Заколдованная (сборник)

— В один прекрасный день ты сломаешь себе шею, так и знай!

Все взрослые меня не понимали. Только и слышалось:

— Этот сорвиголова плохо кончит.

Зато среди ребят я был героем. Каждый мой очередной синяк они рассматривали, как новый орден. Особенно мной восхищалась Таня. Она всегда стояла в стороне и смотрела на меня тревожно и нежно. А однажды, когда я свалился с березы и, прихрамывая, побрел домой, она подошла и прошептала:

— Ты умеешь хранить тайны?

— Умею, — выдохнул я.

— Тогда дай слово, что никому не скажешь.

— Про что?

— Про то, что сейчас тебе скажу.

— Даю слово, — выдавил я и замер от любопытства.

А Таня опустила голову и тихо проговорила слова, от которых мне стало так приятно, что я покраснел.

Через несколько дней Таня с родителями уехала из нашего города, и больше я никогда ее не видел. Первое время, пока о ней еще вспоминали во дворе, меня так и подмывало рассказать эту тайну, но каждый раз я вовремя пересиливал себя и сдерживался. До зрелого возраста я умудрился разболтать все свои тайны, только эту, самую маленькую, храню в себе до сих пор. Может быть, потому что с того времени уже никогда не добивался такого успеха, хотя и старался вовсю.

«Самые счастливые»

Однажды осенью дядя в своем палисаднике поджег листву. Мы с Вовкой Вермишелевым прибежали на наш участок и тоже запалили небольшой костерчик, но наша листва быстро вспыхнула и прогорела. Тогда мы с Вовкой подбросили в пламя стебли подсолнухов, потом сухие прутья и разные травы. Но и они скоро прогорели. А тем временем дядин костер все полыхает, даже сильнее прежнего.

— Что это у него так горит? — спрашивает Вовка, проявляя некоторую обеспокоенность. — Пойдем посмотрим!

Прибежали мы к дяде, а он забор ломает и рейки кидает в костер и, судя по улыбке, очень доволен собой.

— Ты, дядь, что делаешь?! — ужаснулся я.

— Что?

— Забор ломаешь!

— Ну и что? Ну скажите, зачем нужен забор?

— Как зачем? Отгораживаться.

— Отгораживаться! — передразнил дядя. — От кого?

— От всех!

— От всех! Противно слушать… И серьезно ошибаетесь. Если вы хотите отгородиться от всего мира, то ничего у вас не получится… Я буду жить без забора. Мне не от кого отгораживаться.

Дядя отломал еще несколько реек и неким ритуальным жестом бросил в костер (даже в негодовании он был артистичен).

— Заборы просто дурь, сооружения исключительных бездарностей. К тому же — типичный пример бесполезного использования строительного материала. Ну, пусть кто-то стащит у вас десяток яблок. Это же ерунда. Нельзя из-за одного плохого человека от всех отгораживаться.

Эту речь я воспринял как руководство к действию и вечером предложил отцу сломать и наше ограждение, слово в слово повторив дядины доводы. Хотя отец и недолюбливал дядю, но все же изгородь сломать разрешил. А потом и другие соседи поломали ограды и на их месте вытоптались тропы. Только Домовладелец забор оставил.

— Так спокойнее, — сказал.

Иногда ни с того ни с сего дядя начинал писать картины в более-менее реалистическом духе, а потом, так же внезапно, раздаривал их, причем делал это с четкой направленностью: бабушке дарил кошек, матери — цветы, отцу — акварели про рыбалку, шоферу дяде Феде — индустриальные пейзажи, мне — автопортреты. Дядя подарил мне штук двадцать автопортретов. Несомненно, этими подарками он преследовал определенную цель — постоянно напоминал мне, чей образ жизни я должен перенять. Только зря он старался — я и так его боготворил: как-то даже, в порыве восхищения, брякнул:

— Ты, дядь, великий!

— Ну уж, не преувеличивай, — хмыкнул мой кумир несколько оторопело, но тут же приосанился:

— Хотя, должен сказать, мне нравится ход твоих мыслей. Склонность к преувеличениям — признак талантливости. Ты это, рисование совсем-то не бросай. Ведь художники, и вообще все творческие люди, самые счастливые. Они живут двойной жизнью: реальной и воображаемой… И запомни — ты мой настоящий друг.

Великим не великим, но необыкновенным человеком дядя был бесспорно. В шмеле он видел пчелиного медведя, в вечерних тенях — змей, в свисающих ивах — фонтаны, в нашей улице — целую страну, а в каждом человеке художника. Например, дядю Федю, к которому испытывал особую симпатию — оба были большими любителями крепких напитков — называл «художником по механизмам», сапожника дядю Игната — «художником по обуви», а старого водопроводчика — «художником по трубам». За необычные поступки многие называли дядю чудаком. Некоторые и вовсе считали его чокнутым, но так считали только слишком заземленные люди, ведь как ни посмотри, а в каждом необыкновенном человеке есть странность, иначе он и не был бы необыкновенным.

Как-то дядя устроился работать художником по оформлению витрин и за короткий срок переделал внешний вид всех магазинов в нашем городе. Вместо безвкусных стеллажей, заваленных в большинстве своем аляповатыми товарами, он сделал современные просторные витрины с двумя-тремя красивыми вещами. Некоторые витрины дядя решил как декоративные витражи — они были похожи на гигантские калейдоскопы. На таких витринах дядя не выставлял вообще никаких вещей, давая понять, что в этом магазине товары в рекламе не нуждаются.

Дядины витрины имели большой успех. Мимо них нельзя было равнодушно пройти. Они гипнотизировали прохожих. Даже те, кто ни в чем не нуждался, заходили в магазины и что-нибудь покупали. Магазины стали перевыполнять планы, и дядя, естественно, щедро вознаграждался. Первые его заработки ушли на погашение долгов, последние — на покупку машины.

— Деньги надо тратить на впечатления, — объявил дядя. — Машина мне нужна как воздух. Я буду везде ездить, наблюдать жизнь, рисовать положительные и отрицательные изумления. И вообще, когда уезжаешь, растягивается время — уехал на неделю, а кажется, отсутствовал год — всегда столько всего случается.

Дядя купил подержанную «эмку» — ободранную, исковерканную колымагу с раскоряченными колесами. Тем не менее, купив это «сокровище», дядя как бы перешел в высшее сословие людей — владельцев собственного транспорта.

Недели две дядя только и делал, что смазывал «эмку» маслом, разбирал и промывал в керосине разные ее части. Ездил редко и никого не возил. Большую часть времени он только запускал двигатель и прислушивался, как тот работает, да со страхом посматривал на гараж-сарай, который от вибрации грозил развалиться. В те дни дядя по всем улицам собирал болты и гайки, и постоянно носил их в карманах, как мальчишка, да еще посмеивался:

— У детей один игрушки, у взрослых — другие.

Пожалуй, так оно и есть. Уж что-что, а владельцам автомобилей никогда не бывает скучно. Много раз из-за машины дядя забывал о друзьях и работе. Мне кажется, что и одной из основных причин дядиной холостяцкой жизни тоже была эта «эмка». Она отбирала все дядино время, ему даже некогда было найти жену. Но здесь следует оговориться — дядя все-таки не терял надежду ее найти. Во всяком случае, в кабине «эмки» постоянно красовались портреты разных киноактрис: Любови Орловой, Дины Дурбин, Мэри Пикфорд. Причем они часто менялись, и не потому, что дядя был легкомысленным, просто его требования непрерывно повышались.