Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева
Шрифт:
Три месяца из них (декабрь 1945 — февраль 1946 года) Федин провел в разгромленной Германии — сначала в Берлине, а затем в Нюрнберге, на процессе главных военных преступников. Статус корреспондента правительственной газеты «Известия» и неограниченный срок командировки давали писателю возможность не только глубоко вникать в драматическое действо судебных заседаний, отображая происходившее в цикле очерков, но и всюду ездить, бывать, все смотреть, встречаться с теми, кого он хотел бы видеть.
И вот тут нежданно-негаданно для Федина его пути пересеклись с писателем, которого он высоко ценил, но мысль
Едва Федин вернулся из Нюрнберга в Москву, как неожиданно, будто по мановению волшебной палочки, стало происходить невероятное. «В марте месяце 1946 года, — вспоминал он позже в заметке к архивным публикациям тома “Литературного наследства” “Иван Бунин”, — почтой доставлена была мне книга, какой я не мог ожидать. Что-то похожее на недоумение почувствовал я при самом беглом взгляде на посылку, а раскрыв ее — изумился.
Это был том первый “Собрания сочинений” И.А. Бунина в берлинском издании “Петрополис”.
Было от чего взволноваться: в автографе Бунин называл себя моим “давним усердным читателем”. Посматривая на эту надпись, я искал объяснений — почему именно теперь прислан мне дорогой дар моим “давним” читателем? — как вновь, спустя несколько дней, от Бунина прибыла другая книга — рассказ “Речной трактир” также с сердечной авторской надписью. Оба автографа заканчивались одинаковой датой: “1.3.1946. Париж”».
Надпись на томе Собрания сочинений гласила: «К.А. Федину его давний усердный читатель. Ив. Б. 1.3.1946. Париж».
«В январе — феврале того года, — мысленно перебирал варианты возможного расклада событий Федин, — я находился в Нюрнберге, ежедневно посещая заседания Международного трибунала, судившего военных преступников. Немало встреч происходило в помещении суда среди разновидных кругов корреспондентов со всего света. На свежей памяти у меня оставался разговор с двумя парижским журналистами из русской эмиграции, которые рассказывали о своем общении с Буниным и о том, как за время войны изменилось его отношение к советской жизни. Отвечая на их расспросы, я сказал, что у нас знают о новых настроениях Бунина и, конечно, можно ждать снова издания его произведений на его родине.
Только этим нюрнбергским разговором мог я себе объяснить получение нечаянного бунинского подарка<…>».
Два тома «Литературного наследства» «Иван Бунин» (где помещены дарственные автографы Бунина, а также текст его последующего большого письма Федину) вышли в свет в 1973 году. Среди прочего они служили документальной оснасткой для открытия читателю долго не издававшегося в СССР Бунина. Вот отчего редакция «Литнаследства» представила там же подборку отзывов видных действующих советских писателей о Бунине, — Ю. Казакова, В. Быкова и др. Для нашего рассказа особый интерес представляет написанная по этому случаю заметка Юрия Трифонова.
«Мое первое знакомство с Буниным, — сообщает Трифонов, —
произошло еще в студенческие годы. К. Федин, у которого я занимался в семинаре, говорил: “Учитесь делать фразу у Бунина”.Иначе говоря, профессор Литинститута, автор “деревенских рассказов” и повести “Трансвааль”, Федин еще в самые лихие сталинские времена рекомендовал Бунина участникам своего семинара. Это было небезопасно. Заключенному Варламу Шаламову в 1943 году добавили еще десять лет лагерей только за то, что он назвал эмигранта Бунина русским классиком».
Но московская жизнь, конечно, не лагеря за колючей проволокой, и здесь не было такого уж всеобъемлющего полицейского надзора. «Тогда же, году в 1946 или 1947, — продолжает Трифонов, — я купил в букинистическом магазине старое издание Бунина (приложение к “Ниве”), переплетенное в три тома, и читал запоем. Бунин был для меня открытием: какова может быть сила пластического, живописного слова! Никто прежде именно в этом смысле — воздействия фразы, слова — так сильно на меня не действовал. Поражало еще, как удивительно точно и живо говорят люди, крестьяне. Вскоре удалось в букинистическом магазине на Арбате купить “Митину любовь” — книжечку, изданную в 1925 или 1926 г., в Ленинграде, в издательстве “Прибой”. Это была необыкновенная удача <…>».
Прервем теперь московскую фабульную линию и перенесемся в повседневную круговерть, в которую был вовлечен живой И.А. Бунин в то же самое время в Париже.
14 июня 1946 года Президиум Верховного Совета СССР издал «Указ о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». Это была крупная акция по репатриации эмигрантов на родину.
Указ был оформлен и оглашен в июне. Но понятно, что акция подспудно разрабатывалась и готовилась заранее. Со всей ее организационно-идеологической оснасткой.
В эти самые месяцы и недели в Париж прибыл поэт и журналист, овеянный героикой войны, молодой, красивый, с густой шевелюрой темных волос, со жгучим взглядом черных и быстрых глаз, тридцатилетний Константин Симонов. Тогда уже трижды лауреат Сталинской премии, по должности заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, то бишь по административной линии напарник А.А. Фадеева, второе лицо в писательском Союзе, Симонов был откомандирован в Париж для литературных выступлений. Но сверх того в списке его дел и поручений имелась потаённая и деликатная миссия, возможно, одна из главных, — прозондировать возможности возвращения на родину И.А. Бунина. Или, на худой конец, хотя бы формального получения им советского гражданства, что тоже имело бы немалый политический резонанс.
По этому поводу они и встречались с нобелевским лауреатом пять или шесть раз. То в многолюдном клубе, где кто-то взял на себя труд их познакомить, то для бесед с глазу на глаз в различных ресторанах, а однажды и у Бунина дома.
Парижский ресторан «Лаперуз» был самый изысканный, дорогой и аристократический. На него, вспоминает К. Симонов, «с некоторым недоверием к моим возможностям», и «выставил» для начала бойкого молодого советского посланца, пригласившего его отобедать, ироничный и наблюдательный Бунин.