. Я довольно быстро написал книгу, которая разошлась миллионным тиражом. С тех пор моя жизнь была не то что не тяжелой — она стала счастливой.

Нет простого объяснения тому, почему я пишу. Отношение к этому все время меняется. Меня ничего не гложет изнутри, не ощущаю я никакой пустоты, которую надо постоянно заполнять. Ничего такого. Просто как только начал заниматься литературным трудом, уже не мог представить, как можно хотеть зарабатывать чем-то другим. Я быстро понял, что работа над книгой — единственная возможность не замечать времени. Сегодня мое утверждение уже не столь справедливо, но такие чудные моменты еще встречаются, и я ими очень дорожу.

Что-то менялось, что-то сейчас меняется

Не могу сказать, что мой внутренний мир претерпевал какие-то глубокие превращения, — все перемены, скорее, связаны с внешними обстоятельствами, влияющими на образ жизни. Потрясающе, как мало потребностей у меня было в двадцать три года и как много сейчас. Это касается и обязательств. Просто невероятно, но мне пришлось в корне изменить отношение ко времени, и только благодаря этому у меня вообще есть хоть какая-то жизнь.

Когда я писал первую книгу, я работал ночью: с одиннадцати вечера до семи утра. И был счастлив, просыпаясь в два часа дня. Мне и сегодня хотелось бы существовать по своим внутренним часам: садиться за компьютер вечером, около девяти, и заканчивать часа в четыре утра, но… У меня жена, дети и нескончаемые обязанности. И это во благо. Мне нравится выполнять домашние дела. Я с удовольствием забочусь о своих близких. Готовлю им завтрак. Отвожу детей в школу. За это счастье можно заплатить переменой рабочего времени. Такова цена, если твои потребности не соответствуют семейному распорядку. В принципе мне даже лучше работается в нынешнем состоянии, когда что-то подгоняет, когда есть какие-то психологические границы.

Меня, конечно, тревожит, что сегодня сам акт писательства ассоциируется скорее с работой, чем с удовольствием. Раньше было сплошное упоение. Сейчас это какая-то смесь.

Причины, по которым я пишу, со временем меняются. Я уже говорил, как было раньше: возможность не замечать бега времени. Сейчас иначе, поскольку появилось представление о тех, кому нужны твои книги, этакое ощущение своего читателя. Возникает чувство, будто я вступил в игру с целым миром. Я не в состоянии определить траекторию полета, я даже не знаю, кому посылаю свой мяч, но по крайней мере я могу рассчитать силу удара.

Подобное ощущение власти — палка о двух концах. Хорошо, когда есть нечто заставляющее тебя отрезветь и вспомнить о своем месте. Я до сих пор не до конца понял, нужно ли во время работы над книгой думать о своей роли демиурга. Полезно ли это для самого творческого акта? Скорее, нет. И все-таки… любому автору трудно избавиться от мыслей, как его книги воздействуют на умы и души. То, что я пишу сию минуту, когда-нибудь прочтут люди… Знаете, это возбуждает.

Кстати, к вопросу о причинах. Весьма многое меняют деньги. Когда я только начинал и очень старался — мне практически ничего не платили. А сегодня даже наихудшая вещь — любая чушь, которую я сделаю, — приносит мне огромный доход. Разве это не причина писать? Раньше у меня ее не было. Кто-то звонит и просит написать триста слов. Утром на скорую руку я набросаю текст, и мне заплатят в сто раз больше, чем я получал за работу, на которую тратил недели.

Успех; собственная читательская аудитория; постоянные издатели; заказчики, готовые всегда платить, — с появлением всего этого в твоей жизни мотивы работы быстро меняются.

И еще одно. Критический порог критерия — он становится выше. Что может сегодня заинтересовать меня настолько, чтобы я сел писать об этом книгу? В юности все было интересно. Не помню ни одной темы, на которую было бы жаль тратить время и силы. Сейчас я подхожу к этому очень избирательно.

Становлюсь все более и более разборчивым. Или привередливым? Но я отказываюсь от многого. Во-первых, могу себе это позволить. Во-вторых, с возрастом катастрофически сужается круг неизведанного.

Потные ладони и хихиканье

У меня есть две физиологические особенности, которые могут показаться немного странными. Когда я работаю, у меня потеют ладони, так что клавиатура становится совершенно мокрой. И еще я хихикаю — об этом мне сообщила жена.

Так я выяснил, что, пока пишу, нервно посмеиваюсь, а иногда сам с собой говорю. Однажды, когда я вносил поправки в сценарий, Табита сидела в соседней комнате. Она сказала, что я разыграл сценку, говоря за всех персонажей.