Заколдованная рубашка

– А я почем знал, что вечером маме нужна грелка? Почему она сама мне ничего не сказала? Мне ж нетрудно было бы нагреть воды. А теперь честит меня на все лады: уж я и лентяй отпетый, и такой и сякой, и повернуться как надо не умею... Язык прямо как у змеи... Ох, уж эти девчонки, лучше с ними не связываться!

Николай представил себе Анну непременно крупной девушкой, громкоголосой, с командирскими ухватками. А пришла худенькая, загорелая девчоночка, очень немногословная, тихая и быстрая, как мышка.

Она тотчас быстро и бесшумно засновала из хижины в пристройку и обратно, и вскоре всюду запахло едой и дымком, чистыми простынями и какой-то душистой травой, которой она подмела полы. Пьероне и Николо долго шушукались с Анной, потом оба пришли к Николаю.

– Надо тебе отсюда уходить, руссо, - сказал старик, трогая сухой рукой руку Николая.
– Анна говорит, что нацисты нагнали сюда горных стрелков, оцепляют все кругом, хотят изловить всех партизан. Наши ребята решили сниматься со своей стоянки, уйти дальше, за перевалы. Надо успеть переправить тебя к ним, покуда они еще не ушли.

– Анна слышала, будто в одном отряде есть твои, русские, - прибавил Николо.
– Вот бы тебе встретиться с ними.

У Николая зашлось сердце. Всю его невозмутимость как рукой сняло: русские, свои, здесь! Он может их увидеть, вместе с ними опять сражаться!

– Когда пойдем?
– спросил он.

Пьероне что-то сказал. Николай от волнения не понял.

– Анна велит идти сегодня же ночью, - объяснил Николо, - а то наши могут уже уйти. Ей хотелось бы самой повести тебя, но у нее поручение к товарищам в Сан-Капеле. Словом, я сам буду твоим проводником, - с гордостью сказал Николо и вдруг совсем по-детски прибавил: - А маме мы ничего не скажем, а то она меня не пустит.

В ту же холодную и, как назло, светлую лунную ночь они вышли в путь. И как не хотелось покидать теплую, освещенную желтым огоньком коптилки хижину! Но Николай шел по каменистой тропке, стараясь думать только об одном: скоро, скоро он увидит своих, русских, скоро услышит русскую речь!..

Зеленоватый холодный отблеск луны лежал на дальних и ближних вершинах, и только во впадинах и ущельях залегли черные тени. Оба - и беглец и его маленький проводник - шагали молча: и осторожность этого требовала, и сама ночь точно приказывала соблюдать тишину. Где-то в ночи кипел и бурлил горный ручей, цокали камушки, катясь из-под ног, да чуть поскрипывала на поясе Николо фляга с вином, которую дала им на дорогу мать.

Да, да, Фламиния узнала-таки, что младший сын уходит провожать русского в отряд, и не только не запретила ему уходить, но даже сама дала им с собой еды и вина.

И Фламиния благословила русского, когда он пришел к ней проститься.

– Я уже старая женщина, и, может быть, дева Мария обратит внимание на мое благословение, - деловито сказала она.
– Ну, руссо, пусть твои отец и мать увидят тебя целым и невредимым.

В холодном зеленоватом небе, казалось, вращалась луна. Уже пройден один перевал, уже ледяным ветром обдуло путников. Невидимая тропка, которую может найти только Николо, ведет вниз, в ущелье, откуда снова должен начаться подъем. Два перевала нужно одолеть, две реки перейти, чтоб добраться до стоянки отряда, сказал Николо, и Николаю этот ночной путь по горам кажется каким-то сказочным искусом: вот надо перейти через такие-то и такие-то препятствия, сразиться со злыми духами, и только тогда достигнешь того, к чему стремишься всем сердцем. Тихонько ползет из-под ног каменная осыпь, звенят и сыплются, как серебряные монетки, грифельные кусочки скал, одинокое, скрюченное ветрами дерево прилепилось к скале, и мнится, что кто-то прячется там, в его корявых ветвях.

Уже не холодно, а жарко путникам, уже стащил Николай шапку с головы, а Николо - материнский шарф. Петляет, кружит тропа. Снова гребень перевала, снова пахнущий снегом ветер и снова спуск куда-то во тьму.

– Скоро?
– спрашивает Николай.

– Теперь уже скоро, - чуть слышно отвечает Николо.
– Вон там, внизу, река, а за ней, на другом берегу, лесок. Там, в лесу, уже наши.

Николай ускоряет шаг. Если б было можно, если б видна была тропа, он просто покатился бы вниз, как катался в детстве "на собственных салазках" со снежных горок. Но тут по обе стороны - скалистые черные провалы. Чуть оступился - и костей не соберешь.

Бумм! Бу-умм!
– обрушилось и загрохотало впереди.

– Обвал?
– спросил Николай.

Он спросил это у самого себя, почти беззвучно, а сам уже знал: нет, не обвал. Вот они, злые духи гор!

– Они уже здесь? Опередили нас! Как же мы теперь?
– тревожно сказал Николо.

И почти мгновенно ночь превратилась в день. Как лампады, повисли рядом с луной, соперничая с ней, бледно-голубые тающие, колеблющиеся ракеты. Трубами гигантского серебряного органа заиграли и зашевелились прожектора. Бум-м! Бум-м! Грохот пролетел по горам, ударился о скалы, отскочил и снова вернулся, удесятеренный эхом.

Николай и Николо застыли, облитые с ног до головы этим злым, леденящим светом. Они стояли как будто голые, у всех на виду, и не решались шевельнуться. Под их ногами лежала долина, вся в кольцах огненных разрывов. Бомбы, снаряды, каменные осколки - все гремело, сверкало, сотрясало небо и землю.

– А наши-то так близко!
– Николо пригнул к себе голову Николая и жалобно сопел ему в самое ухо.
– Вон там, за речкой, видишь лесок? Там они и должны быть, если не ушли.
– Он дрожал и еле шевелил губами.

– Идем. Надо пробиться. Здесь стоять - верный конец.
– Николай, уже не думая о дороге, о том, что может вот-вот сорваться, переломать кости, ринулся вниз, увлекая за собой мальчика вниз, туда, где, вся в серебряных вспыхивающих искрах, прыгала горная речка. Воздух рвал барабанные перепонки, земля под ногами бегущих вздымалась на дыбы или вдруг бросала им в лицо едкую пыль взрывов и ослепляла. Николай и Николо оступались, проваливались в расщелины, выкарабкивались, снова подымались и снова бежали.

Наверное, нацисты заметили две фигурки, бегущие в голубом шатком свете по долине. Взрывы стали чаще, запрыгали рядом с беглецами оторвавшиеся от гор камни, зашипели, как змеи, раскаленные осколки металла. Внезапно густая черная тень накрыла беглецов. Николай рывком свалил мальчика:

– Ложись!

Казалось, самолет ползет по долине на брюхе - так низко, так медленно, так гнусно он летел. Он летел и расстреливал из пулемета горы, камни, речку, травы, а главное, самое главное - тех двух, что только что бежали, а теперь затаились где-то здесь, за камнями. И огромное ядовитое животное принюхивалось, приглядывалось ко всякой щели там, под крыльями. И летчик, оседлавший его, неведомый враг в шлеме и защитных очках, наверное, тоже перегнулся и высматривал, высматривал двух беглецов и решетил пулями ни в чем не повинную прекрасную долину.

Но вот черная тень уползла куда-то дальше. В последний раз выпалил пулемет.

– Вставай. Идем скорей!
– скомандовал Николай.

Мальчик не отзывался. Он продолжал тихо лежать за камнем. Николай схватил его за руку:

– Николо! Николо! Ты слышишь меня? Что с тобой, Николо!

Маленькая рука вяло лежала на ладони Николая.

– О, черт!

Николай ощупывал голову, грудь, плечи, ноги мальчика. Когда он коснулся ног, Николо чуть слышно застонал.

– Io a momenti... Я сейчас... О-о... Нога, моя нога...