Зацветали яблони

— Это… — Пауза. Ира хмурит лоб, листает свои записи. — Это… такая стоимость, которая добавляется… прибавляется…

— Как она создается? — наводящий вопрос Маргариты Алексеевны слегка взбадривает студентку.

— Она… — бойко начинает Ира, но тут же спотыкается. — Она создается путем… — Короткий звук — жалобное подергивание носом. Не то вздох, не то всхлип. Ира опускает голову, подносит платочек к глазам, из ее красивых, подведенных синей тенью очей закапали слезы. Самые настоящие. И крупные — как фасоль.

— Я… я… можно выйду? — Не дожидаясь разрешения, вскакивает с места, всхлипывая уже во всю мощь своих молодых легких. Сидим молча — все трое. А из-за двери доносятся рыдания.

— Вы создаете очень нервную, недоброжелательную атмосферу, Маргарита Алексеевна, — произносит наконец Татьяна Григорьевна. Ее нежный, высокого регистра голос дрожит от возмущения.

— Нервную? Недоброжелательную? В чем?

— В самой обстановке… В прошлый раз — тоже.

— Не будем здесь говорить о прошлом разе. Вы прекрасно знаете, как она отвечала, и как меня… — Риткин голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Галина Борисовна, разве я недоброжелательно спрашиваю? — взгляд, обращенный на меня, затравленный, но твердый. Без улыбки. Сдала Ритка, сдала.

— Да нет, я не нахожу. Просто девушка нервничает — это ведь ее последний шанс, не так ли?

— Так, — подтвердила Шарова. — Комиссия — крайняя мера. Мы должны объективно и непредвзято выявить всю глубину знаний.

— Какая там глубина, Татьяна Григорьевна! Побойтесь бога!

— Не слишком ли часто вы бога поминаете? Лучше бы вспомнили о нем, когда кляузы свои строчили…

Я встала, громко двинув стулом. Шарова тоже хороша, нашла время для диспутов!

— Позову студентку, — предупредила их и вышла за дверь.

— Ну, успокоились? — интересуюсь не слишком сочувственно, и девица тут же перестает всхлипывать. Смотрит робко и жалостливо, глаза красные, нос распухший. Как ей удалось нос так раскочегарить? Вошла и сразу же — к графину с водой.

— Можно я таблетку запью? — спрашивает и вытряхивает из тюбика. Ну и артистка!

— Что у вас еще в билете? — по новой начинает Соловьева.

— Производственные отношения — это такие отношения… которые в нашем обществе…

Опять! Элементарных вещей не знает. Гнать бы ее с такой подготовкой из института! Но у нее, кажется, извиняющие обстоятельства: болела, ребенка ждет.

К тому же отец — наш коллега. И, судя по словам Софьи Карповны, чересчур благородный: не позвонил даже, не попросил. Может, за такую лентяйку и просить-то стыдно? Ходят слухи, что Макарова метят в проректоры. Оттого Софья Карповна так и старается… Действительно он будет моим рецензентом или она это так? Покрепче привязать?..

— В нашем обществе…

— То есть вы хотите сказать, что в основе производственных отношений лежит общественная социалистическая собственность на средства производства, да? — подсказывает Маргарита. Видимо, не хочет, чтобы снова упрекнули в недоброжелательстве.

— Да! Именно это я хотела сказать, — обрадовалась Ирочка. — У нас капитал не присваивается, а идет на благо всех трудящихся: на строительство школ, больниц, на увеличение и подъем благосостояния трудящихся…

Наконец девица покидает кафедру. Остаемся одни. Друг на друга не смотрим. Молчим, каждая ждет, когда начнет другая. Я хоть тороплюсь, но первой не лезу, пусть они выскажутся. В конце концов, это их студентка. Но они не спешат, и я не выдерживаю:

— Ваше мнение, Маргарита Алексеевна?

— Вас оно действительно интересует? — усмехается она, но я, естественно, этого не замечаю. — Двух мнений здесь быть не может, Макарова не заслуживает положительной отметки — вы же слышали, как она отвечала.

— Зачем же так резко, Маргарита Алексеевна? Ее ответ, конечно, не блестящий, но вполне… релевантный. — Да, русское слово к такому ответу подобрать трудно. — Девочка нервничала, — напоминает Татьяна Григорьевна. — К тому же весь семестр проболела: есть оправдательные документы. — Мы с Риткой переглянулись: уж слишком хорошо знаем цену таким "документам". Пробездельничают весь семестр, а в конце — куча справок из ведомственных поликлиник. Поди подкопайся! — Девочка беременная, — продолжала Шарова. — Почему бы нам не проявить чуткость, не пойти ей навстречу?

Снова пауза. Слово, как я понимаю, за мной. Но я упорно молчу. Объективно это, конечно, пара. Субъективно — трояк с большой натяжкой. Если по всей строгости, значит, испорченные отношения не только с Макаровым, но и с Софьей Карповной. Положим, он даже не будет моим рецензентом, вряд ли возьмет две монографии сразу — ведь Риткину, как я поняла, он уже читает. Но все равно обращаться к нему придется. Особенно, если станет проректором. Да и с Софьей Карповной. Почти бессменный председатель экзаменационной комиссии. На следующий год мой племянник к нам в институт поступает. А через несколько лет — и собственная дочь. К тому же так просила, так просила! Видать, ей очень важно, чтобы Макарова получила положительную отметку. Из-за награды в юбилейный год или из-за чего другого? У нее ведь дочь в нашем институте, и Софья Карповна будет стараться устроить ее на практику за рубеж, давно мечтала. А это — опять же Макаров, зав. иностранной кафедрой. Потом — распределение, и тоже Макаров.

Ну и что? Что же в этом плохого? А я бы не старалась своей дочери устроить судьбу? Тоже ведь буду к кому-то обращаться. И если сегодня ты мне не сделаешь, завтра — я тебе, то что же тогда получится?

А Ритка просто выпендривается. И чего так уперлась? В конце концов, помочь коллеге — святой долг каждого…

— Давайте поставим ей тройку, и пусть идет себе на все четыре стороны, а? — увещевает своим баюкивающим голоском Шарова.

— Ну, что ж… Давайте, — соглашаюсь после паузы.

Мы с Шаровой расписались в экзаменационной ведомости, рядом с "удовл.". Маргарита сидела бледная, закусив нижнюю губу. Потом быстро встала, направилась к выходу.

— Маргарита Алексеевна, а вы? — поинтересовалась ее коллега. — Когда вы подпишете?

— Как только, так сразу, — ответила Ритка и засмеялась всеми своими четырьмя ямочками. Не исчезли, надо же! Толкнула дверь, вышла в коридор, даже не взглянув в мою сторону. Подписывать не пожелала. Но ее отказ ничего не значит — есть мнение большинства, а ей придется подчиниться — неужели она этого не понимает?

Когда я уходила с кафедры, механически заглянула в раскрытый журнал текущих дел. Тут записывают разные поручения. Внизу аккуратненьким почерком Софьи Карповны две строчки: "Монографию Соловьевой — на дополнительную рецензию Макарову".

Опустилась на стул, перечитала еще раз. Все точно, синим по белому, "на дополнительную". Я слишком хорошо знала, что это значит. Та рецензия, которая есть, кого-то не устраивает. Ясно кого и ясно почему. Софье Карповне, видно, позарез нужно, чтобы конечное мнение было отрицательным. Чем отрицательнее, тем лучше. Потому и дала Макарову. И пусть Ритка потом доказывает, что была всего-навсего объективна. Макаров и врежет ей со всей объективностью на весь остаток жизни. Ведь монография — труд многих лет. Меня даже в пот бросило, когда я подумала, что мою тоже могли бы зарезать…