Закон Арены

– Ну, зашибись, – поморщился Климентий, отдавая мне один из ключей. – Помнится, раньше тут под столами хоть портативные холодильники стояли с мини-барами. А сейчас хрен пойми что, конура собачья.

– Не думаю, что с мини-баром эта ночлежка была менее конурой, чем сейчас, – заметил я.

– Ну, хоть не так тоскливо было, – вздохнул Климентий.

По старой скрипучей лестнице кто-то поднимался.

– Вот и ужин, – заметил выпускающий. – Быстро, однако. Неужто Горын научился сервису? Прям не верится.

– Правильно не верится, – заметил я, разглядев, что нам несет на подносе молодой парень в балаклаве и камуфляже наемника. – Сервис хоть и оперативный, но советский, ненавязчивый.

На подносе стояли две вскрытые банки с тушенкой, в которые были воткнуты одноразовые вилки, и куски серого хлеба. Также на подносе стояли еще две консервы с надписями «Министерство рыбного хозяйства СССР. Вода питьевая консервированная. Срок хранения один год». Тоже вскрытые.

– Трындец… – офигевшим голосом произнес Климентий. – И за это я отдал кучу денег.

– Не нравится – унесу обратно, – нагло заявил наемник. – Оплата не возвращается, так как консервы уже вскрыты.

– Ну разумеется, – сказал выпускающий, забирая поднос. – Передай Горыну мою искреннюю благодарность и пожелание, чтоб его однажды не разорвало от щедрости.

– Обязательно передам, как же иначе, – въедливым голосом сказал наемник и ушел, скрипя лестницей.

– Чтоб ты там внизу навернулся, щенок, – негромко произнес Климентий. – Ну что, будем есть? Свежими эти консервы были лет семьдесят назад.

– А какие варианты? – пожал я плечами. – Жрать-то охота. Если Горын и правда консервированную воду продал, а не в давно вскрытые банки хрен пойми какую налил, то вообще прекрасно.

– Боюсь, что ты прав, – сказал Климентий нюхая воду. – Бензином отдает.

– Хорошо, что не мочой, – заметил я. – Если только бензином, значит, годна к употреблению.

Перед номерами было что-то вроде крошечного холла, потому мы поели прямо с подноса на столике, рядом с которым стояли два продавленных стула. После чего Климентий, прислушавшись к собственным внутренностям, сказал:

– Ну, вроде Горын нас не отравил, и на том спасибо. Ладно, поздно уже. Пошли спать, завтра тебе надо быть в форме. И это… Автомат возьмешь?

– Зачем? – удивился я.

– Ну, мало ли…

– Не думаю, что в этой клетушке я развернусь с автоматом, если вдруг случится «мало ли», – усмехнулся я. – Но за предложение спасибо. До завтра, спокойной ночи.

– Спокойной ночи нам обоим, – отозвался Климентий.

* * *

– Вам сюда, – сказал Захаров. – Ложитесь.

– В одежде?

– Без разницы, – пожал плечами ученый. – Нанокислотный коктейль, который будет подан в автоклав, как только вы в нем разместитесь, растворит все лишнее, не участвующее в процессе.

– Кислотный?

– В том числе. Для того, чтобы из старых белковых связей создать новые, старые необходимо разрушить.

– И это… без обезболивания?

– Без, увы. Даже медикаментозная седация может испортить картину репродукции нейронных связей – не говоря уж об общем наркозе.

– Этот… автоклав похож на стеклянный гроб…

– Капсула анабиоза, репродуктивный автоклав или обычный гроб – любая упаковка для человеческого тела имеет стандартную форму. – Академик усмехнулся. – Передумали?

– Нет! – резко бросила женщина.

И, шагнув к автоклаву, решительно забралась в него.

– Последняя возможность изменить ваше решение, – сказал академик, подходя к пульту управления, размещенному в изголовье стеклянного саркофага.

– Начинайте уже, – сквозь зубы процедила женщина.

– Как пожелаете, – сказал Захаров.

И, откинув стеклянный колпачок, нажал крупную красную кнопку.

Крышка автоклава закрылась. Из дна прозрачного гроба выдвинулись фиксаторы, похожие на крабьи клешни, которые сомкнулись на запястьях и щиколотках женщины. Еще один фиксатор плотно обхватил голову.

– Ну, поехали, – сказал Захаров, доставая из кармана небольшой контейнер, в котором лежал маленький серо-розовый фрагмент плоти. Этот фрагмент академик вытряхнул в приемник, выдвинувшийся из боковой части пульта, после чего его пальцы с ловкостью пианиста забегали по клавиатуре.

Автоклав начал медленно заполняться мутной зеленовато-желтой жидкостью. Глаза женщины, лежащей в нем, стали медленно расширяться от боли. Академик равнодушно смотрел, как по поверхности жидкости начали расплываться светло-розовые пятна – это растворялась одежда женщины вместе с ее плотью. При этом датчики, размещенные в зажимах и на дне автоклава, а также миллионы наноботов, находящихся в кислоте, сейчас считывали информацию, поступающую от растворяющегося тела донора, – структуру клеток, генетический код молекул ДНК, электрические импульсы и химические сигналы нейронных связей и еще тысячи параметров, необходимых для создания идеальной матрицы…

Казалось, глаза женщины сейчас вылезут на лоб от невыносимой боли…

И, наконец, она закричала.

– Прекратите! Слышите?! Я больше не могу!!!

Захаров равнодушно достал силиконовые беруши из нагрудного кармана белого халата и неторопливо вкрутил их в слуховые проходы.

– Простите, сударыня, – пробормотал он. – У вас была возможность отказаться. Сейчас же запущены слишком дорогие процессы для того, чтобы я мог себе позволить их остановить.

Конечно, женщина не слышала его. Зато до ученого даже через беруши доносились ее крики:

– Просто убейте меня! Пожалуйста! Прошу вас!

Захаров молча продолжал выбивать на клавишах пульта свою симфонию. Сейчас его мозг уже не фиксировал то, что слышали уши. Процесс создания уникальной матрицы захватил его полностью, и даже разорвись посреди лаборатории артиллерийский снаряд, вряд ли это смогло бы оторвать ученого от увлекательнейшего процесса.

Постепенно крики женщины смолкли, и через несколько минут в автоклаве осталась лишь густая розово-желто-зеленая пузырящаяся масса.