Заколдованный участок
Шрифт:
Мурзин обнял землю руками и спокойно заснул. И Вере стоило больших трудов затащить его в дом. Вроде бы шут с ним, пусть валяется, но себе дороже: мужик, поспавший на сырой земле, он может стать после этого не совсем и мужик, а Вере, прямо скажем, это было слишком дорого. Не она одна беспокоилась о муже. С утра пораньше к Андрею Ильичу явились Татьяна Савичева и Наталья Сурикова.
– Андрей Ильич, примите меры, мужья дома не ночевали!
– Что это с ними? По крайней мере,
– Да мы знаем, где они! – сказала Наталья. – Они в клубе заперлись. Мы стучим, кричим, не отвечают. Напились, наверно, и дрыхнут!
– Ничего, мне откроют! Или я... Пошли!
Они отправились к клубу.
А там анисовские киноведы в десятый раз пересматривали кадры распри комиссара с Чапаевым.
– Видали? Видали? – тыкал в экран Савичев. – Механик, звук убери, мешает! Не пущу, говорит, Василий Иванович! И всё! И ваш Василий Иванович заткнулся!
Микишин возразил:
– Сам сказал – не пущу, а дверку-то уже открыл!
– Разве? – вспоминал Суриков.
– А ты не видел, что ли? Этот оттуда выглядывает потом, надеется на Чапаева, а часовой хлоп – и закрыл, и задвижку задвинул! Значит, перед этим он ее открыл, он же уже стоял, караулил, не у открытой же двери! Так, Шестернев?
– Что-то я не обратил внимания, – послышался голос из проекторной.
– Крути еще раз! – велел Савичев.
Но прокрутить не удалось: Шаров, безрезультатно стучавший, просто вышиб дверь.
– Это что же такое? – закричал он. – Что за просмотр тут устроили в рабочее время? Суриков! Завод стоит, подвоза нет, а он тут упражняется!
– И дома не ночуют из-за ерунды! – добавила Савичева.
– Завод никуда не денется, – успокоил Шарова Суриков. – А тут важный вопрос.
– А работать кто будет? – продолжал шуметь Андрей Ильич. – Савичев! Ты для этого пить бросил? Николай Иваныч! Удивляюсь! Брат у меня там горбится один за всех, а вы что тут? Кто там еще прячется, Читыркин, ты, что ли?
Андрей Ильич приблизился и увидел, что в углу сидит не кто иной, как Лев Ильич.
– Ладно тебе... Раскричался... – хмуро сказал старший Шаров.
– Да я ничего... Просто – беспокоюсь... А чего сидите-то?
– Ты вчера кино смотрел? – спросил Лев Ильич.
– Я его сто раз смотрел.
– Тогда скажи: кто главный, Фурманов или Чапаев? Не в смысле про кого кино, а вообще.
– Чапаев, конечно.
– Да? А почему при Фурманове чапаевские приказы не выполняются?
– Что-то вы придумываете. Как это не выполняются?
– А ты вот сядь и посмотри!
И Шестернев опять запустил сомнительные кадры. Андрей Ильич начал смотреть. Вместе с ним присели, заинтересовавшись, и Наталья с Татьяной.
И когда кадры закончились, заспорили с новой силой и в новом составе.
И спорили так до белого дня, и разошлись, так и не разобравшись.
Они разошлись, так и не разобравшись, и жизнь продолжилась фактически в том же виде, что была
раньше, с некоторыми изменениями.Савичев из состояния беспробудного труда перешел в состояние беспробудного философствования. Лежал в саду на раскладушке, смотрел в небо сквозь листья и о чем-то думал.
Татьяна раз прошла мимо, другой, третий. Не вытерпела.
– Юр, ты чего лежишь?
– А чего?
– Дел, что ли, нету? Навоз собирался на огород вывезти.
– А зачем?
– Ты не придуривайся!
– Нет, в самом деле зачем? – требовал объяснения Савичев. – Чтобы помидоры с огурцами росли? А помидоры с огурцами зачем? Чтобы мы их съели? И во что они превратятся? Обратно в навоз! Вот тебе и всё.
– Я чувствую, тебе лишнего накодировали, – встревожилась Савичева. – Совсем чудной стал. Лежит и думает чего-то там. Прямо страшно да– же. Кузовлев из Ивановки тоже вот так начал задумываться, а потом на чердаке его нашли. С веревкой на шее. Ну, не хочешь работать, телевизор посмотри!
– Ага. Чтобы он за меня думал, что ли? Надоело! Дурят нас, понимаешь? И всю жизнь дурили! Но только сейчас до меня дошло...
И он погрузился в молчание.
Савичева долго и внимательно смотрела на него – и пошла к Нестерову. С порога заявила:
– Вы вот что, давайте раскодируйте его! Раньше – ну, выпьет день, другой, но потом нормальный человек, занимается хозяйством! А теперь совсем мозги съехали у мужика. Чего ни попроси, он одно: зачем, говорит? Лежит и, вроде того, смысл жизни ищет! Не молоденький, поздно смысл-то уже искать! Жизнь уже кончается, а ему смысл давай!
– А вдруг найдет? – с улыбкой спросил Нестеров.
– Лежа? Нет, вы не отговаривайтесь, раскодируйте, я добром прошу пока!
– Да не кодировал я его! – признался Нестеров, которому надоела эта двусмысленность.
– То есть как? Он же сам рассказывал: в гипноз впал, а потом как отшибло от всего.
– Не впадал он в гипноз, а просто задремал с похмелья. И я ему абсолютно ничего не говорил.
– А как же он?... – не понимала Татьяна.
– Самовнушение.
– А которые другие? Которых вы на расстоянии?
– С ними я тем более ничего не делал.
Савичева вдумывалась:
– Что же теперь... То есть – сказать ему, что теперь всё можно?
– Это уж ваше дело.
– То есть он сам может, что ли? – сделала главное открытие Савичева.
– Любой человек сам может, – подтвердил Нестеров. И Татьяна ушла глубоко задумавшаяся.
Она ушла глубоко задумавшаяся и пребывала в этом состоянии до позднего вечера.
А вечером пошел теплый тихий дождь, который становился всё сильнее и вот уже хлестал во всю мощь, небо с грохотом раскалывалось и сверкало, молния, казалось, била в молнию, одна за другой.
Савичев сидел у окна и восхищался:
– Надо же, сила какая... А вот скажи, Татьян, если бы тебе опять жизнь прожить – ты бы так же хотела?