Закат цвета фламинго

– Так то ж соболь. Хитрая тварь! – сверкнул глазами Никишка.

– О-о! – Юрата многозначительно поднял палец. – Царь-батюшка на деньге сибирской высек не скипетр державный и не свой лик, а двух соболей хвостатых, а все оттого, что тварь эта дороже злата и на ней казна царская стоит твердо.

– У нас на Дону и без соболю живут богато, – расплылся в улыбке Никишка и зачастил, ну чисто скоморох на гульбище: – Казаки ходят в сапогах, а бабы все брюхаты да грудасты. А добра-то, братцы, добра у каждого! Сундуки ломятся, подвальцы трещат… Золота, серебра – не счесть до утра, скарлата и холста аршин по ста. А землю у нас быки рогом пашут, козы боронят. Солнышко ниву пасет, Бог ниву дождем сечет. Глядишь – и поспел урожай. Снопы сами на двор приходят, бабы молотят, мелют, лепешки пекут, а мы, казаки, их поедаем да винцом донским запиваем. Вот она где жизня!

Переглянулись мужики, загоготали. Петро хлопнул Никишку по плечу:

– И ты там, как медведь в малиннике. Чего ж не пожилось при таком богатстве?

– Мы народ гулевой, наждаком тертый, не любим на одном месте сидеть. А бывал ли из вас кто на горах Сарматских? Взъедешь на те горы, и солнышко – вот оно, пикой достать можно. Привязал я раз коня месяцу за рог, а сам спать лег. Проснулся, гляжу со сна: мать честна! Месяц ушел и коня увел. Парень я догадливый, пальцы в зубы, да как свистну! Конь был удал, услыхал меня, поводок оборвал – и бултых в воду. Скоро и ко мне на зов приплыл… Эх, Донец-река быстра, по тебе сомы бьются, аж пыль столбом!

Смех заглушил Никишкины байки. Просмеялись и снова взялись за чарки.

– Острог ставить, што ль, податься? – уставился на кабатчика неморгающим взглядом Петро. – Ондрюшка Овражный меня знает. Мы с ним спина к спине на валу бились.

– Смекаю, какой из тебя строельщик, – ехидно захихикал Никишка и посмотрел на кабатчика. – Топор хоть раз держал в руках? Не им ли ухо оттяпал?

Кабатчик тоже засмеялся, а Новгородец досадливо отмахнулся, как от назойливой мухи.

– Ох, Черкас, сгубит тебя твой язык! Болтлив ты безмерно, – сурово оборвал его Фролка. – Добры слова слухай да на ус мотай. А язык держи за зубами.

Распоп откинулся затылком на стену. Глаза его вприщурку наблюдали за слабым пламенем догоравшего огарка.

– Эх, жизня человечья, вспыхнет и прогорит. У одного с искрами, у другого с чадом, а у третьего не прогорит, а протлеет, так что никто и не заметит… – Он перекрестился на тусклые, закопченные образа в красном углу: – Храни мя, Господи, от нечисти полевой и боровой, мчажной и овражной, домовой и банной, от худой и справной…

Фролка трижды сплюнул через плечо. Его содружники молча следили за ним. Юрата зажег еще один жирник и присел рядом, выставив штоф вина – от себя. Жидкий штопор вонючего дыма потянулся к потолку…

Но тут снова хлопнула дверь за спиной. Мужики, как по команде, вздрогнули и дружно оглянулись.

В кабак вошли двое. Подошли к стойке. Юрата поспешил к ним.

– Кажись, Ондрюшка заявился, – тихо сказал Гаврила. – Он же навроде кабаки не жалует? А с ним кто? В немчурском платье?

– Вящий энто, Мироном кличут, – пояснил Петро. – Царский человек! Ему покойный воевода наказал острог на Абасуге поставить.

– Рожа энта мне знакома, – хихикнул Никишка, – тока какой ему острог ставить? Он в Сибири без году неделя! Его ни мошка, ни клещ покудова не жрали.

– Пасть сомкни, – посоветовал Петро и махнул рукой посмотревшему в их сторону Андрею. – К нам подваливайте, господа хорошие!

Андрей и Мирон подошли, устроились за соседним столом. Юрата принес на подносе две чашки наваристых щей, полкаравая хлеба, миску хариусов и выставил штоф вина – от собственных щедрот. Андрей смерил его тяжелым взглядом:

– Убери зелье! Несподручно нам!

Юрата быстро исполнил приказ и, пригорюнившись, присел рядом с Гаврилой.

– Далеко людей ведешь, Ондрюха? – осторожно спросил Петро. – Може, место в лодке и для меня найдется?

Андрей и Мирон молча хлебали щи и вопроса словно не слышали. Мужики переглянулись. Штоф на их столе был уже наполовину пуст. Никишка потянулся к нему, но Фролка шлепнул его по руке, и тот быстро отдернул ладонь.

Андрей зачерпнул остатки щей, шумно втянул их в рот и, отложив ложку, расправил пальцами усы.

– А тебе что за дело? – спросил он, посмотрев на Новгородца исподлобья.

– Так настоящему казаку сиднем сидеть скука смертная. На одном месте тока пень растет, да и тот гниет, – почесал лохматый затылок Петро. – Расшива с товаром сгорела, что нам остается? А ты, бают, далеко людей водишь, но всех обратно вертаешь.

– Неправду бают, – скривился Андрей, – не всех вертаю. Но коли кто помрет при мне, того хороню по-христиански, как Бог велел. Просто так православну душу в чужбине не оставлю. – Он помолчал мгновение. – Тебя, Петро, возьмем. Ты корабельщик знатный. По солнцу на обед пойдем. А там по реке сплошь луд [70] падуны, шивер [71] Хороший кормщик завсегда требный.

– А меня возьмешь? – подал голос Фрол. – Не смотри, что питух, службу ведаю.

70

Луда – подводные камни, мели.

71

Шиверы – перепады, пороги.

– Нельзя расстригу в ватагу брать. Этого свечкодуя я насквозь вижу и еще на аршин под ним! Он из семи печей хлеб ест, и нашим и вашим пляшет! – угрюмо заметил Юрата. – Мое дело десятое, но подведет он вас под монастырь.

– О, зело скудоумны твои реци, – взвился распоп. – Ты за девками своими приглядывай, чтоб юбки не задирали перед литвой. Давеча видел на базу, как дщерь твоя Глафира ноги раздвига…

Фролка не закончил фразу. Стеклянный штоф разлетелся вдребезги на его голове. Расстрига вскрикнул и повалился с лавки. Из-под старенькой скуфии потекла, заливая лицо, кровь.

Мирон и Овражный поднялись из-за стола.

– Куда подходить? – рванулся за ними Петро.

– Завтра по заранью сбор у съезжей избы, – буркнул Андрей. – С оружием, в доспехах. Ествы на первость прихвати.

Дверь хлопнула. Есаул и царев посланник покинули кабак. Юрата набрал в ковш воды из стоявшей возле двери кадки и плеснул на Фролку. Тот замычал, задвигал беспорядочно руками и сел. А Юрата вернулся за стойку, пробормотав:

– Эх, злая мачеха – Сибирь! Всех без разбору гложет!

Глава 20

Догорала вечерняя заря. Багровое солнце наполовину скрылось за сопкой, поросшей хилым лесом. А как скатится за лохматую вершину, так сразу и стемнеет. Но, искупав коня, Мирон не спешил уходить. Держа в поводу Играя, он стоял на берегу и смотрел на холодную воду, что стремительно неслась мимо, крутила буруны и билась сердито о черные коряги, которые притащило весенним паводком. Завтра река понесет на своей спине восемь дощаников с людьми и лошадьми, с провизией, пороховым зельем и оружием.