Заговор адмирала

— Пожалуйста, тише, — попросила Илона. — Ребенок спит.

— Тогда лучше выйдем в коридор, — шепотом предложил доктор. — А то тихо говорить не получится. Вы разве ничего не знаете?

— Что случилось? — спросила Илона, закрывая за собой дверь.

— Немецкие войска пересекли границу, — сообщил ей Вереш. — Скоро будут здесь, в Будапеште. Как утверждают, всё делается с согласия регента, но я очень в этом сомневаюсь. Нам же вот прислали предписание, — он показал Илоне только что полученную бумагу с германским имперским орлом. — Из их Главного управления медицинской службы СС, за подписью группенфюрера Гербхардта. Они планируют разместить в нашем госпитале свою службу и предлагают нам срочно все подготовить для этого. Завтра к нам приедет какая-то их начальница.

Вереш заглянул в бумагу и прочитал фамилию по слогам:

— Сэ-тер-лэнд. Она — оберштурмбаннфюрер СС и уполномоченный рейхсфюрера по медицинской части. Во как! Мы все поступаем в её распоряжение, и эта женщина будет всем здесь заправлять. Как вам новость?! — Вереш с возмущением взглянул на Илону, которая едва сдерживала слезы.

Заметив, как она расстроена, доктор прикоснулся пальцами к её плечу:

— Успокойтесь, успокойтесь. Ну не съест же она нас всех, эта немецкая начальница с английской фамилией. Хотя… вполне может просто выгнать отсюда и оставить без работы, но это не самое худшее, согласитесь, в создавшихся обстоятельствах. Успокойтесь и подходите ко мне в кабинет, — распорядился он. — Времени у нас мало, а сделать надо много, чтобы господа из СС были довольны. Плетью обуха не перешибешь. От нас ничего не зависит, Илона. Надо приспосабливаться.

— Да, надо приспосабливаться, — тихо повторила графиня Дьюлаи, наблюдая, как доктор Вереш поспешно поднимается по лестнице на следующий этаж и направляется в рабочий кабинет. — Приспосабливаться жить с теми, кто разрушил всю жизнь, убил любимого человека. Выполнять их приказы. Как справиться с этим? За что всё это?

Захлебываясь слезами, Илона снова вошла в комнату сына. Не оглядываясь на опешившую сиделку, подошла к кроватке, осторожно взяла на руки ребёнка, который даже не проснулся, а только послушно прислонился головкой к плечу матери и даже улыбнулся во сне. Прижав сына к груди, графиня подошла к окну, глядя на падающий за окном снег. Слезы беззвучно катились по щекам.

* * *

Старый лесник Золтан проснулся в сторожке на окраине деревни Дунапентеле недалеко от города Секешвехервар, потому что жена трясла за рукав рубахи.

— Отец, вставай, вставай! Там гудит что-то. Никак война?

Старик открыл глаза:

— Какая война? Ты что, спятила, что ли? — он отмахнулся, хотел отвернуться к стене, но тут и сам услышал отдаленный гул моторов — настойчивый, нудный, тревожный.

Лесник быстро сел на кровати, отбросив одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов, а в дверях уже показалась дочь Мария с растрёпанными со сна волосами. Она куталась в пуховый платок, наброшенный поверх длинной вышитой рубахи, и в страхе прижимала к себе двух черноглазых мальчишек, внуков Золтана:

— Отец, что это?

Старуха Агнешка упала на колени перед распятием, рядом с которым висели выцветшие портреты императора Франца Иосифа и императрицы Зизи:

— Матушка Пресвятая Дева Мария, заступись! Неужто не минует нас? Неужто все сначала начнется? — причитала жена лесника.

Не обращая внимания на её стенания, Золтан быстро оделся, вышел в сени, натянул тулуп, нахлобучил волчью шапку, чтоб не застудить лысину на макушке, а затем взял охотничье ружье и самодельные лыжи.

— Ждите здесь, — коротко приказал он домашним. — Сейчас всё узнаю.

Лесник вышел на крыльцо, строго хлопнув дверью, но только отошел от дома, как услышал сзади:

— Куда, куда! Не пущу!

Как была босиком, только набросив на плечи безрукавку из овчины, Агнешка ринулась за ним:

— Пять лет ждала с войны! Дети померли все! Родители! Не пущу больше!

— Тихо ты, дуреха!

Развернувшись, Золтан бросил ружьё и лыжи, подхватил её под руку и быстро повёл обратно:

— Простудишься же. Назад иди. Я только гляну, и все.

Агнешка плакала, прижавшись лицом к плечу мужа, стиснула пальцами локоть в овчинном тулупе.

— Все, иди, иди, — лесник заставил жену подняться на крыльцо и почти втолкнул в дверь дома. — И носа не суй на улицу. Скоро вернусь.

— Угу, — она шмыгнула носом, но не послушалась.

Сколько мог видеть Золтан, оглядываясь, пока знакомой тропкой скользил к шоссе, жена все стояла, запахнув безрукавку, босыми ногами на крыльце, а ветер рвал седые, выбившиеся из косы волосы. Оглядываться уже больше не было сил, да и ни к чему душу травить. Когда муж исчезнет из вида, жена уйдет сама — на это только и можно было надеяться — а после натирай её барсучьим жиром, если кашлять начнет. Упрямая стала с годами, а в молодости, когда императрице Зизи в Вене розовые лилии преподносила для украшения лошади, очень застенчивая была, робкая.

До шоссе лесник добрался легко — снег был не липкий и не оледенелый, поэтому лыжи шли хорошо — но как только увидел издалека шоссе, так и обомлел, остановился как вкопанный. Сколько мог охватить взгляд, все оно было запружено военной техникой. За летящим с ветром снегом — танки, бронетранспортеры с солдатами, грузовики, тягачи с пушками. И на всех — черный германский крест.

«Так и есть — пришли», — подумал Золтан. Он скинул лыжи и присел на толстый ствол поваленной сосны, предварительно отряхнув его от снега. Продолжая глядеть вдаль, на немцев, старик достал из кармана тулупа обрывок газеты, а из другого кармана — кисет с яблочным табаком собственного изготовления. Скрутив цигарку, лесник прикурил от старой румынской зажигалки с портретом короля Михая, купленной по случаю на базаре в городе, задумчиво затянулся, посидел несколько минут.

Вспомнились окопы Первой мировой, грязь, вши, тошнотворная вонь от гниющих ран. Вспомнилось, как умерли от гангрены два его лучших дружка, с которыми служил в императорской гвардии в Вене, — ребята в муках корчились. Вспомнил, как чуть не утонул, переправляясь через реку в Арденнах. Только Агнешкина молитва тогда и спасла, наверное. И что же теперь? Всё сызнова? Тогда молодой был, силы были. Да и то невмоготу. А как же сейчас? Как же сейчас все это вынести? Пришли немцы, а значит — придут за ними и большевики. Другому не бывать. Война снова постучится в дом.

Докурив цигарку, Золтан надел лыжи, поплотнее нахлобучил шапку. Машины всё шли и шли, и не было видно этой веренице конца. Сплюнув в снег, старик вдруг заторопился домой. Агнешки, как он и думал, на крыльце уже не было. Когда он вошел в сени, она хлопотала на кухне. Вытащив из печки теплый чугунок с кашей, раскладывала мальчикам по тарелкам деревянной ложкой. Дочь Мария сидела рядом, нарезала хлеб. Увидев вернувшегося главу семейства, все напряженно смотрели, ждали, что скажет, а он молча смотрел на них, не зная, что и сказать им.

— Немцы пришли? — спросила Агнешка, догадавшись. — Оккупация?

— Да, оккупация, — ответил он, отведя взгляд, чтоб она не видела слёз, предательски наполнивших глаза. — Придется пережить и это, мать, ничего не поделаешь. Пойду на двор, принесу ещё дров, — он снова решительно направился к двери. — Что-то холодно за ночь стало.

* * *

В обитой зелёным шелком малой столовой дворца Гёдёллё был сервирован ужин. Белоснежная скатерть соперничала с белизной фарфоровых тарелок, а на которых был уже разложен перкельт — обильно сдобренные паприкой кусочки куриного мяса в оливковом масле, источавшие чудесный аромат. В фиолетовых бокалах, украшенных изображением золотой венгерской короны, темнело выдержанное в подвалах замка красное вино. В камине потрескивали дрова, весело играли оранжевые языки пламени.