Заир

– Я ждал, что вы придете.

– И, должно быть, знаете причину.

– Пропустив через свое тело божественную энергию, я знаю все. Знаю, как начинаются войны, как зарождается любовь. Знаю, почему мужчина отыскивает женщину, которую любит.

Я чувствую, что вновь иду по лезвию ножа. Если он знает, что меня привел сюда Заир, он не может не сознавать, что его отношения с Эстер - под угрозой.

– Поговорим как мужчина с мужчиной? Как мужчины, которые оспаривают нечто ценное?

Я вижу, что он колеблется. И продолжаю:

– Я знаю, что больно ударюсь, вроде того человека, что хотел усесться между рогами буйвола. Но знаю, что заслуживаю этого. Заслуживаю из-за той боли, которую причинял, пусть и неосознанно. Не верю, что Эстер оставила бы меня, если бы я уважал ее любовь.

– Вы ничего не понимаете, - произнес Михаил.

От этой фразы я впадаю в бешенство. Как смеет этот юнец говорить взрослому, пожившему, испытанному жизнью человеку, что тот ничего не понимает?! Однако надо взять себя в руки, вытерпеть унижение, сделать все, что будет необходимо, ибо я не могу больше жить в окружении призраков, порожденных моим воображением, не могу допустить, чтобы Заир по-прежнему властвовал над всей моей вселенной.

– Может быть, я и в самом деле ничего не понимаю. Именно потому я здесь. Для того, чтобы понять. Чтобы через понимание освободиться от того, что произошло.

– Раньше вы понимали все, а потом вдруг перестали - по крайней мере так сказала мне Эстер. Для вас, как и для каждого мужа, пришел момент, когда жена стала восприниматься как часть обстановки или утвари.

Меня так и подмывает сказать: "Пусть бы она мне об этом и сказала. Пусть бы дала возможность исправить ошибку, а не променяла меня на юнца двадцати с чем-то лет, который очень скоро начнет поступать в точности, как по - ступал я". Однако произношу я совсем не эти слова:

– Я не верю, что это так. Вы прочли мою книгу, вы пришли в магазин, где я раздавал автографы, потому что знали, что я чувствую, и хотели успокоить меня. Сердце мое - в клочьях. Случалось ли вам слышать о Заире?

– Я - мусульманин. Это понятие мне известно.

– Так вот, Эстер занимает все пространство моей жизни. Я думал, что освобожусь от ее присутствия, если опишу все, что чувствую. Теперь для моей любви слова почти не нужны, но ни о чем другом я думать не могу. Прошу вас - я сделаю все, что вы захотите, но только объясните мне, почему она предпочла исчезнуть. Вы сами только что сказали - я ничего не понимаю.

Это было довольно тяжко - просить любовника моей жены, чтобы помог мне постичь произошедшее. Если бы Михаил не появился неделю назад в магазине, где я подписывал экземпляры своей книги, может, и было бы достаточно той минуты в соборе Витории, когда я принял свою любовь, когда я решил написать "Время раздирать и время сшивать". Судьба, однако, распорядилась иначе - и хватило всего лишь надежды на новую встречу с Эстер, чтобы нарушить шаткое равновесие.

– Давайте поужинаем вместе, - сказал Михаил после долгой паузы.
– Вы и в самом деле ничего не понимаете. Но прошедшая сегодня через мое тело будет великодушна к тебе.

Мы условливаемся о встрече назавтра. На обратном пути я вспоминаю разговор с Эстер - месяца за три до ее исчезновения.

Мы тогда говорили о божественной энергии, проходящей через человеческое тело.

***

– У них и в самом деле теперь другие глаза. Да, в них по-прежнему - страх смерти, но, помимо и поверх страха, - готовность к самопожертвованию. Их жизнь обрела смысл, потому что им теперь есть за что отдавать ее.

– Ты говоришь о солдатах?

– О них. И - еще об одном. Это так ужасно, что я не могу его принять, но и притвориться, будто не вижу, - тоже не могу. Война - это ритуал. Ритуал крови, но также и любви.

– Ты с ума сошла.

– Возможно. Я знавала своих коллег - военных корреспондентов: они ездят из страны в страну, словно обыденность смерти сделалась частью их жизни. Они ничего не боятся, они встречают опасность как солдаты. И это все - ради новостей? Не верю. Они просто уже не могут обойтись без ощущения опасности, без духа приключения, без впрыска адреналина. Один из них - семейный человек, отец троих детей - объяснил мне, что лучше всего он чувствует себя на поле сражения, хотя обожает свою семью и часами готов говорить о жене и детях.

– Для меня это непостижимо. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, Эстер, но считаю: этот опыт не пойдет тебе на пользу.

– На пользу мне не пойдет жизнь без цели и смысла. А на войне каждый знает, что участвует в чем-то очень важном...

– Присутствует при историческом моменте?

– Да нет, этого недостаточно, чтобы рисковать жизнью. Он возвращается к своей истинной человеческой сути.

– Война?

– Нет. Любовь.

– И ты останешься с ними?

– Думаю, что да.

– Скажи своим шефам в агентстве, что с тебя хватит.

– Не смогу. Это как наркотик. На войне моя жизнь обретает смысл. Там бывает негде вымыться, ешь из солдатского котла, спишь не больше трех часов, а потом просыпаешься от пальбы, там в любую минуту кто-то может бросить гранату... но все это обостряет ощущение жизни. Понимаешь? Ты ежеминутно, ежесекундно ощущаешь, что живешь. Там нет места печали, унынию, сомнениям - ничему нет места, кроме огромной любви к жизни. Ты следишь за моей мыслью?

– Очень внимательно.

– Там, в бою, в средоточии скверны... на тебя как будто нисходит божественный свет. Тебе бывает страшно, но - не в бою, а до или после. А когда гремят выстрелы, ты видишь человека на пределе его возможностей - он способен и на героический, и на самый бесчеловечный поступок. Под градом пуль он вынесет раненого товарища, но не пощадит никого, кто окажется на линии огня, - ни женщину, ни ребенка. Люди, честно жившие в своих маленьких провинциальных городках, где никогда ничего не происходит, вламываются в музеи, крушат вещи, пережившие века, воруют то, что им совершенно не нужно. Запечатлевают на фотоснимках свои зверства и гордятся ими вместо того, чтобы стыдиться и утаивать их. Это безумный мир. А люди, которые в мирной жизни обманывали и предавали, на войне усваивают дух товарищества, чувствуют себя частью едино - го целого и оказываются неспособны на бесчестный поступок. Короче говоря, на войне все действует с точностью до наоборот.

– И, судя по твоим словам, война помогла тебе ответить на вопрос, который Ганс задавал Фрицу в токийском баре?

– Помогла. Ответ заключен в словах иезуита Тейяра де Шардена, который сказал: "Мы уже подчинили себе энергию ветра, морей, солнца. Но день, когда человек овладеет энергией любви, по значению не уступит открытию огня".

– И ты поняла все это, побывав на войне?

– Не знаю. Но я видела, что, как ни странно, человек на войне счастлив. Мир для него обретает смысл. Я уже говорила тебе: абсолютная власть или самопожертвование придают значение его жизни. Он получает возможность любить без оглядки, без границ, ибо ему нечего терять. Смертельно раненый солдат никогда не скажет врачу: "Спаси меня!" Обычно его последние слова: "Скажите жене и сыну, что я люблю их". В такой отчаянный момент они говорят о любви!