Закон и честь

Макинтош остановил позорное продвижение назад, когда его спина почти упёрлась в закрытую дверь. Он бросил на заслонившего окошко здоровяка самый грозный из своих отрепетированных за двенадцать лет взглядов и строго сказал:

— Сэр, официально заявляю вам, что ни о каких попытках «договориться» речи быть не может. Или вы демонстрируете мне купленный в кассе билет или же мы будем разговаривать совсем по-другому. Билет, сэр, или я ссажу вас с поезда.

— Что я вижу, какой храбрый кондуктор! — хрипло воскликнул здоровяк, раскидывая ручищи в стороны. Потрясённому Дугласу показалось, что кончики толстых заскорузлых пальцев едва не коснулись противоположных друг дружке стен купе. — Вы отчаянный человек, сэр! Вы мне даже нравитесь.

Глумящийся детина мерзко хихикнул, обнажая в ухмылке крупные как у лошади желтоватые зубы, и подмигнул Макинтошу. И только сейчас Дуглас обратил внимание на его глаза… И понял, что дело обстоит намного серьёзнее, чем он поначалу представлял. Н-е-е-т, ну никак эта ситуация сама собой не разрешится, понял, как ясный день, Макинтош. С человеком, у которого такие глаза, невозможно ни о чём договориться… Дуглас прошиб холодный пот, он сделал ещё один позорный шаг назад, и его повлажневшая спина упёрлась в двери купе. А гигантский пассажир, похихикивая, медленно надвигался на него, вращая своими круглыми как у филина, огромными, на выкате, глазищами с багровыми прожилками и безумно блестящими вытянутыми точками чёрных зрачков.

— Ваш б-билет, сэр, — Макинтош начал заикаться. Прижимающий его к стене здоровяк пугал до дрожи в коленках и мокрых подштанников. Дуглас понял, что нарвался не на беззащитного «зайца», а на матёрого хищного волчару, который сам кого хочешь сожрёт. Господи помоги, мысленно взмолился Макинтош, с трудом сглатывая. Пересохшую от страха глотку словно тёркой резануло. Только бы успеть выскочить в коридор и добраться до стоп-крана! Но ему никогда этого не сделать, пока он безвольно подпирает защёлкнувшуюся на щеколду дверь.

Но… Но что же спящие пассажиры? Неужели они никак не проснутся? Да и как вообще они могут спать при поднятом в салоне шуме?! Кондуктор неверяще уставился на инертно подрагивающую в тон мерно трясущемуся на рельсах вагону дрыхнущую парочку. Стоящий посредине купе громила проследил за взглядом кондуктора и взмахнул в сторону супружеской пары левой ручищей.

— Да никак ты надеешься, что эти пташки проснутся и придут тебе на помощь? Ты вообще слышал, что я тебе говорил, мой храбрый контролёр? Этим ребяткам плохо, очень плохо. Так что не смотри на них, как голодный пёс на телячью вырезку! Поверь мне, им теперь не до нас с тобой, приятель!

На Макинтоша как будто снизошло озарение свыше, когда он понял, ЧТО имеет в виду этот страшный человек в плаще и цилиндре. А поняв, испугался так, что в глазах потемнело. Хотя, казалось бы, еще минуту назад, что больше испугаться уже невозможно!

А ещё Макинтош понял, что именно его смущало в спящих пассажирах. У каждого из них на груди расплывалось по бардовому пятну, пачкая сорочку и жилет мужчины, и кремовое, с высоким воротом платье женщины. Да это же кровь! Макинтошу стало совсем нехорошо, перед глазами у него поплыли размазанные тени, низ живота свело в жесточайшей ледяной судороге. Эти люди мертвы, чёрт возьми! Они вовсе не спят! Это самые настоящие покойники! В шестом купе четвёртого вагона первого класса… Кондуктор почувствовал, что ещё немножко, и он потеряет сознание. Ноги превратились в набитые ватой лишённые костей подпорки, грозящие в любую секунду разъехаться в разные стороны.

— А-а-а… Вижу, ты наконец-то понял, — здоровяк задёргал крючковатым носом, зашевелил ноздрями, словно животное. — Чую по запаху твоего страха… Все вы пахните одинаково, когда понимаете, что попались мне в руки… Все вы боитесь, все воняете, абсолютно все! А хочешь вонять ещё больше?

Огромный, страшный, пугающий Дугласа едва ли не до потери сознания человек резко подскочил к мёртвым людям и схватил их волосатыми ручищами за волосы, запрокидывая головы так, чтобы Макинтош смог увидеть их лица. Он и увидел. Белые, белее снега, с закатившимися глазами и синюшными губами. У обоих были вырваны глотки. Казалось, что какой-то зверь ударил когтистой лапой по шее, с мясом вырывая куски податливой плоти, обнажая белеющие в месиве окровавленных мышц шейные позвонки.

Здоровяк разжал пальцы, отпуская головы покойников. С головы мужчины упал котелок, обнажая рыжеватые, разделённые аккуратным косым пробором волосы. Шляпа на тёмно-каштановых кудрях женщины удержалась, лишь слабо колыхнув перьями. Детина повернулся к вжавшемуся в стену Дугласу и довольно сказал:

— А они неплохо смотрятся вместе, не так ли? В беде и горе, в жизни и смерти, кажется, так говорят священники?

А парализованный от страха Макинтош смотрел на руки этого чудовищного человека. Смотрел, не отрываясь, на толстые корявые пальцы с грязными, отросшими сверх всякого приличия ногтями, смотрел на запёкшуюся под ними кровь. Смотрел и ему становилось всё страшнее и страшнее.

— Да-да, вот этими самыми ручками! — правильно истолковав остекленевший взгляд едва живого от ужаса пожилого кондуктора, хихикнул громила. Он поднёс свои руки к физиономии Макинтоша и издевательски пошевелил пальцами. — Знаешь, всё никак не займусь своими ноготками! Постоянно недосуг!

Дуглас, не выдержав, зажмурился. Он ощущал острый запах соли и железа, идущий от толстых когтистых пальцев, к которому примешивалась вонь разложения. Господи, взмолился про себя кондуктор, избавь меня от этого монстра! И пусть я больше никогда не войду в этот поезд, пусть больше никогда в жизни мне не доведётся увидеть подобное! Макинтош был готов заложить душу дьяволу, лишь оказаться сейчас как можно дальше от «Столичного экспресса» и этого убийцы. Дуглас и сам не заметил, как, едва шевеля одеревеневшими губами, судорожно забормотал молитву.

— Молишься? — удовлетворительно крякнул громила. — Давно пора, приятель! И знаешь, что я тебе скажу? Я, пожалуй, помогу тебе. Да, я отправлю тебя туда, где твои молитвы наверняка будут услышаны. Пообщаешься со своим богом напрямую. С глазу на глаз! Я сегодня невероятно добрый, ты не находишь? И там, где ты окажешься, не забудь замолвить словечко за Джека-Попрыгунчика!

Джек сжал пальцы в огромный кулак и нанёс столь сокрушительный удар в грудь трясущегося Дугласа Макинтоша, что буквально вынес его вместе с дверью в коридор. Удар был такой силы, что упитанный кондуктор пролетел несколько футов и тяжело упал на обломки вырванной из дверной коробки вместе с петлями двери. Джек, пригнувшись, неспешно вылез в коридор и, разыгрывая удивление, посмотрел на стонущего у его обутых в сапоги ног кондуктора.

— Извини, приятель, я как-то и не подумал, что дверь заперта! Ты не ушибся?

Макинтош не мог не то, что встать, он не был в состоянии и слова вымолвить. Грудь горела жарким огнём, достающим, казалось, до самого сердца. Огонь жёг и кололся острыми спицами, вызывая при каждом судорожном вздохе такую адскую боль в груди, что в голове вспыхивали тысячи солнц. Он почти ничего не видел и не слышал. Заглушая все посторонние звуки, в ушах гудели разъярённые пчёлы. Макинтош лежал, подогнув под себя ноги. На его губах пузырилась кровавая пена, зрачки закатились, он весь дрожал как в лихорадке.

Джек подошёл вплотную к дёргающемуся на зелёном ковре человеку, злобно ухмыльнулся и с размаху опустил ногу на выпавший из руки кондуктора компостер. Сапог на толстой подошве и высоком каблуке с треском превратил компостер в щепы. Хруст ломающегося компостера разбавил дробный перестук вагонных колёс и влажные хлюпающие полувсхрипы-полустоны корчащегося от невыносимой боли Дугласа Макинтоша.

— Ай-ай-ай, какая незадача, — глумливо хихикнул Джек. — Кажется, я сломал твою игрушку! Но ты же не пожалуешься за это на меня папочке? Нет?