Заговоры и покушения
Шрифт:
И вот стоит Мария Антуанетта на последней, на нижней ступени своего одиночества. Новые тюремщики, как бы они ни были расположены к ней, не решаются более разговаривать с этой опасной женщиной, жандармы — также. Маленьких часиков, своим слабым тиканьем вымеряющих бесконечное время, нет, рукоделием заниматься она не может, ничего не оставлено ей, одна лишь собачка. Теперь, спустя двадцать пять лет, в полном одиночестве, вспоминает Мария Антуанетта об утешении, так часто рекомендованном матерью: впервые в своей жизни она требует книг и читает их одну за другой своими слабыми, воспаленными глазами; книг на нее не напастись. Не романов просит она, не пьес, ничего веселого или сентиментального, ничего о любви, очень уж все это напоминает о прошлой жизни — лишь книги о необыкновенных приключениях, описания экспедиции капитана Кука, повествования о кораблекрушениях, об отважных путешественниках, книги, которые захватывают, отвлекают, возбуждают, заставляют сильнее биться
На первом допросе 6 октября присутствуют мэр Паш, синдик Шометт, Эбер и другие депутаты ратуши; во втором, 7 октября, судя по подписи, принимает участие знаменитый художник и в то же время один из самых беспринципных людей революции, Давид. Сначала вызывают главного свидетеля — ребенка восьми с половиной лет: сперва его спрашивают о других событиях в Тампле, и болтливый мальчик, не понимая всей важности своих показаний, выдает тайного пособника своей матери, Тулана, и некоторых других ее доброжелателей. Затем допрашивающие переходят к деликатной теме, и здесь протокол свидетельствует: «Не раз Симон с женой замечали за ним в постели неприличные привычки, которые вредят его здоровью, он же отвечал им, что этим опасным действиям был обучен матерью и тетей и они часто забавы ради заставляли его проделывать все это при них. Обычно это · происходило тогда, когда они укладывали его спать с собой в постель. Из рассказов ребенка мы поняли, что однажды мать побудила его к сношению с ней, что привело к половому акту, следствием этого было также вздутие его мошонки, после чего он стал носить бандаж. Мать запретила ему говорить об этом, и с тех пор такие сношения повторялись много раз. Кроме того, он обвиняет также Мишони й некоторых других, особенно доверительно беседовавших с его матерью».
Черным по белому фиксируется, семью или восемью подписями, подтверждается эта чудовищная ложь: подлинность документа, факт, что сбитый с толку ребенок действительно дал такие ужасные показания, не подлежат сомнению; единственное, что еще можно обсуждать, так это причину, по которой текст, содержащий обвинение в кровосмешении с ребенком восьми с половиной лет, записан дополнительно на полях — может быть, инквизиторы сами опасались документально зафиксировать эту клевету? Но чего не сотрешь, не подчистишь, так это подпись: «Louis Charles Capet», стоящую под протоколом допроса, гигантскими, с трудом выведенными детски неуклюжими буквами. Действительно, в присутствии этих чужих людей ребенок предъявил своей матери самое мерзкое, самое гнусное обвинение.
Но этого бреда мало — следователи хотят основательно выполнить порученное им дело. После мальчика допросу подвергается пятнадцатилетняя — девочка, его сестра. Шометт спрашивает ее, «не касался ли ее брат, не трогал ли так, как не следовало бы трогать, когда она играла с ним, клали ли его с собой в постель мама и тетя». Она отвечает: «Нет». И тут обоим детям (ужасная сцена), девятилетнему и пятнадцатилетней, устраивают очную ставку, чтобы они в присутствии инквизиции могли спорить о чести своей матери. Маленький дофин остается при своем, пятнадцатилетняя девочка, испуганная присутствием суровых мужчин и запутавшись в этих непристойных вопросах, каждый раз пытается уклониться от прямого ответа — она ничего не знает, она к тому же ничего не видала. Затем вызывается третий свидетель — Мадам Елизавета, сестра короля; эту двадцатидевятилетнюю энергичную девушку не так легко допрашивать, как простодушных, запуганных детей. Едва ей предъявляют протокол снятого с дофина допроса, кровь бросается в лицо оскорбленной девушки, она отшвыривает бумагу, и говорит, что подобная гнусность слишком низка, чтобы удостоить ее ответа. Тогда — еще одна ужасная сцена — ей устраивают очную ставку с мальчиком. Он держится храбро и дерзко: она и его мать подбивали его на эти безнравственные поступки. Мадам Елизавета теряет самообладание. «Чудовище!» — кричит она с ожесточением, в оправданном, и беспомощном гневе на этого изолгавшегося карапуза, обвиняющего её в таких непристойностях. Но комиссары уже услышали все, что хотели услышать. Аккуратнейшим образом подготавливается и этот протокол, и Эбер с триумфом несет три документа следователю, уверенный, что отныне для современников и потомков на вечные времена королева обличена, выставлена к позорному столбу. Патриотически выпятив грудь, он предлагает выступить в Трибунале как свидетель с обвинением Марии Антуанетты в постыдном кровосмешении.
Эти показания ребенка против своей матери давно уже являются загадкой для биографов Марии Антуанетты.
Около одиннадцати часов ворота
Консьержери открываются. Возле тюрьмы стоит телега палача, нечто вроде фуры, в которую впряжена могучая лошадь, битюг. Людовик XVI к месту казни следовал торжественно — в закрытой королевской карете, защищенной застекленными окнами от причиняющих мучения выпадов ненависти и грубости зевак. За это время революция в своем стремительном развитии ушла очень далеко: теперь она требует равенства даже в шествии к гильотине, король не должен умирать с большими удобствами, чем любой другой гражданин, телега палача достаточно хороша для вдовы Капет. Сиденьем служит доска: и мадам Ролан, Дантон, Робеспьер, Фукье, Эбер — все, кто послал Марию Антуанетту на смерть, — свой последний путь совершат, сидя на такой вот ничем не прикрытой доске; ненамного осужденная опередила своих судей.(Корона и эшафот: Сборник. — М., 1991)
КТО УБИЛ ГЕРЦОГА ЭНГИЕНСКОГО?
Ночью, с 14 на 15 марта 1804 года, маленький немецкий городок Эттенхейм, расположенный в нескольких километрах от берега Рейна на территории Бадена, спал спокойным, мирным сном. Нейтральное баденское государство, вскоре по воле Наполеона ставшее великим княжеством, находилось в добрых отношениях со своим могущественным соседом. Казалось, ничто — ни ситуация в Европе, ни погода — не предвещало бурь и потрясений. Но безмятежный сон местных бюргеров был на рассвете прерван.
Отрядом французских драгун и жандармов, переправившихся утром через Рейн, командовал генерал Мишель Ординер. Свою службу он начал рядовым в войсках Конде еще в 1773 году. В период революции он стал лейтенантом, а позднее первый консул назначил его командиром конных гренадеров своей гвардии.
Атака велась по всем правилам. В половине шестого утра французы окружили небольшой дом. Находившиеся в нем люди были захвачены врасплох. Ординер арестовал Луи Антуана Анри де Бурбона Конде, герцога Энгиенского. Вместе с ним задержали еще 12 человек. В 9 часов отряд со своими пленниками отправился в обратный путь. Дерзкий набег, грубо нарушивший суверенитет иностранного государства, завершился для его организаторов успешно.
Что представлял собой человек, ставший героем этой авантюрной операции?
Герцог Энгиенский был последним представителем мужской линии рода Конде. Он родился в Шантийи, под Парижем, 2 августа 1772 года. В начале революции эмигрировал. Участвовал в войне против революционной Франции. Поселился в Граце, а потом в Эттенхейме, где жил в обществе княгини Шарлотты де Роан-Рошфор. Имущество герцога во Франции было конфисковано, и он располагал лишь 250 гинеями в месяц, выплачиваемыми английским правительством.
Молодой отпрыск королевского дома Бурбонов не являлся значительной политической фигурой и не играл сколько-нибудь заметной роли в монархической эмиграции. Но он олицетворял низвергнутую династию. Именно это и стоило ему в конце концов жизни.
20 марта, через пять дней после похищения, герцога Энгиенского доставили в Париж, в Венсенн-ский замок, а уже вечером военная комиссия приговорила его к смертной казни за участие а антигосударственном заговоре. Каких-либо серьезных доказательств обвинение не содержало. Через несколько часов с неслыханной поспешностью герцог Энгиенский был расстрелян во рву замка, где и был похоронен.
Ответ на вопрос, что же произошло, состоял в том, что первый консул и его ближайшее окружение подготовили и осуществили крупную политическую провокацию. Она была тесно связана с главной задачей, стоявшей в то время перед Бонапартом, — провозглашением Империи.
Формально Первая республика во Франции еще продолжала существовать со всеми своими внешними атрибутами, но последнюю точку в ее жизнеописании следовало бы поставить уже в 1802 году.
«Похоронам» республики препятствовали многие факторы и среди них — международные. Амьенский мир оказался недолговечным. 12 мая 1803 года дипломатические отношения между Англией и Францией были прерваны. Началась «странная война», как справедливо замечал А. 3. Манфред, «льва и кита». «Франция не имела флота, чтобы поразить Англию на море. Британия не имела армии, чтобы одолеть Францию на суше. Один на один они оставались недосягаемы друг для друга. Следовательно, борьба между двумя западными державами с неизбежностью становилась борьбой за континентальных союзников». Английская дипломатия действовала настойчиво и активно. Уже вырисовывались контуры третьей антифранцузской коалиции. Бонапарт бросил очередной вызов монархической Европе.
Первый консул нуждался в демонстрации силы и по ряду внутриполитических соображений. Оппозиция зрела в святая святых его режима — в армии. Недовольные сделали своим лидером генерала Жана Моро. Хотя Стендаль и писал о Моро, что «руководить каким бы то ни было движением он никогда не умел», тот все же вступил в опасный для Бонапарта контакт с Бернадоттом. Открыто выражали свое недовольство далеко идущими планами первого консула генералы Ланн, Брюн, Ожеро. Но вскоре им была предложена дипломатическая работа: Ланн выехал посланником в Лиссабон, Брюн — в Константинополь.