Заговор против маршалов. Книга 1

— Но, Коба,— попытался возразить Бухарин,— я же резко полемизировал и с Бауэром, и с Даном. Осо­бенно в брошюре «Международная буржуазия и Карл Каутский, ее апостол». И вообще постоянно подчерки­вал неизмеримую подлость и банкротство Второго Ин­тернационала... Не знаю, насколько удобно в такой ситуации...

— Большевик ведет открытую полемику в печати по принципиальным вопросам марксизма. Значит ли это, что он не может продолжить ее лицом к лицу с оппонентом? Нет, не значит.

Бухарин послушно поддакнул. Его нисколько не сму­щала возможная дискуссия с лидерами австромарксизма. Зато перспектива встречи с меньшевиком Даном определенно наводила на размышления. Это в его «Со­циалистическом вестнике» появилась запись злополуч­ной беседы с Каменевым, вызвавшая настоящий скан­дал в Политбюро. С эмиграцией опасно вести какие- либо дела. Тем более что по сей день неизвестно, кто мог предать огласке доверительный разговор с глазу на глаз. (Сокольников не в счет: он практически не участвовал и вообще скоро ушел.) Но как скажешь об этом Кобе? Заикнуться, и то немыслимо. Все равно что подставиться под топор. Тогда, в двадцать девятом, он очень ловко использовал ситуацию и конечно же все превосходно помнит.

— Я назвал Феликса Дана гувернанткой, прогули­вающей старца Каутского,— Бухарин все же попытал­ся прояснить обстановку.— И вообще эти «Либерданы»...

— Костюм у тебя, Николай, поношенный, так ехать неудобно. Срочно сшей новый, теперь времена у нас другие, надо быть хорошо одетым.— Сталин не пожелал вникнуть в нюансы. Вопрос для него был решен.

Возникшие было опасения вскоре развеялись. Коба завистлив, мстителен, но не настолько же... Вот и на прошлогоднем банкете он предложил тост: «Выпьем, товарищи, за Николая Ивановича Бухарина! Все мы его знаем и любим, а кто старое помянет, тому глаз вон!» Никто, так сказать, за язык не тянул, а доказатель­ство налицо. Значит, едем!

В квартиру Николай Иванович вбежал, подпрыги­вая, как мальчишка.

— Анюта! — радостно обнял жену.— Нипочем не угадаешь, что сейчас приключилось! Ну, Коба выкинул номер! Анекдотический случай: я — и Дан! — захле­бываясь смехом, пересказал разговор.

А через час позвонили из спецмастерской Наркоминдела.

— Товарищ Бухарин,— мастер говорил с ярко вы­раженным местечковым акцентом.— Мне надо срочно снять с вас мерку, чтобы успеть пошить вам хороший костюм.

— Извините, товарищ! — Николай Иванович и ду­мать не желал о таких пустяках.— Но я очень занят. Никак не смогу выбраться. Нельзя ли без мерки?

— Без мерки нельзя, если вы не хотите, чтобы с вас смеялась вся заграница. Лично я не знаю такого слу­чая, чтобы шили без мерки. На глаз — бывало, делали, но в прежнее время. Так что прошу прощения. Я вас задержу всего на момент.

— Боюсь, не успею. В три часа редакционная «ле­тучка».

— Я могу подождать вас до вечера.

— А если снять мерку по старому костюму? — Бухарину казалось, что он нашел выход из положе­ния.— Я вам его подошлю.

— По старому? Это, конечно, можно, но предупреж­даю вас, выйдет плохо. Молодой человек растет вверх, пожилой человек растет вниз. Люди худеют и люди полнеют. Такова жизнь. И вообще сделайте мне удоволь­ствие, товарищ Бухарин! Я всегда мечтал хоть одним глазком увидеть живого Бухарина — не на портрете. Ведь это такой случай, такой исключительный случай! Я думаю, вам не каждый день приходится шить себе новый костюм.

Делая выразительные знаки жене, Бухарин сдавал позицию за позицией.

— Если я не смог отказать Кобе, то почему я дол­жен обидеть портного? — сказал он, надевая пальто.

— Тем более что твой единственный костюм на тебе,— улыбнулась Анна Михайловна.— Ты бы просто не смог поехать в редакцию.

11

Ледяная крупа катится по каменным плитам. Жест­кий ветер перегоняет ее из конца в конец. В наклонных лучах пунцового солнца отчетливо прорисовывается каждый припорошенный стык. Линии швов, подбелен­ных снегом, смыкались у ступеней генерального штаба, поперечные параллели уводили к «Бристолю» и «Ев­ропейской». И эта площадь, расчерченная на клетки, как карта, и лютая синева, в которой таяло одинокое облачко, навевали тоскливое ощущение позабытого сна. Как ни мучься, не вспомнить мелодию, не связать обрывки сумеречных струн. Вытянутый в длину фасад отгораживал площадь от Саксонского парка с его пет­ляющими дорожками и прихотливым узором оград. На­верное, там затевали возню мальчишки и чинно про­гуливались одинокие старики, а здесь отрешенно зияла закованная в прямоугольный камень пустыня. Стран­ный все-таки обман чувств, минутное помрачение, на­веянное переменой погоды. Людская суета заполняет даже четырехмерное пространство пана Минковского. Мир застывших форм и остановленных движений су­ществует лишь на полотнах Кирико или Дельво.

Площадь Пилсудского не то место, чтобы преда­ваться долгим мечтаниям, а Варшава не тот город.

Печатая шаг, сменяется караул у могилы Неизвест­ного солдата, подъезжают штабные машины. Золото­волосая красавица, стуча каблучками, перебегает до­рогу перед самым радиатором с красно-белым флажком.

Бойко идет торговля булочками с горячей грибной начинкой у решеток парка на Граничной, перетаски­вают чемоданы гостиничные мальчики. Под гром бара­банов марширует отряд харцеров.

Иероним Петрович Уборевич сел в новенький «берлие» заместителя начальника генерального штаба. Во­енный атташе на мгновение заколебался, но быстро нашелся и пригласил в свой «рено» багроволицего военного, отмеченного звездой высокого ордена «Белого Орла». Разделяться, пусть и на считанные минуты, было не слишком желательно, но приходилось считаться с протоколом и субординацией. В Польше таким вещам придавалось подчеркнутое значение. Особенно ныне, когда страной фактически управляло военное командо­вание. Визит Уборевича выходил, таким образом, за рамки армейских контактов.

К площади подъехали со стороны Каровой. Встре­чавший кортеж подполковник распахнул дверцу и вски­нул два пальца под окантованный козырек.

— Проше, пан генерал!

— Похоже, зима перешла в контратаку? — заметил Уборевич и с наслаждением втянул морозную све­жесть.— Превосходное утро!

Поляки охотно пустились в рассуждения о причу­дах погоды, туманно намекая на капризы политики.

Озябшие репортеры в темпе схватили несколько общих кадров и, раздавшись в стороны, пропустили молодцевато взбежавших по лестнице военных. Каждо­му хотелось обязательно заснять Уборевича, но его постоянно заслоняла чья-нибудь украшенная позумен­том конфедератка. Больше всех повезло Тодеку Зегальскому из «Курьера Варшавского», догадавшемуся рас­ставить деревянный треножник справа от входа. Он сделал портрет в полный рост: развевающиеся полы шинели, сабля на боку, портупея. Немного подпорти­ло солнце, колюче вспыхнувшее на стеклах пенсне. На счастье, в самый последний момент хозяева вежливо приотстали, посторонился и адъютант с серебряным аксельбантом, потянув на себя дубовую дверь. Вот и удалось запечатлеть большевистского генерала.

— Ца-ца-ца! Какой субтильный пан,— поцокал языком Тодек.— И какой моложавый! — он покосился на топтавшегося рядом круглолицего здоровяка в клет­чатой кепке с наушниками.

Тот, однако, никак не отреагировал. Молча, словно не к нему обращался коллега, спрятал в карман «минокс» — камеру-лилипут латвийского производства, и заковылял вниз по ступеням.

Не иначе, из «двуйки», определил наметанным гла­зом Тодек, знавший всех журналистов Варшавы. Гос­пода из второго бюро тоже порядочно ему примелька­лись. Например, подполковник Броневский, который вошел последним. Но этого, в кепке, Зегальский опре­деленно видел впервые. Такие лица запоминаются, особенно глаза: голубенькие, как у младенца, но словно бы тронутые сладковатой гнильцой. И вообще кто из приличных людей захочет работать с «миноксом»? Даже «двуйка» не станет мелочиться на финтиф­люшках.

Тодек собрал штатив и прямиком направился на Маршалковскую, к трамваю.

На другой день типчик в клетчатой кепке снова попался ему на Уяздовских аллеях, возле многоэтаж­ного здания генеральной инспекции. Как последний идиот, он сидел на обледенелой скамейке, закусив по­гасшую папиросу. Зегальский прошел мимо, отвернув на всякий случай лицо. Если пан Уборевич находится в инспекции, рассудил он, то все становится на свои мес­та: шпик. «Жди, голубчик, пока не примерзнет зад»,— позлорадствовал Тодек. Лично его российский генерал уже не заботил. Дело сделано: «Курьер Варшавский» поместил портрет на первой странице. Жаль, что обре­зали по пояс — пропала сабля. Зато превосходно смот­релись диковинные петлицы с четырьмя ромбами и звездой. И пенсне нисколько не бликовало.