Загадки Петербурга II. Город трех революций

У армии тоже был парадный фасад, например военкоматы. Вызванный в военкомат Аркадий Маньков был поражен его великолепием: «Входишь на лестницу — и твои глаза слепит убранство… Всюду плакаты. Первым бросается в глаза: „Большевистский привет допризывникам 1913 года рождения“. И от этого не то жутко, не то приятно. На площадках лестницы — пальмы. По углам — белые, мягко растворяющиеся в сумраке статуэтки». Но вопросы призывной комиссии развеяли эйфорию — спрашивали о социальном происхождении, об осужденных в семье, о родственниках за границей. Комиссия решала, к какому роду войск приписать будущего призывника, считаясь не столько с его здоровьем, сколько с классовой принадлежностью — в авиации и бронетанковых частях, например, должна служить только рабоче-крестьянская молодежь. Однако именно среди этих призывников было много истощенных и низкорослых, сказывалось полуголодное существование и вырубка крестьянской породы при коллективизации. Но военачальники и в этом нашли преимущество, М. Н. Тухачевский предлагал пересмотреть критерии медицинских комиссий: «Для большего охвата рабочих и крестьян при комплектовании авиации и бронетанковых войск следует пойти на значительное снижение границы малого роста». В недостатке веса тоже были свои плюсы: «количественно можно увеличить состав воздушных десантов»; самолет при малом весе летчика возьмет больше горючего и боеприпасов; чем тщедушнее танкисты, тем просторнее им будет в танке. Отсюда можно было сделать вывод, что не стоит слишком сытно кормить бойцов.

«Люди сознательно меняли свои „биографии“ и старались жить новой жизнью, пока не вмешивалась судьба, мойра, подписывавшая ордер и обрывавшая нить», — писала о 30-х годах Надежда Яковлевна Мандельштам. Город тоже менял «биографию», утрачивая черты прежнего облика, обновляя состав населения, превращаясь в крупнейший военно-промышленный центр страны. Ленинградцы притерпелись к карточной системе и, пожалуй, не знали, радоваться ли слухам о грядущей отмене продовольственных карточек, ведь пайковые цены на продукты были гораздо ниже, чем на рынке и в свободной торговле. Но в гастрономических магазинах заметно прибавилось покупателей — значит, в городе появилось больше зажиточных людей. Весной 1934 года в моде были белые брюки, гимнасты в белоснежных спортивных костюмах выделывали на первомайском параде балетные па, а барышни мечтали о крепдешине и духах «Красная Москва». С промтоварами было по-прежнему трудно; очереди за тканями, которые отпускали по карточкам, выстраивались с ночи, и матерьялец был убогий, тем не менее в городе стало больше нарядно одетых дам. Их наряды из файдешина, крепдешина и сатина-либерти говорили о привилегированном положении владелиц, такие ткани покупали в спецраспределителях или в Торгсине.

Лето 1934 года запомнилось горожанам двумя событиями: объединением ОГПУ с Народным комиссариатом внутренних дел (НКВД), в чем многие почему-то усматривали поворот к либерализму, и приездом в Ленинград челюскинцев [96] . Первомайские торжества в Ленинграде прошли под знаком экспедиции «Челюскина»: «В сквере перед Казанским собором была устроена панорама: авария ледокола „Челюскин“. Представлено было в миниатюре ледяное поле, расколотый корабль, хибарки с людьми, собаки, запряженные в сани, и спасающий аэроплан. Пострадали только памятники Кутузову и Барклаю де Толли, которые были завешены белым полотном», — писал друзьям Н. В. Линдстрем. Но когда челюскинцы приехали в Ленинград, демонстрация в их честь оказалась не слишком многолюдной, и Киров сердился на помощников — не могли организовать встречу как следует! Зато прием и ужин в Большом дворце Петергофа удался на славу: «Ужин перемежался выступлениями артистов. Пела Софья Преображенская, чье пение любил Киров… Джаз Утесова участвовал в шествии поваров, несших большую модель „Челюскина“, сделанную из пломбира… Было много артистов, ученых… Приглашенные разошлись по апартаментам дворца, в которых были организованы буфеты, танцы, художественные импровизации», — вспоминал Росляков.

96

Участники советской экспедиции, отправившейся в 1933 г. на пароходе «Челюскин» по Северному морскому пути, чтобы пройти за одну навигацию от Мурманска до Владивостока. В феврале 1934 г. «Челюскин» был раздавлен льдами в Чукотском море, и члены экспедиции зимовали на льду, пока не были спасены полярными летчиками. За этот подвиг летчики М. В. Водопьянов, С. А. Леваневский, Н. П. Каманин, А. В. Ляпидевский, В. С. Молоков, М. Т. Слепнев, И. В. Доронин первыми в стране получили звания Героев Советского Союза.

Праздник новой знати напоминал придворные празднества прошлого, былое объединял с современностью пафос имперской силы. Сталину импонировал образ империи, но не такой, какую он застал, — загубленной слабостью власти, нигилизмом интеллигенции, слепым бунтом низов, — пусть ее оплакивают эмигранты. Образцом было время становления империи, и не случайно чуткий к переменам Алексей Толстой начал в 1929 году писать роман о Петре I. Историческая концепция менялась, и в 1934 году над головами историков школы М. Н. Покровского прогремели первые громы за огульное очернение прошлого. Возможно, Сталин видел в деятельности первого русского императора сходство со своими действиями: Петр разрушал старые устои, чтобы создать мощный государственный и военный механизм империи, — у Сталина была та же цель; Петру пришлось утверждать свою власть в борьбе с высшей знатью, а Сталин затратил много сил на борьбу с соперниками из ленинского окружения. Вождь не любил времен, когда ему приходилось держаться в тени, терпеть высокомерное пренебрежение Троцкого, — не любил и не забывал. Теперь высланный Троцкий издалека обвинял его в подготовке термидорианского переворота [97] ; действительно, в скором будущем диктатор истребит остатки ленинской гвардии. Сталин подбирал себе окружение, в котором одним из лучших был деловой, энергичный, исполнительный Киров, сознательно строивший свой публичный образ на контрасте с Зиновьевым — никакого своевольства, самоуверенности, подчеркнутая простота и демократизм. В Москве работал всесоюзный крестьянский староста Калиныч (Калинин), а в Ленинграде — пролетарский вожак Мироныч, который появлялся на заводах в старом плаще или поношенном пальто и в «кепке-картузе фасона глубокой провинции». Демократический образ был продуман им до мелочей: у Кирова была дальнозоркость, но на людях он никогда не появлялся в очках, чтобы не походить на интеллигента. Низкорослый человек в гимнастерке, сапогах и кепке-картузе не был похож на барственного Зиновьева, но вел ту же политику, с его ведома и одобрения ленинградское ГПУ создавало политические дела и расстреливало.

97

Термидорианский переворот — 9 термидора по республиканскому календарю (27 июля) 1794 г. диктатура якобинцев была свергнута, Робеспьера и его соратников казнили на следующий день. Девятое термидора считается днем завершения Великой французской революции.

Весной 1934 года в городе была арестована «террористическая группа»: четверо молодых людей дворянского происхождения якобы готовили покушение на Кирова. Т. А. Аксакова знала одного из них — сотрудника «Ленфильма» Бориса Столпакова. Она вспоминала, как однажды увидела его «выходящим из „Астории“ в сопровождении 2-х молодых людей — один из них был его троюродный брат Бобрищев-Пушкин, другой — сын профессора», и отметила, как «эти юноши своим внешним видом выделяются из общей массы». Выделяться из общей массы было опасно, Осип Мандельштам не зря предупреждал своего друга Бориса Кузина: «Не носите эту шляпу, нельзя выделяться, это плохо кончится». Для арестованных весной 1934 года молодых людей дело кончилось плохо: их отправили в Москву, мать Бориса Столпакова добилась свидания с сыном и услышала от него: «Мамочка! Не удивляйся и не осуждай — я должен был подписать, что собирался убить Кирова. Я не мог поступить иначе. Но это ничего — мне обещали: за то, что я подписал, мне дадут только три года, и все!» Через несколько дней всех четверых расстреляли. «Надо добавить, — писала Аксакова, — что в ту пору С. М. Киров был жив и здоров, и поэтому вся эта инсценировка казалась чем-то выходящим за грани человеческого разумения». Киров действительно был жив и здоров, но ему осталось жить несколько месяцев, и его убийцей стал не аристократ, а коммунист Леонид Николаев.

Биография Николаева (1904–1935) типична для коммунистической молодежи 20-х годов: пролетарское происхождение, шесть классов образования, вступление в ряды ВКП(б) в двадцать лет. Примечательнее была его внешность с явными признаками вырождения: рост 150 см, впалая грудь, сутулость, непропорционально длинные руки. Среди тех, кто в первые годы примкнул к большевикам, было много людей с дегенеративными или патологическими чертами [98] , новая власть давала возможность развернуться психологически ущербным людям. Они годились для разрушения и насилия, в 20-х годах в них нуждались, и Леонид Николаев занимал пусть небольшие, но руководящие посты: был управляющим делами Лужского уездного комитета ВЛКСМ, инспектором Рабоче-Крестьянской инспекции (РКИ), сменил еще несколько должностей и мест работы. Жена Николаева Мильда Драуле тоже была членом партии и успешно продвигалась по службе, с 1930 года работала в ленинградском обкоме ВКП(б); в их семье росло двое детей. Кадровые перемены рубежа 20–30-х годов не коснулись этих рядовых партии. Леонид Николаев, со своими шестью классами образования, был инструктором Института истории ВКП(б) и проводил партийную линию в массы.

98

Сами вожди отличались неказистой, плебейской внешностью, достаточно вспомнить низкорослых, коротконогих Ленина, Бухарина, Кирова, женоподобного Зиновьева; Сталин был маленького роста, хилого сложения, с физическими изъянами: впалая грудь, одно плечо выше другого, высыхающая левая рука тоньше правой.

Очевидно, его бедный ум не успевал следить за изгибами партийной линии, потому что в 1933 году он был «вычищен» из партии и уволен из института — он, который раньше сам исключал и увольнял! Николаев жаловался во все инстанции, добился восстановления в партии, но на работу его так и не приняли — выдвиженцев 20-х годов вытесняли новые люди. Бывало, «вычищенные» партийцы кончали самоубийством, но Николаев не сдавался, продолжал писать жалобы Кирову, Сталину, к которому обращался как к «царю войны и индустриализации». В его путаных, истерических письмах были жалоба и протест ничтожного человека против жестокости власти, выбросившей его за ненадобностью. В истории убийства Кирова можно увидеть продолжение одного из «петербургских сюжетов» — в поэме «Медный всадник» безумный Евгений бросал вызов Петру Великому: «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!» Персонажи событий 1934 года лишены величия и романтических черт, они гротескны под стать своей эпохе, но в основе этой истории растоптанная судьба маленького человека, его отчаяние, безумие, жажда мести.

К середине 1934 года Леонид Николаев потерял надежду вернуть утраченное руководящее положение, рушилась и его семейная жизнь, он подозревал, что его жена — любовница Кирова. Он надеялся на помощь первого секретаря Ленинградского обкома, но не мог добиться приема, несколько раз пытался подойти к Кирову, но его не подпускала охрана. Постепенно все беды и обиды Николаева персонифицировались в Кирове, у которого было все, чего лишился он сам: благополучие, власть, уверенность в будущем. Желание отомстить бездушному хозяину жизни превратилось в навязчивую идею, и 1 декабря 1934 года Николаев осуществил свой замысел. В тот вечер в Смольном должен был собраться партийный актив города, чтобы обсудить решение об отмене в Ленинграде продовольственных карточек, доклад об этом должен был сделать Киров. Николаеву удалось попасть в число приглашенных, около четырех часов дня он пришел в Смольный за пропуском, предъявил партийный билет и поднялся на третий этаж, где находился кабинет Кирова. Убийце повезло — в 16.37 в коридоре появился Киров, его личный охранник Борисов задержался за поворотом. Николаев шагнул за Кировым и выстрелил ему в затылок. Второй раз он выстрелил в себя, но рука дрогнула, пуля прошла мимо, и он свалился в обмороке рядом с убитым. Коридор заполнился людьми, Кирова подняли и унесли, лежащего на полу Николаева принялись бить ногами, но скоро опомнились — надо было выяснить личность убийцы и мотив преступления.

«Эх, огурчики да помидорчики! Сталин Кирова убил в коридорчике!» — эта частушка загуляла по стране в 1956 году, после доклада Хрущева с «разоблачением культа личности», в котором он назвал Сталина виновником смерти Кирова. Однако это был случай, когда Сталина обвинили понапрасну: поступок Николаева был бунтом одиночки, местью «отработанного человеческого материала» 20-х годов фавориту 30-х. На допросах Леонид Николаев повторял: «Я отомстил!», плакал, в камере несколько раз пытался покончить с собой. Мильда Драуле и ее сестра с мужем были арестованы как его соучастники, детей Николаева отправили в специальный детдом, где их следы затерялись. Сталин не был причастен к убийству Кирова, но использовал его для репетиции будущего «большого террора» в масштабах одного города. Через несколько часов после известия о гибели Кирова был подготовлен закон «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов», согласно которому для следствия отводились минимальные сроки и после вынесения приговора виновного сразу расстреливали.

Вечером 1 декабря Сталин выехал в Ленинград в сопровождении высшего руководства НКВД во главе с наркомом Ягодой. Утром 2 декабря в Ленинграде вывесили траурные флаги, но выход газет задерживался, и в городе царили недоумение и тревога. К. И. Чуковский узнал об убийстве Кирова раньше многих, ему ночью позвонили из «Правды», и ранним утром он «бродил по Питеру. У здания бездна автомобилей, окна озарены, на трамваях траурные флаги — и только. Газет не было (газеты вышли только в 3 часа дня). Из „Правды“ прилетел на аэроплане Аграновский посмотреть траурный Л-д… Я не спал снова — и, не находя себе места, уехал в Москву». Здание в окружении «бездны автомобилей», о котором упоминает Чуковский, — это Смольный, туда приехал Сталин; журналист Аграновский прилетел описывать траурный Ленинград, а появление Ягоды и его заместителя Агранова означало, что городу грозит беда; поспешный отъезд Чуковского в Москву весьма походил на бегство. Умудренные горьким опытом горожане почувствовали беду с первых часов. «Теперь мы все погибли», — сказала писательница Раиса Васильева в редакции «Госиздата», и ей никто не возразил.

2 декабря город лихорадило: в Таврическом дворце проходила церемония прощания с Кировым, а в Смольном — непрерывные допросы. Ленинградские чекисты попытались отвести от себя удар устранением личного охранника Кирова, который никак не подходил для столь ответственной должности: 53-летний Борисов погиб в автомобильной катастрофе по пути на допрос. Это им не помогло: начальник управления НКВД Ф. Д. Медведь был снят с поста и «за преступную халатность» приговорен к трем годам концлагеря, его подчиненных отправили служить в разные районы страны, и к концу 30-х годов почти все они были уничтожены. Сталин пробыл в Ленинграде один день, допросил Николаева и свидетелей убийства и вечером 2 декабря отбыл в Москву; его поезд увозил гроб с телом Кирова. Кинохроника запечатлела церемонию прощания с Кировым в Москве: Сталин в почетном карауле, понурая ленинградская делегация, М. Л. Маркус, исступленно целовавшая мужа в губы (ее почти оттаскивали), черные толпы с транспарантами «Смерть убийцам Кирова!» в густой метели.