Закат империи

Серменьо предъявил в гостинице свой красно-жёлтый пластиковый паспорт и тут же получил карточку поменьше, с голографической наклейкой и трёхзначной цифрой - ключ от номера. После чего заперся и завалился спать. Устал. Да и поздновато уже.

При свете дня Сен-Доменг не впечатлял. Обычный тропический город, только большой. Белые или желтоватые стены домов, пальмы и прочая карибская растительность вдоль дорог. Узкие, мощёные камнем улочки и старинные дома исторического центра. Ночной Малекон, такой красивый на рекламных проспектиках сен-доменгских отелей, днём выглядел широкой, пусть вымощенной красиво уложенным камнем, но обычной для южных приморских городов пешеходной авенидой… Дневной свет уравнивал всех, и в то же время подчёркивал некие неуловимые черты, присущие только этому городу, и никакому другому более.

Серменьо поймал такси и поехал в исторический центр.

Таксист-мулат, тот ещё прощелыга, содрал с туриста целых тридцать ливров за доставку в старый город. Набережная Пасео Эскобар - единственная улица этого района, по которой было разрешено движение автомобилей, и проходимец замотивировал дороговизну тем, что для возвращения в район Олимпийского центра, где ему сегодня положено дежурить, придётся сделать изрядный крюк. Приврал, конечно: на набережной он наверняка подцепит пассажира, с которого слупит не меньше. Но Серменьо приехал сюда не торговаться с таксистами за несколько ливров. Ему нужны были музеи, начиная от Каса де ла Монеда и заканчивая Алькасар де Колон, превращённому в музей сто лет назад, когда было построено новое, более современное и вместительное административное здание - Темпль де Женераль. Впрочем, сам исторический центр, если верить рекламе туристических фирм, был музеем под открытым небом. Диего не отказал себе в удовольствии пройтись по улицам, напоминавшим ему родную Испанию… На Лас Дамас он задержался надолго: первая в Новом Свете европейская улица, первая в Новом свете крепость Осама с Башней Чествования, первая в мире улица, на которой было введено в эксплуатацию керосиновое, а девять лет спустя и электрическое освещение… Ощущение, которое Серменьо испытал здесь, было сродни тому, что он почувствовал внутри пирамиды Хуфу. Вот она, загадка, совсем рядом. Можно протянуть руку и коснуться, но где на неё ответ?… Почему именно в этом далёком колониальном городке, отбитом французами у испанцев, вдруг появляются вещи, фактически породившие нынешнюю мировую цивилизацию? Может быть, сыграла свою роль именно удалённость от Европы, в те времена кипевшей от войн? Так ведь в Мэйне тоже было неспокойно. Может быть, то, что власти дерзко провозгласившей независимость республики видели в развитии науки единственный шанс удержать своё государство на плаву? Но если так, то эти самые власти должны были быть чертовски дальновидны, раз сделали ставку на науку, а не на армию, как было принято в семнадцатом столетии. А подобная дальновидность редко присуща людям вообще и пиратам в частности. Наконец, загадочная фигура появившегося словно ниоткуда Мартина Ланге. В те времена его имя произносилось как "Лангер", но современный хох-дойч несколько отличается от своего прадедушки. Впрочем, после Тридцатилетней войны в Германии ещё долгое время была такая неразбериха, что документы, свидетельствовавшие о ранних этапах жизни великого учёного, могли быть просто утрачены. Особенно если он был родом из глубинки. Не удалось установить даже то, в каком году и в каком городе он родился. Известно лишь, что он был католиком, но был ли он таковым всегда, или принял католичество уже в Мэйне - никто не знает. Единственным документом, не относящимся к сен-доменгскому периоду его жизни, так и осталось письмо алькальда Картахены дона Альваро де Баррио-и-Баллестероса губернатору Маракайбо, в котором Мартин Ланге упоминается как секретарь, записавший сие письмо со слов господина. "Зато мы знаем его как изобретателя пироксилинового пороха, резины, крекинга нефти и электрогенератора, - Серменьо, поднимаясь по Лас Дамас к Площади Независимости, прошёл мимо Каса де Бастидас - одного из старейших испанских зданий Нового Света.

– А в последние годы жизни он работал над беспроводной связью, но так и не довёл работу до конца. Завершил - восемь лет спустя после его смерти - один из учеников, Анри Оттон. Изобретения Ланге изменили мир до неузнаваемости. Вот была личность! А если бы ему не создали условия для полноценной научной работы, так и остался бы секретарём… Страшно подумать, сколько подобных ему гениев сгинуло в войнах и в нищей безвестности…"

В таких раздумьях Серменьо поднялся по каменной лестнице на Площадь Независимости. И эта площадь неправильной формы, окружённая старинными домами и вымощенная красивым местным камнем, помимо дворца Алькасар де Колон имела ещё две достопримечательности. Два памятника. Один шестнадцатого века - Николасу де Овандо, губернатору испанского Санто-Доминго. И другой века восемнадцатого - Алине Эшби, основательнице республики пиратов и свободных колонистов. Два человека, вложившие свою душу в этот город. Что о них знал палеоисторик из Испании? Практически ничего. При одном из этих людей Санто-Доминго сделался фактически столицей испанских колоний Америки, в котором находился - и до сих пор находится - главный католический собор Нового Света. А при другой этот же город под именем Сен-Доменг разросся в восемь раз, стал политическим, торговым, научным и производственным центром обеих Америк. Это то, что Диего учил ещё в школе и университете. Всё остальное ему предстояло раскопать здесь. В Алькасар де Колон, где собран наиболее полный архив документов конца семнадцатого - начала восемнадцатого веков.

Женщина в мужской одежде военного покроя, фасона конца семнадцатого столетия. В высоких сапогах. Памятник, как было написано в электронном туристическом путеводителе, который Серменьо закачал в свой коммуникатор ещё в гостинице, поставили в тридцатых годах восемнадцатого века. Скульптор изобразил её не в той надменной позе, в какой было принято увековечивать королей, а словно вот только что она зашла к нему в мастерскую и завела разговор. В одной руке бронзовая дама держала какую-то книгу, другой небрежно откинула назад тяжёлый эфес абордажной сабли. Лицо её показалось Диего неприятным. Возможно, из-за тонковатых губ, на которых угадывалась недобрая усмешка. Возможно, из-за слишком уж холодного взгляда, который вообще не красит ни одну женщину. Во всяком случае, ему куда больше понравился её портрет на столивровой купюре, скопированный с голландской гравюры семнадцатого века. Там Алина Эшби и выглядела помоложе, и во взгляде читалось больше оптимизма.

"Стоп, - подумал Диего.
– Я не могу так поверхностно судить о женщине, жившей триста лет назад, фактически ничего о ней не зная. Нужно как можно скорее заняться изучением архивов".

3

Для посещения туристов была открыта небольшая часть Алькасар де Колон, и Серменьо весь день двенадцатого октября посвятил изучению общедоступных данных. Картины, библиотека, предметы быта хозяев этого дворца - всех, от Диего Колона до генерала Виктуара Жирардена, построившего новый правительственный комплекс в 1899 году. "Крохи, - думал Серменьо.
– Верхушка айсберга. Здесь я не найду ничего, что может дать мне ключ к отгадке".

Директор музея, пожилой француз по имени Бенуа, принял его приветливо. Серменьо приехал в Сен-Доменг с рекомендациями своих коллег из музея Прадо, но директору оказалось достаточно взглянуть на гостя.

–  Какие рекомендации!
– запальчиво воскликнул он.
– О чём вы, месье? Ваш фильм наделал шума в нашем осином гнезде, именуемом Учёным советом - своими выводами вы осмелились задеть за живое всех исследователей древних камней!

–  Мои выводы не более, чем одна из гипотез, имеющих право на существование, - сдержанно улыбнулся Диего.
– Вы позволите ознакомиться с архивами?

–  Какой период?

–  С тысяча шестьсот семидесятого по тысяча семьсот семидесятый. Это для начала.

–  О, чутьё вас не подвело, - старик Бенуа лукаво прищурился, отчего его сморщенное лицо сделалось похожим на печёное яблоко.
– Поверьте, это самое интересное столетие в истории нашего райского островка… Пройдёмте.

Серменьо на миг представил себе стеллажи до потолка, набитые древними фолиантами, пахнущие старой бумагой, пылью и мышами. И тут же улыбнулся своей мысли. Подлинники во многих архивах мира давно хранились в специальных помещениях с особым микроклиматом, а их сканы были записаны на лазерных и кристаллических носителях. В зависимости от степени секретности их можно было либо найти в мировой сети, либо купить сертифицированную копию, либо получить доступ через связь с правительством. Серменьо на всякий случай запасся разрешением, но оно не понадобилось. Все документы, хранившиеся на терминале Алькасар де Колон, были рассекречены. За давностью лет.

–  Я бы предложил вам сделать копию и просмотреть документы в более удобной обстановке, у себя дома, но там слишком большой объём, - сказал Бенуа, включая архивный терминал.
– А кроме того, невозможно понять историю Сен-Доменга, находясь в тысячах километров от него. Нужно дышать этим воздухом, видеть это солнце, слышать наше море. Здесь, как в ваших древних камнях, записан каждый миг истории… Впрочем, я позволил себе излишний романтизм, - рассмеялся директор.
– Но вы, как палеоисторик, должны меня понимать. Иной раз камни бывают красноречивее любых документов.

–  Здесь мне нечего возразить - вы совершенно правы, месье, - с уважением произнёс Диего.
– Камни о людях иногда могут сказать больше, чем люди о камнях.

–  Я помню, это ваше излюбленное выражение. Вы даже вынесли его в предисловие вашей книги… Итак, вот ваш терминал, он подключён к главному банку данных музея и к мировой сети. Сидите здесь сколько хотите. Напротив, через площадь, есть недорогие закусочные. Если задержитесь, ночной сторож вас выпустит, я его предупрежу. Если вам понадобится моя консультация, вот мой номер. Всегда буду рад вам помочь.

–  Спасибо… Скажите, месье, - вдруг добавил Серменьо, остановив директора своим возгласом буквально в дверях, - вы случайно не потомок генерала Фернана Бенуа, разбившего знаменитого англичанина Нельсона у Трафальгара?

–  Увы, нет, - улыбнулся старик.
– Мне часто задают этот вопрос. Но я всего лишь однофамилец.

–  Простите меня, месье.

–  Поверьте, мне даже лестно, что меня считают родственником столь знаменитой персоны. Он умер бездетным. Где-то на западе Сен-Доменга живут потомки его брата, но я не из их числа… Удачи вам в поисках, месье!

Первым делом Серменьо поднял данные, которые и заинтересовали его ещё четыре года назад. Нашёл в мировой сети страничку со статьёй Гумилёва, посвящённой этому вопросу. И только после этого открыл вкладку в электронном каталоге музея с соответствующими архивными документами.

Дневники генерала Алины Эшби, относящиеся к позднему периоду её жизни. Более ранние, к великому сожалению сен-доменгских историков, были утрачены в 1742 году, когда франко-английская эскадра захватила город. Отступавшие защитники во главе с пожилым генералом Оскаром Магнуссоном увезли в горы что смогли. Что не смогли - уничтожили. Погибли многие ценные документы, и в их числе - ранние дневники женщины-генерала… Но и то, что сохранилось, до сих пор вызывает споры исследователей. Гумилёв сумел убедительно доказать, что Алина Эшби делала личные записи на диалекте русского языка, близком к современному. Из отличий можно отметить лишь большее количество непоятных жаргонных слов и заимствований из языков романо-германской группы, но последнее легко объяснить долгой жизнью среди западных европейцев. Всё бы ничего, но Гумилёв утверждал, что в конце семнадцатого века ни один из существовавших тогда диалектов русского языка не был настолько близок к современному! Что это? Ловкая мистификация? Или Алина Эшби была лингвистом, предвосхитившим появление общерусского литературного языка в середине восемнадцатого столетия?… Кто даст точный ответ?