Зачем мы пишем
Шрифт:
Я много работаю в кино и на телевидении — и это сплошное расстройство. Там требуется совершенно другой образ мыслей, поскольку в студии ты уже не хозяин положения и не держишь все под контролем.
После того как я прочитал «Тропик Рака», я все время пытался найти способ писать то, что имело бы для меня смысл. И не мог. Продолжал писать всевозможный вздор. Всякую дрянь.
Потом сел и написал первые тридцать страниц «Миллиона осколков» за один присест. Ушло на это около четырех часов. Никогда раньше и никогда позже я так быстро не писал. После этой пулеметной очереди я взглянул на написанное, откинулся на спинку стула и только и смог выговорить: «Черт возьми».
В самом начале «Тропика Рака» есть такая фраза: «Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель.
Я был бедным. Это полный отстой. Мне совсем не хотелось устраиваться на какую-нибудь дрянную работенку в баре или магазине одежды. Поэтому в двадцать пять лет я начал писать сценарии к фильмам. О том, чтобы писать книги, я даже подумать не мог, но сценарии… почему бы не попробовать? Куча полуграмотных парней писали плохие сценарии. Чем я хуже?
53
Перевод Г. Егорова.
Откровенно корысти ради я написал вполне слезливую комедию — самую коммерческую и самую «романтическую» из всех, что только мог написать. Переехал из Чикаго в Лос-Анджелес и продал ее. Итак, я проработал наемным сценаристом с двадцати пяти лет до тридцати одного года. Я писал по долгу службы, но это не то же самое, что быть писателем.
После той пулеметной очереди, в результате которой появились первые страницы «Миллиона осколков», я понял, что могу делать то, что хочу. Просто нужно найти для этого время. Взяв второй кредит под залог дома, я запасся деньгами на восемнадцать месяцев. Мне потребовался год, чтобы дописать роман до конца, затем я его продал. С тех пор я занимаюсь только этим.
Правда, все еще пишу сценарии. На студии DreamWorks в 2011 году вышел фильм — большой, слезливый боевик для подростков — под названием «Я — четвертый»; над его сценарием я работал под псевдонимом.
Использовать псевдонимы забавно. Писатель — не только то, что он пишет. Писатель обязательно окружает себя мифологией, создает о себе легенды, формирует в публичном пространстве свою творческую личность.
Есть Джеймс Фрэй, возвращающийся домой к семье, есть публичный Джеймс Фрэй. Взгляните на Хемингуэя, Керуака, Буковски, Нормана Мейлера или Хантера Томпсона. Я готов поспорить, что любой из этих парней дома с семьей был совсем другим человеком — совсем не тем, каким его знала публика. Все они были большими личностями, но вынужденными прятаться за публичными образами, и эти личины практически уничтожили их. Они потерялись. Забыли, что есть грань между тобой домашним и тобой публичным.
На данный момент в литературном пространстве существует публичный Джеймс Фрэй — плохой, пользующийся дурной славной, эгоистичный, высокомерный Джеймс Фрэй. Среди домашних я другой. Мне не нужно с важным видом открывать дверь и заявлять, что я лучший или я худший. Когда я иду домой, я просто отец для своих детей и муж своей жены.
В моей личной жизни встречается множество обстоятельств, когда я совсем не чувствую себя уверенным человеком. Я, например, боюсь, что в один не очень прекрасный день у меня не хватит денег, чтобы заплатить по счетам. Я нервничаю на вечеринках, поскольку не люблю толпу. Довольно-таки стандартная человеческая чушь.
В моей писательской работе случались паршивые моменты: когда меня «потрошила» Опра на национальном телеканале, а также шестнадцать коллективных исков против меня, когда мой адвокат сказал: «Тебе предстоит вечный финансовый Армагеддон. Тебе следует подумать о переезде во Флориду, или Швейцарию, или Монако».
Но больше всего я боюсь за детей, чтобы с ними ничего не случилось. Мы с женой пережили потерю второго ребенка. Сына. Это самое жестокое испытание в жизни.
По сравнению с утратой ребенка, потеря друга или разбитое сердце — все эти ужасные писательские переживания — просто плохие дни на работе. Поэтому 2006 год был для меня плохим годом на работе — и все.
Когда я сижу за компьютером, когда я писатель Джеймс Фрэй — все исчезает. Я не сомневаюсь. Я не боюсь. Никто не может причинить мне боль, сказать гадость и вообще сделать что-то
такое, чтобы это было для меня важно. Когда я занимаюсь своей книгой, то эгоизм, самомнение и все прочее уходят — остается работа, просто борьба и вызов. Я довольно четко это разграничиваю. Если у людей эти границы размыты, тогда обязательно возникнут проблемы.Моя литературная работа, я сам, все, что меня окружает, — это большое, продолжительное представление. Жребий брошен. Мифология в действии. Долго ли она продержится, зависит от того, насколько хороши книги, которые я пишу. Вот в чем прелесть моей работы. Вся чушь, собранная в мире, и все самое важное, что есть у меня в жизни, сконцентрировано в одном вопросе: «Достаточно ли хороши мои книги?» Я хочу сделать для людей то, что для меня сделал Генри Миллер.
Когда я учился писать так, как я хотел, я много обращался к истории литературы. Я пытался понять, что общего было у разных писателей, которыми я восхищался. Я изучал их всех: Бодлер, Фицджеральд, Генри Миллер, Дос Пассос, Хемингуэй, Керуак, Мейлер, Томпсон, Гинзберг, Брет Истон Эллис. Когда появлялись их книги — никто прежде ничего подобного не видел и не читал. Например, «В дороге» [54] . Сколько книг существовало до нее? Миллиарды. «Дон Кихот» — тоже своеобразный дорожный справочник, книга о путешествии двоих парней. Приходится радикально менять не только стиль и подачу повествования, но и то, каким образом можно рассматривать основную тему произведения. Тебя просто вынуждают создавать великолепные, уникальные, неповторимые вещи, и почти такие же революционные и немедленно узнаваемые, как книги этих великих писателей.
54
«В дороге» (1957) — роман Джека Керуака, сразу сделавший автора известным; считается классикой американской прозы бит-поколения.
Сейчас мы, думая о Хемингуэе, понимаем, что он — Хемингуэй! Но когда вышла его первая книга с короткими предложениями, скупым повествованием, сжатым, легко читаемым и сконцентрированным на сюжете стилем — это было радикально. Если вы подумаете о Керуаке — радикально. Генри Миллер — радикально. Гинзберг — радикально.
В моей жизни писателя были захватывающие, потрясающие моменты. Впервые увидеть свою книгу в книжном магазине. Впервые услышать: «Черт возьми, чувак, мне нравятся твои книги». Я люблю начинать книгу и заканчивать ее. В ощущении, которое охватывает тебя, когда ты написал точную фразу, идеально подходящую для того, что ты хотел выразить, есть чистое удовольствие. У меня были чтения, на которых присутствовали тысячи людей, я продал десять или пятнадцать миллионов экземпляров своих книг, я собираюсь отправиться в книжный тур по всему миру. Какое-то время моя книга занимала первую строчку в списке бестселлеров по версии New York Times.
Вы думаете, это были лучшие моменты? Отнюдь.
Лучший момент — говоря о нем, я могу даже пустить слезу — это когда я напечатал последнее слово в «Миллионе осколков». Я посмотрел на него и расплакался. Не знаю, испытаю ли в своей писательской жизни момент лучше этого.
У меня соглашение с самим собой. Если когда-либо я буду озабочен мнением окружающих, или продажами тиражей, или количеством публики, приходящей на мои чтения, больше, чем желанием написать бомбу, которая взорвет человеческий мир, я брошу все и займусь другим делом. Я не собираюсь быть семидесятипятилетним стариком, пишущим всякую фигню только затем, чтобы потешить свое самолюбие.
Марвин Хаглер однажды просто взял и ушел из бокса. Все вокруг только и говорили: «Когда же он вернется?» Он не вернется. Я очень уважаю его за этот поступок.
Наступит момент, и я просто уйду. Никто никогда обо мне больше не услышит.
Джеймс Фрэй делится профессиональным опытом с коллегами
• В настоящем искусстве нет правил. Не стоит задумываться на тем, представителем какого направления ты являешься, в каком жанре работаешь, написал ли ты художественный роман или автобиографическую повесть. Чтобы быть писателем, необязательно заканчивать учебное заведение или иметь степень магистра словесных искусств. Ты либо можешь писать, либо нет.