Заговор францисканцев
Шрифт:
Старшие мужчины спали беззвучно. А дома Энрико подолгу не мог уснуть, слушая, как храпят мама с папой. Постель, на которой спали они с братьями, была на вытянутую руку от родительской – в той же комнате, где готовили и ели. В иные ночи храп грохотал так, что он пробирался в калитку, отделявшую жилую половину от стойла, и спал до утра вместе со скотиной.
Энрико выглянул в темноту за устьем пещеры. Где-то там бродил в одиночестве Фабиано. Паренек восхищался отвагой послушника. Братья не раз подначивали его переночевать в лесу, чтобы доказать, что он не трус, но Энрико предпочитал выслушивать их насмешки.
Энрико
– Подожди здесь, – шепнул он, выводя мальчика из пещеры. – Я подброшу в костер хвороста и сразу вернусь.
От света костра и почти полной луны под деревьями дрожал вечерний полумрак. Листья шуршали, но совсем тихо, колеблемые чуть заметным ветерком. Энрико прислушался, не звучат ли рядом шаги дикого зверя, всмотрелся, не горят ли в кустах хищные глаза. Он с радостью встретил вернувшегося Фабиано. Тот за рукав потянул его от пещеры.
– Разве можно уходить от костра? – шепотом спросил Энрико.
– Я нашел полянку по ту сторону от дороги. Ты что, темноты боишься?
Энрико уклонился от ответа.
– Ты обещал сторожить.
– Мы же рядом будем. Моя история не такая уж длинная.
Поодаль от света костра Энрико стал спотыкаться. Под ногой у него вдруг громко хрустнул сухой сучок. Фабиано замер, обернулся к пещере.
– Потише ты! Не надо их будить.
На поляне послушник обернулся к нему лицом. В лунном свете Фабиано казался совсем маленьким. Они стояли так близко, что послушнику пришлось откинуть голову, заглядывая в лицо Энрико.
– Это история молодого отшельника по имени Рустико и прекрасной девицы Алибек.
– Отшельника, значит, не Конрад звали?
– Нет, уж верно не Конрад, – хихикнул Фабиано.
– Совсем молоденькой, – продолжал послушник, вернувшись к рассказу, – эта Алибек убежала из дома, потому что не хотела, чтоб ее выдали замуж. Она мечтала только о том, чтобы вести святую жизнь в пустыне и молиться Богу. Она шла от пещеры к пещере, упрашивая отшельников наставить ее на путь Господа. Но мудрые старцы, сознавая, что и они не свободны от искушения, давали ей травы и коренья, дикие яблоки и сухари и отсылали за помощью к другому отшельнику. Так она добралась наконец до пещеры Рустико. Тот в своей юношеской гордыне счел, что устоит перед искушением, и ввел ее в свою келью. Однако он скоро понял, что беспомощен перед ее красотой и невинностью, ибо он обнаружил, что девица ничего не знает о мужчинах. И не прошло нескольких дней, как огонь, горевший в его чреслах, растопил его твердость. Он предложил девице встать перед ним на колени, дабы он поведал ей, как отправить дьявола в ад.
Фабиано потянул Энрико за рубаху.
– Встань на колени. Ты будешь играть Рустико. Энрико повиновался, и Фабиано тоже встал перед ним на колени. Под ними зашуршал сухие листья, но Фабиано больше не беспокоился о тишине.
– «Сперва, – сказал Рустико девице, – нам нужно снять с себя всю одежду».
– Мне и это делать? – заныл Энрико. – Без костра холодно будет.
– Слушай, –
зашипел на него Фабиано, – если ты будешь все время хныкать, испортишь рассказ.– Извини. Просто я раньше ничем таким не занимался. Послушник улыбнулся:
– Это и видно.
Энрико стянул через голову капюшон с пелериной и тунику. От ночного воздуха кожа покрылась мурашками, и он вцепился в снятую одежду, бросив умоляющий взгляд на рассказчика.
И чуть не захлебнулся холодным воздухом от увиденного. Ему приходилось прежде видеть голой младшую сестренку, но у той груди были просто бутончиками, вовсе не похожими на спелые плоды, колыхавшиеся теперь перед ним – почти такие же огромные, как у мамы, когда она вскармливала нового младенчика. Он обвел глазами хрупкий очерк тела до крутых бедер и скользнул взглядом ниже, к завиткам густых черных волос, которые так и манили разведать, что скрывается под ними. Ямка пупка в темноте казалась бездонной. Рука его сама потянулась к мягкой коже ее живота, но замерла в воздухе: Энрико не смел испытать реальность происходящего, коснувшись ее. Он хотел заговорить, но девушка снова прижала палец к его губам. А сама, как ни в чем не бывало, продолжила рассказ.
– «Рустико! – Алибек. – это такое, чего нет у меня, поднимается перед тобой, будто купол? – Увы, дочь моя, – отвечал отшельник, – это и есть тот дьявол, о котором я говорил. Господь поразил меня этим зверем, и он мучит меня целыми днями, так что порой мне кажется, я умру от боли. Но ныне Бог ответил на мои молитвы, послав мне тебя. Ибо Он дал тебе нечто, чего нет у меня – адскую дыру, в которую можно погрузить этого беса, облегчив тем мои страдания».
Девушка принялась тормошить Энрико.
– Видно, ты и вправду замерз, – приговаривала она. – Я тоже окоченела, но на меня холод совсем иначе действует.
Она направила его руку к своей груди – к твердому выпуклому узелку соска.
– Я не могу рассказывать без твоей помощи. Ты же слышал, что сказала Алибек. Ты должен подняться, как купол. – Она ободряла его словами. – Ты боишься? Успокойся. Помнишь, что они сказали? Ты должен испытать жизнь. Даже ночи с белокожими женщинами.
Он сжал сосок двумя пальцами, нежно, любопытствуя и опасаясь причинить боль. Дыхание стало прерывистым и коротким, а в висках стучала кровь. Он моргнул, отгоняя пелену перед глазами.
– Так-то лучше, – шепнула она, продолжая поглаживать его. – Тут нет ничего плохого, знаешь ли. Ты ведь еще не давал обетов. Ну вот, теперь куда лучше. Придется мне называть тебя большой Рико. А ты зови меня Амата. Это мое настоящее имя.
Он тихонько засмеялся, уже двумя руками сжимая и поглаживая ее грудь.
– Большой Рико. Прямо как сиор Джакопоне, – повторил он и почувствовал, как замерли ее пальцы.
– Джакопоне? Зачем ты вспоминаешь его в такую минуту?
Парень открыл глаза.
– Джакопоне. Это ведь прозвище, а не настоящее имя. Он мне сказал, оно значит большой Джакопо. Так его прозвали соседи за высокий рост.
Ее пальцы перестали двигаться и сжались так крепко, что парень охнул:
– О-о! Что я такого сказал?
– Какие соседи? В Губбио?
– Нет, не в Губбио. Он говорил, он из Тоди – это в дальнем конце Умбрии.
Девушка села на пятки, обхватила себя руками и заскулила.
– За что? – всхлипывала она. – Почему ты отнимаешь всех, кто мне дорог?