Зачистить Чистилище

Из воды высовывалась сломанная чуть ниже марса грот-мачта «Зейдлица», похожая на крест над братской могилой, в которой покоятся сотни людей.

Наконец катера проскочили в бухту, подошли к берегу, ткнулись носами в искалеченную взрывами пристань. Железные листы, из которых она была сделана, топорщились, ходить по ним стало опасно, а под ногами они стонали, точно от боли.

Солдаты высыпали на пристань. Ноги уже отвыкли чувствовать под собой твердую поверхность.

Десант поднимался вверх по склону. Здесь все было изрыто взрывами, земля перемешалась с человеческими останками, как в окопах после обстрела мортирами, и стала бурой, но из-за того, что в ней было слишком много глины… Как ни осторожничай, все равно на кого-то наступишь, если бы рукам не мешали винтовки, солдаты стали бы креститься.

Они ждали, что вот сейчас по ним начнут стрелять, но германцам лучше было бы это сделать, когда катера только подходили к пристани, но те почему-то и не пытались задержать русских.

Катера, выгрузив солдат, разворачивались, возвращаясь к транспортам за новой партией.

— С берега передают, что германцы сдаются, — доложили Эссену.

— Отлично, пленных грузите на катера и отправляйте на транспорты, раненых — на госпитальное судно.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — козырнул офицер.

— Штурмовиков, если из них кто остался, тоже на госпитальное судно. Всех.

— Слушаюсь.

Над ним мерцали звезды на черном небе и чуть покачивались, точно он плыл на лодке по реке, кажется, он знал, как называется река и как зовут перевозчика.

Он попробовал встать, опираясь локтями о дно лодки, но ему удалось лишь чуть приподняться, оттого что руки его стали совсем слабыми. В глазах помутнело от боли в груди, и он не смог различить очертания склонившегося над ним лица.

— Лежи, Коля, не двигайся, — сказал Харон голосом Рогоколя.

Ему на плечо опустилась рука, останавливая все его попытки подняться и осмотреться. Ему осталось только это звездное небо. Но над Стиксом должны светить другие звезды, а те, что были над ним, он узнал — это небо над Рюгхольдом.

Губы высохли, запеклись коркой. Мазуров с трудом разлепил их, провел кончиком языка по губам, чувствуя солоноватый привкус крови. Изо рта вырывался пар, к лицу прикасался холодный ветер.

Он вспомнил, как в него бросили гранату, как он не успел ничего сделать, а как она разорвалась, уже из его сознания выветрилось.

— Что случилось? — прохрипел Мазуров.

От каждого звука боль, рождаясь в груди, растекалась с огромной скоростью волнами по всему.

— Молчи, — опять сказал Рогоколь, — ты ранен.

Об этом он и так догадался.

— Тебе морфия вкололи, — продолжал Рогоколь, — у тебя многочисленные осколочные ранения. Несем тебя на госпитальное судно, там будут операцию делать, так что ничего не говори и сил набирайся.

«Какой он непонятливый. Говорит много лишнего и ни слова о том, удержали они остров или нет, подошел ли флот, хотя уже ночь, а это значит, что флот должен был уже подойти, да и откуда взяться госпитальному судну без эскадры».

Его форма приклеилась к телу, санитары распороли ее, перевязали грудь бинтами. На них быстро проступили пятна крови.

— Все нормально, Коля. Я вызывал гидропланы, они сбросили нам немного боеприпасов, вот мы и продержались. Без них совсем туго пришлось бы, а так вполне терпимо.

Мазуров то и дело впадал в забытье, поэтому голос Рогоколя звучал откуда-то издалека, вплетаясь в шум крови, точно это была музыка, а слова штурмовика — песней, но он не слышал ее полностью, а только отрывками.

Над ним склонялись еще какие-то лица, грязные, уставшие, с налившимися кровью глазами, как у вампиров, на потрескавшихся губах появлялись улыбки, обнажавшие зубы.

— Держись, командир.

Он никого не узнавал, смотрел по сторонам.

— Быстрее, быстрее, — подгонял штурмовиков Рогоколь.

Его несли через расступающийся поток человеческих фигур в бледных солдатских шинелях, вооруженных винтовками и автоматами. Солдаты провожали штурмовиков взглядами, точно видели выходцев из могил, шептались меж собой.

Мимо проносились, урча работающими двигателями, броневики. По прямому назначению их применить пока не удалось, но они сгодятся при расчистке летного поля от поврежденных аэропланов. Надо с этим спешить, успеть подготовить летное поле для приема новых грузов.

Носилки накренились вперед, голова стала выше уровня ног. Его несли по склону холма. Он различал тени снующих возле причалов катеров, на которых грузили пленных, разбитые причалы, искореженные строения, зарево догорающих пожаров. Все постепенно скрыл туман, поглотивший его сознание.

В следующий раз Мазуров очнулся, когда его положили на палубу катера. Лежать на ней было неудобно, она была слишком жесткой, тут же стали затекать все мышцы. Он и так давно уже перестал чувствовать свои пальцы. Вначале их немного покалывало, точно кто-то вгонял в них кончики иголок, а потом и эта боль ушла.

Он с удовольствием вдыхал морской воздух, но стоило ему наполнить легкие, как это тут же отдавалось болью в груди, поэтому дышать приходилось какими-то урывками, маленькими глотками.

Палуба вздрагивала, когда катер перекатывался через волны, зависал на гребнях, потом скатывался по ним, как по горке, и от этого захватывало дух и казалось, что нос катера уйдет под воду, а потом доберется до дна и уткнется в ил.

Кто-то держал Мазурова за плечи, немного прижимая к палубе, чтобы носилки не поехали по ней.

Мазурову не нужно было объяснять, что его раны очень серьезные, любое сотрясение может стоить ему жизни, он вообще может не выкарабкаться из этой передряги.

Яркий свет вновь вырвал его из темноты. Мазуров открыл глаза. Низко над ним висел потолок, покрашенный белой краской, но соленый морской воздух и вода оставили на нем ржавые подтеки. Пахло лекарствами.

— Закрывайте глаза. Спите, — услышал он приятный спокойный голос, — все хорошо.

Человек в белом халате, испачканном во множестве местах чем-то красным, оторвался от груди Мазурова, в которой он рылся скальпелем и зажимами. Рядом стояли две сестры милосердия. В руках одна из них держала железную плошку, другая — медицинские инструменты. Лица были замотаны повязками, на головах — шапочки. Остались только глаза.