Зачем мы пишем

Иногда я пишу, чтобы объяснить себя другим. Тридцать четыре года назад мои домашние узнали, что я гей. Сообщил я об этом с помощью героя своих «Городских историй» Майкла Толливера. Они внимательно следили за моим романом по мере его появления в Chronicle, поэтому я и использовал прикрытие вымысла. Мои родители, прочитав письмо Майкла, в котором он открылся своей семье, поняли, что это весточка от меня. Труд писателя дал мне возможность оформить свои мысли и чувства, избежав опасности непосредственной очной ставки.

Задолго до того, как я начал писать, я любил рассказывать истории и удерживать внимание аудитории. Южане склонны к этому. Уже в восемь лет, сидя у костра в летнем лагере среди ровесников-бойскаутов, я пересказывал им своими словами народные легенды и страшные сказки с привидениями. Я не был силен в спортивных играх, но мог завладеть их вниманием с помощью своей фантазии. Думаю, так я учился обретать чувство собственного достоинства.

Писательство для меня — не развлечение. Я еще могу подурачиться в самом начале, когда фильтрую материал, но непосредственный процесс работы над текстом уже другой — для меня в нем есть что-то леденящее, поскольку возникает неверие в собственные силы. Я воспринимаю это так, будто долго выкладываю мозаику на руках, на коленях, помещаю цветные кусочки на нужные места, но знаю, что до завершения всей картины очень далеко. Я заставляю себя сохранять самодисциплину во время рабочего процесса, и это мне удается только благодаря знанию, что в конце работы я обязательно испытаю удовольствие. Обычно я встаю где-нибудь — в прошлом году это был большой зал Сиднейского оперного театра! — и читаю вслух отрывок, над которым долго мучился; в вознаграждение я получаю внимательную тишину и взрывы смеха. Мы снова все вместе сидим на том бревне вокруг костра.

Не хочу сказать, что у меня не бывает восхитительных минут, когда я смотрю на отдельный абзац и понимаю, что добился своего, доведя его до максимального изящества и прозрачности, — тогда я начинаю танцевать джигу и кружить по комнате. Суть в том, что я не позволяю себе двигаться дальше по тексту, пока не испытаю этот момент счастливого удовлетворения от написанного. Возьмите любой учебник литературного мастерства — вы найдете совет выделить в тексте все сомнительные места и довести их до ума позже. Я с трудом следовал этому правилу даже в конце семидесятых, когда печатал роман на машинке под копирку и гнал на бешеной скорости главу за главой для очередного номера газеты. Сегодня я не представляю жизни без компьютера и текстового редактора, дающего автору возможность доводить текст до совершенства, — я теперь занимаюсь этим до бесконечности, и рабочий процесс очень замедлился. В лучшем случае я напишу страницу-другую в день. Я хочу, чтобы люди читали мои тексты в таком же темпе, с каким они бегут по лесу, поэтому мне нужно убрать все лишнее с пути читателя. На это требуются время и силы. Многие предполагают, что если текст читается легко и быстро — значит, и автор писал его легко и быстро. О, если бы это было правдой.

Сомерсет Моэм однажды сказал, что предъявлял три требования к своим произведениям: ясность, простота и благозвучие. Этими словами все сказано о моих собственных целях, хотя, пожалуй, на первое месте я поставил бы благозвучие. Текст для меня находится на том же уровне, что и музыка.

Еще одна причина, по которой я пишу: я выплачиваю ипотеку

Обычно люди считают, что знаменитые писатели богаты. Я знаю таких, кому хватает доходов от книг, но большинству авторов все-таки приходится, как и всем остальным, изрядно суетиться, чтобы поддерживать необходимый уровень существования.

Я создал ту жизнь, которую всегда хотел для себя: у меня есть муж, есть дом, — но я отнюдь не купаюсь в богатстве. За тридцать пять лет я написал десять романов, что сегодня позволяет мне иногда вести весьма симпатичную праздную жизнь — что само по себе уже является благом — и спасло меня от рабства ежедневной службы. Но что особенно мне дорого и близко: моя гомосексуальность — то, чего я когда-то больше всего боялся в себе, — стала основой моего успеха. В этом отношении я доверился интуиции. Еще три десятилетия назад в издательском бизнесе вдоволь хватало знакомых, советовавших мне заканчивать с моими гомосексуальными заморочками. Тогда было принято держать все в тайне, и обретенная мною откровенность рассматривалась как помеха — даже в профессиональная плане. Мать однажды призналась, что она была счастлива, когда я обрел внутреннюю свободу, но ей страшно думать, насколько это может помешать моему литературному делу. «Ты не понимаешь, — ответил я, — это и есть мое дело».

Нас, открытых гомосексуальных художников, в те времена было немного, и на моем пути встретились удивительные люди, ставшие и друзьями, и наставниками. Замечательные писатель Кристофер Ишервуд и художник Дон Бакарди. Английский художник и фотограф Дэвид Хокни, которому я однажды позировал. Потрясающий английский актер Иэн Маккеллен, советовавшийся со мной перед тем, как публично заявить о своей ориентации. Мне приносили огромное удовлетворение встречи с читателями, говорившими мне, что «Городские истории» изменили их жизни и помогли увидеть красоту и величие мира. Думаю, я смог это сделать, поскольку писал о нормальных живых персонажах: гомосексуалах, гетеросексуалах, сомневающихся, — и все они получились людьми интересными и достойными.

Спасибо, миссис Пикок

Миссис Пикок была преподавателем литературного английского языка в средней школе. Похожая на сказочную маленькую птичку, она неприкрыто и даже вызывающе демонстрировала абсолютно пристрастное отношение к талантливым, по ее мнению, ученикам. Она нам преподавала около четырех лет и открыто выделяла троих из класса: Энн Тайлер, Рейнолдса Прайса [28] и меня. Позже, когда она умерла, каждый из нас отдал дань ее памяти.

28

Энн Тайлер (1941) — американская романистка, работающая в жанре семейной хроники; Рейнолдс Прайс (1933–2011) — американский писатель, поэт, драматург.

Все мы, по просьбе миссис Пикок, должны были приготовить небольшой отрывок из любого произведения английской литературы и представить его школьной публике в виде небольшой театрализованной сценки. Тему можно было выбрать тоже любую. Я выбрал тему «сон». Поставил на сцену древнегреческую колонну, сделанную мною из коробок из-под мороженого и клеящейся бумаги. Оделся во все белое и прочитал отрывок из «Макбета» про сон, избавляющий от забот, а закончил стихотворением Альфреда Теннисона «Вкушающие лотос», которое якобы обладает усыпляющим эффектом. Миссис Пикок, благослови ее душу, продемонстрировала эту особенность, притворившись спящей после моего выступления.

Мой литературный путь был и долгим, и медленным. Я вел сатирическую колонку в Daily Tar Heel, студенческой газете Университета Северной Каролины. Мои образ мысли и стиль выражения представляли собой гремучую смесь, замешанную на творчестве Арта Бухвальда и Уильяма Бакли-младшего [29] . Среди университетского люда я считался консерватором, чем очень гордился мой отец. Ну что же, это был мой способ хоть немного порадовать родителей, ведь я знал, что когда-нибудь мне придется посвятить их в свою глубокую тайну — и тогда им будет очень тяжело.

29

Арт Бухвальд (1925–2007) — американский журналист и писатель-сатирик; Уильям Бакли-младший (1925–2008) — американский писатель и политический обозреватель консервативного толка.

Какое-то время мне пришлось брести, спотыкаясь и падая, по дороге юридического образования. Отец-юрист все для меня распланировал заранее, и я был обречен работать в его юридической фирме. Я считался лучшим на нашем факультете, что давало мне право — пока однокурсники зубрили основы юриспруденции — гулять по центру нашего городка Чапел-Хилл и смотреть фильмы Феллини. В конце концов, после первого года учебы я взглянул правде в глаза. Я не хотел тратить еще два года на юридический факультет, но более всего я не хотел провести свою жизнь, занимаясь адвокатской практикой. Поэтому я просто ушел с экзамена по праву справедливости и в возрасте двадцати двух лет закончил свою так и не начавшуюся юридическую карьеру.

Вот незадача! — шла война

Я вернулся домой в Роли и сказал отцу, что не хочу быть юристом. Но шел 1967 год — разгар войны во Вьетнаме, поэтому учеба была единственным освобождением от призыва. С помощью Джесси Хелмса и некоторых хороших друзей отца меня приняли на краткосрочные курсы подготовки офицеров. Я отслужил один срок в Чарльстоне и на Средиземноморье, а второй — во Вьетнаме.

Вернувшись из Вьетнама, я переехал в Чарльстон. Год проработал в News & Courier, старейшей ежедневной газете Юга. О чем я только не писал: о вреде испанского мха, о фестивалях требухи, брал интервью у сенатора Строма Термонда и его жены — третьей королевы красоты. Я начал знакомиться с ребятами из Бэттери, где раздались первые выстрелы Гражданской войны [30] . Вроде весьма подходящие занятия для пра-пра-правнука генерала Конфедерации.

30

Речь идет о Бэттери-Парк-сити — квартале на Нижнем Манхэттене, на территории которого в XIX веке находилась тюрьма, где во времена Гражданской войны содержались южане; ребята из Бэттери — скорее всего, художники и скульпторы, организовавшие в 1970–1980-е годы на открытых площадках Бэттери знаменитые скульптурные выставки, а в 1979 году принявшие участие в массовом протесте против ядерной энергетики (200 тысяч человек).