Загадка Фестского диска и змеепоклонники

За подтверждением я обратился к кодексу Борджиа, на пятнадцати страницах которого, названных Зелером «Путешествием Венеры в ад», помещен исчерпывающий «путеводитель» по Миктлану. Гидом мог быть только Кецалькоатль, потому что за символом этой планеты стоял он. Он пересекал восток, север, центр, запад, юг и подземное царство, где встречал души и те явления и процессы, которые лежат в основе возникновения жизни и человека. Он был там не сторонним наблюдателем, а объектом воздействия и формирования, тем существом, которое превращалось в зрелого, точнее во вполне расцветшего человека, с его совершенным телом и сознанием.

Я шел ему вслед, и открытия приходили одно за другим. Всеобъемлющим было то, что власть Миктлантекутли выходит за пределы подземного мира, проникая внутрь живых существ. Ничего странного, мог сказать я себе: ведь он должен присутствовать всюду, где смерть гасит жизнь.

Он должен прерывать биение сердца, останавливать дыхание, замораживать кровь в жилах и разлагать тело. И он проникал туда и действовал, но… совершенно с другой целью. Он участвовал в «скручивании шнуров», в излиянии струй живой воды, в разжигании жизни. Из отворенных им врат Миктлана появлялся Кецалькоатль, и в преддверии мертвого царства начиналось деление «драгоценных камней», из них вырастали полосчатые стебли хромосом, трепетали листья генов…

Все это подсказывало мне только одно: Миктлантекутли правил не только смертью — по-видимому, он правил еще той пограничной сферой, где неживая материя органически входит в живые структуры. Он поставлял эту неживую материю для неких созданий, уже способных размножению: для «лент», «змей», «шнуров» и — клеток! Подумав об этом, я тут же спросил себя, действительно ли речь идет о неживой материи? Ведь будь так, Миктлантекутли, по мифу, не мог стать родителем Кецалькоатля, пернатого Змея, ибо из мертвого не может самопроизвольно происходить живое.

А поскольку я уже привык рассуждать, идя как бы двумя путями одновременно: первый памятник Мексики, второй — современная наука, — постольку мне пришло в голову, что в свете субатомной физики такое понятие, как «мертвая материя», вообще не имеет смысла. Материя есть форма энергии, поэтому она изначально обладает потенциальной способностью к изменениям, связям, объединению в более сложные структуры. Жизнь, движение неотъемлемы от материи, ее внутренней энергии; по сути своей материя и есть жизнь, движение.

Такой метод прочтения или толкования, как я не раз убеждался, вполне удавалось применить к любым изображениям Миктлана. Не противореча «религиозной биологии» древних мексиканцев, правда о Миктлане составляла с нею единое целое. Она не только дополняла ее, лучше объясняла природу внутриклеточных процессов, но и открывала новый, громадный раздел этих знаний.

Миктлан не был последним пристанищем бытия, но лишь этапом. Жизнь не начиналась ни здесь, ни в Омейокане, ни на Солнце, ни на Земле. Она оказывалась явлением космическим, исток которого следовало искать в безднах Вселенной. Прежде чем устремиться этим путем, я попытался упорядочить и научно подтвердить, если это окажется возможным, все, что я узнал о тайне этого подземного мира.

Миктлан был обширной сферой, отнюдь не ограниченной одними только подземельями. Он находился всюду, где неживая материя» органически входит в живую субстанцию. Одним словом, Миктлан окружал всю биомассу планеты: мертвая материя «притаилась» сразу же за оболочками клеток. Река драгоценной Живой Воды текла в русле Миктлана. Она постоянно пополнялась за счет него, обновляла свои запасы, перерабатывая его неживое вещество в свое. Но Миктлан проникал также и «внутрь» живого: ведь питающие клетки соединения, до того как живая субстанция использует их, тоже были неживой материей.

Поразительно, насколько это видение границы между мертвым и живым в кодексах миштеков было близко взглядам современного биолога Кинастовского, который писал:

«Трудно установить какую-то непроницаемую границу между материей живой и средой, поскольку живая материя функционирует как открытая система, постоянно находящаяся в материально-энергетическом обмене с окружающим миром».

Добывая ему материю, Миктлантекутли и его подданные, скелеты, копошились в Омейокане среди «тех, кто без тела» — «шнуров» и «полосчатых лент»: ведь это из них возникает каждый организм на Земле, они растят его тела. Можно сказать, в каждом человеке в виде его собственного скелета сидит один из «соавторов» жизни — Миктлантекутли.

Творческую роль этого бога прекрасно выражают два изображения. Один — из кодекса Виндобоненси. Это — череп с раскрытыми челюстями, из которых истекает струя живой воды. Это так выразительно дает понять то, что источником живой субстанции является мертвая материя: химические элементы, газы и жидкости, камни, песок, которые лишены свойств, присущих органической жизни. Тут глубокая, философская мысль о непрерывности и единстве природных явлений. Сущностью мертвого и живого в мире является одно и то же, только на разных уровнях организованности. И только уровень имеет значение при решении вопроса о принадлежности к той или другой сфере.

Второе изображение — ацтекский барельеф, на котором череп испускал из себя знак атль-тлачинолли (живая вода— сгорание), что относится к нашей теме, поясняя, каким образом неживая материя преобразуется в жизнь.

Тут и лента со знаками хромосом, и ожерелье драгоценных камней, и сам камень, нагреваемый пламенем — преобразованным в огонь материи.

Наряду со столь неожиданной ролью в жизни Миктлантекутли выполнял еще одну, как будто более свойственную ему роль — Господина Смерти, отнимающего у всего живого жизнь. С одной стороны, он позволял Живой Воде течь, а с другой — приводил к тому, что отдельные ее струи, всплески непрестанно гибли, умирали, распадались и возвращали свое Миктлану. Этими мгновенными всплесками потока бытия были организмы. Достигнув высокого уровня органического развития, они естественно распадались. Господин Мертвых не уничтожал их материю, он не обладал такой возможностью, силой — он только разрушал преходящие органические системы — тела растений, Животных, людей — то, что было миром объектов, созданных другими богами: лица-маски, руки, лапы, крылья, листья, волосы, корни… Он распылял эти временные структуры, забирал однажды подаренную жизни материю, чтобы вскоре опять «запустить ее в производство» — в жизнь.

Эта двойственность бога — два направления его действия — выражала представление древних мексиканцев о процессе жизни. Биоморфология Древней Мексики, как и современная наука, исходила из идеи неустанного течения, обмена материей и энергией между различными уровнями развития материи. Пожалуй, наиболее ясным и ярким графическим выражением этой идеи является давно известное изображение из кодекса Борджиа, где Миктлантекутли и Кецалькоатль стоят, отвернувшись друг от друга, но соприкасаясь спинами (см. фото 9).

К сожалению, широкая известность этого удивительного изображения не привела, как я убедился, к полному его пониманию, что, конечно, удивительно. Но как было его понять, не отбрасывая мистического плана и не ища объяснений в природе?..

Даже обыкновенно весьма проницательная в своих комментариях Лоретта Сежурне не видит здесь всей глубины символики, когда пишет:

«Кодекс Борджиа показывает его [Кецалькоатля] в роли чудотворца, изобразив в паре со скелетом, который он наполняет жизнью. Результатом волшебной операции является сердце, которое выглядывает из-за обнаженных ребер».