Заговор генералов

Ровно в три часа, секунда в секунду, из-за кулис появился в сопровождении двух юных адъютантов, поручика и мичмана, Керенский. Он был в строгом, застегнутом на все пуговицы френче полувоенного образца. Икры обтянуты желтыми крагами. Быстро прошел к трибуне. Адъютанты встали по стойке "смирно" по обе стороны от нее.

Министра-председателя лорнировали и разглядывали в бинокли. Антону издали его лицо казалось просто белым пятном.

– Граждане!
– министр-председатель вскинул правую руку и повел ею, описывая широкий полукруг.
– По поручению Временного правительства я объявляю Государственное совещание, созванное верховной властью государства Российского, открытым под моим председательством как главы Временного правительства!

Голос Керенского, казавшегося таким маленьким из отдаленной ложи, звучно заполнил весь зал.

– От имени Временного правительства приветствую собравшихся здесь граждан государства Российского, в особенности приветствую наших братьев-воинов, ныне с великим мужеством и беззаветным геройством под водительством своих вождей защищающих пределы государства Российского! продолжал он.
– В великий и страшный час, когда в муках и великих испьттанпях рождается и созидается новая, свободная и великая Россия, Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и произвола!

Адъютанты, по обе стороны трибуны тянувшиеся в струнку, стояли, обратив лица к своему правителю, и поднимали и опускали головы вслед движениям его рук. Это выглядело забавно.

По звучанию голоса и самому построению фраз Антон понял, что председательствующий настроен на эпический лад, что, впрочем, соответствовало пышному - позолота и красный бархат - убранству зала.

– Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне России, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет нас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша!

Антону вдруг представились елочные украшения, зеркальные шары, отражающие свет свечей, а еще того образней - мыльные пузыри, которые он надувал с балкона трубочкой: капелька мыльной пены набухала, начинала переливчато радужно играть, отрывалась и летела по ветру, чтобы бесследно лопнуть. Бог мой! За эти месяцы с чьих только губ не срывались эти красивые слова! И профессор тоже тасовал их - на свой лад, как на духу излагая свою "подлинную правду". Но надо отдать должное, голос министра-председателя звучал со сцены красиво, завораживающе.

И тут с высоты пафоса он упал до угрожающего шепота, который все равно был отчетливо слышен, а сам Керенский обернулся к левой половине зала:

– Пусть знает каждый, пусть знают те, кто уже раз пытался поднять вооруженную руку на власть народную, - пусть знают все, что эти попытки будут прекращены железом и кровью!

Правая половина зала, амфитеатр, ложи бельэтажа разразились бурными аплодисментами. Поняли господа, в чей адрес сыплет угрозы министр-председатель... Керенский переждал, отвесил полупоклон и теперь оборотился к правой половине:

– Но пусть остерегаются и те, которые думают, что настало время, опираясь на штыки, ниспровергнуть революционную власть!..

По залу прошел рокот.

– И какие бы и кто пи предъявлял мне ультиматумы, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее! Я правлю, как член Временного правительства, и его волю передаю вам, и нет воли и власти в армии выше воли и власти Временного правительства!.. В чей это адрес?.. Соседи по скамье Антона недоуменно переглядывались и пожимали плечами. "Неужто Керенский пронюхал, как говорили о его персоне на даче Рябушинского? Или он угрожает кому-то другому?" - подумал Путко.

– Только через нас, через нашу жизнь можно погубить и разорвать тело великой демократии русской!
– витиевато продолжал министр-председатель. Мы, стоящие во главе государства и умудренные не летами, может быть, но опытом управления!.. Для нас и для меня нет родины без свободы и нет свободы без родины!.. Я хотел бы найти какие-то новые нечеловеческие слова, чтобы передать вам весь трепетный ужас, который охватывает каждого из нас, когда мы видим все до самого конца!.. Если будет нужно для спасения государства, мы душу свою убьем, но государство спасем!..

Но под конец речи он снова наполнил голос угрожающими нотами:

– В нас, в русской демократии, большевизм найдет своего врага! И я, ваш военный министр и верховный вождь, я говорю: всякая попытка большевизма найдет предел во мне!

По совести говоря, Антон никогда ничего более сумбурного не слыхивал. Какие-то сальто-мортале из пышных, лопающихся холодными огоньками фейерверка слов. Вот уж поистине российский Луи Блан, мильоном слов маскирующий черное дело контрреволюции, "прихвостень буржуазии", как точно охарактеризовал его Владимир Ильич. Да, Керенский - прихвостень. Но кто же - ее "сабля"?..

В сопровождении юных адъютантов министр-председатель покинул трибуну, уступив ее министру торговли и промышленности. Тот оказался человеком, начиненным цифрами:

– ...Первый год войны обошелся нам в пять миллиардов рублей, второй в одиннадцать. В нынешнем мы уже израсходовали восемнадцать. Общий доход страны в тринадцатом году составил приблизительно шестнадцать миллиардов, на третий год войны мы израсходовали поло-випу всех материальных ценностей, которые создает страна и которыми она живет...

За ним выступил министр финансов:

– Новый революционный строй обходится государству гораздо дороже, чем строй при старом режиме. Мимо этого пройти нельзя. Для спасения родины нужны порядок, жертвы и оборона!..

Керенский объявил перерыв и первым быстро направился за кулисы, в зал президиума.

– Почему вы так нервничаете?
– с неглубоко скрытой насмешкой спросил Милюков, когда Александр Федорович проходил мимо него.

– Волнуюсь, Павел Николаевич, - ответил он.

Он и сам не знал: потрясающий успех или ошеломительный провал. Речь его сопровождалась вспышками аплодисментов, четко поделенных на две половины зала, - то слева, то справа, будто сам зал разломился на две части; цель же его, как министра-председателя, да и весь смысл Государственного совещания был в том, чтобы объединить всех для выполнения предначертанного им плана. И накануне, в Питере, и в дороге, и даже здесь, за два часа до открытия, Керенский готовился зачитать с листа некую правительственную декларацию: в умеренных тонах, с округленными формулировками.