Закон калибра 9 мм

Готово. Я буквально вздохнул полной грудью, оказавшись на улице, вне этого клятого «Якоря». Обычный городской воздух показался свежайшим, словно бы на морском берегу или в приэльбрусье. Контраст, однако! Ладно, всё, что хотел, я уже сделал, а посему пойду до дому, до хаты. Ах да, может ещё по дороге в магазин зайду… в детский. Знаю себя, вот что нужное точно не забуду, а разная мелочёвка может из разу в раз выпадать, словно и не было.

Глава 3

Апрель 1992 года

Некоторые люди умеют одним видом своим, одной правильно-занудной рожей испортить даже самое хорошее настроение. Этакий особо извращённый антиталант, по иному и не выразиться. Братец Миша относился как раз к такой категории. В этом я убедился, получив возможность сопоставить память и самую что ни на есть реальность, данную нам в ощущениях.

Причина очередного взбрыка родственничка была абсурдной по самое не балуйся. Хреново чудище попробовало докопаться до того, что я, видите ли, изволю жить не по средствам, а значит должен немедленно раскаяться и, посыпав голову пеплом, немедленно перейти на подобающий нищему студенту образ жизни, одежды и питания.

— Лопнешь, болезный, если будешь так раздуваться и пыжиться от негодования, — скучающе процедил я, сидя на кухне и наблюдая за делающим два шага вперёд, затем разворачивающимся на сто восемьдесят градусов и проделывающим ту же самую процедуру Михаилом. Хоть у нас и «сталинка», а кухня всё едино не такая большая. — Вот чего тебе неймётся то, а?

— Ты нерационально тратишь имеющиеся деньги.

— Свои ж, не твои, — отвечаю с ленцой, понимая, что именно этот подход заставляет братца беситься ещё сильнее. — И голос не повышай, а то дочь твоя услышит, может сюда появиться и, хлопая своими милыми глазищами, поинтересуется, что тут такое происходит. Оно тебе надо?

Остановился на пару секунд, набрал в грудь воздуха и… с шумом выдохнул. Видать, в последний момент таки да взял себя в руки. Ну или попробовал это сделать, поскольку после этого голос стал заметно тише.

— Тебе до конца учёбы ещё три с лишним года. А денег… того, что в них можно обратить, при таких ценах хватит может ещё на год, ну полтора. Ты же ими словно мусором кидаешься.

— Вот ты о чём. Уймись. Побочный заработок, только и всего.

— Какой? Где работаешь?

— Это… секрет, — вот нравится мне этого зануду доставать и все тут. — А если серьёзно, пользуюсь имеющимися знаниями для оказания другим людям платных консультаций относительно того, как и что тем следует делать в тех или иных сложных жизненных ситуациях. И, предвосхищая твой вопрос, для меня в этом никакой опасности не предвидится.

Сел, наконец, на стул, смотрит этак вроде бы пристально, но взгляд то и дело уходит в сторону. По ходу, в сомнениях, стоит говорить мне что-то или всё же нет. Ага, решился. Подобрался весь, и выражение лица стало всё такое из себя благостное и в то же время уверенное. Словно у пионервожатого или там комсомольца-агитатора, внушающего классу либо группе, что те должны остаться на внеплановую уборку мусора или там ехать на овощебазу гнилую капусту перебирать по велению партии, непогрешимой и единственно верной.

— Я твой старший брат, Всеволод, а потому могу и должен не только давать советы, но и следить за тем, чтобы ты стал достойным членом общества, которое тебя воспитало.

— То-то я и вижу старания этого общества, — брезгливо отмахнулся я. — Ты вроде как всю свою жизнь был примерной его частицей, а толку со всего этого? Вроде бы достойная, уважаемая работа, а денег от неё на еду с трудом хватает, про одежду и тем паче радости жизни и вовсе не говорю.

— Страна развалилась! Это нельзя было предугадать. Но всё непременно восстановится, как только народ поймёт, что эти безумные реформаторы тянут страну в пропасть.

— Что тянут, это мы спорить не будем. Те ёще уроды, начиная со всенародно избранного и заканчивая тем чмокающим упырёнком с его шоковой терапией. Только вот… Миша, окстись, ты и при совке своём ненаглядном получал меньше что маляров разных, что героических водителей троллейбуса и операторов совковой лопаты. Вот она, та твоя значимость, на которую краснопортяночная система тебе даже не намекала, я прямо в физиономию тыкала. А чтоб не сбежал — не ты, ясно дело, ты у нас правоверный был, им и остался — границы на замке держала, причём первым делом изнутри. Сюда то мало дураков лезть. К слову, из известных персон за последние лет дцать — разве что мудаковатый Дин Рид, который там, честно сказать, не слишком то кому и нужен был, потому, не исключаю, хотел таким образом популярности себе прибавить.

Кривится, словно я ему кило лимонов с приправой из натурального хинина скармливаю насильно. Но всё ж цедит сквозь зубы:

— Может жили и бедно, но честно.

— Не спорю, честный ты наш. Только вот какой прок от этой твоей честной бедности Оксане, которая уж, прости, с её то красивой фигурой и привлекательным личиком ходит если не в рубище, то в откровенном хламе? Ольке, у которой по сути нормальных, радующих глаз игрушек хрен и ни хрена? До того, как твоя любимая страна советов ласты склеила, по большей части мало что можно было сделать, тут ноль вопросов и претензий. Почти все так жили, вне зависимости от желания. Зато сейчас, несмотря на всё дерьмо вокруг, хоть какие-то возможности появились. Да, воспользоваться ими сложно, не каждый с ходу ухватится. Тут опять же не могу да и права не имею на тебя бочку катить. Только какого беса ты пытаешься лезть к тому, кто эти возможности вроде как нащупал, да ещё и ощутимую пользу получить может?

— Уже пошли некоторые… за прилавками стоять или сумки из Польши и Прибалтики тащить. Спекулянты! Я к такому близко не подойду. Не для того в институт поступал и в школу работать пошёл.

— Так кто ж тебя оттуда выковырять пытается то? — удивлённо хмыкнул я. — Просто мир изменился, а жить по старому… Можно, но ещё печальнее, чем было пару лет тому назад. Не хочешь меняться сам, так не мешай другим. И не раздувайся оскорблённым дирижаблем от того, что твой младший брат, который и вовсе ещё студент, за пару дней может получить денег побольше, чем ты за пару месяцев.

Дым из ушей? Не-а, всё ж показалось. Зато побагровел он реально так.

— Я тебе сказал, попробуй меня услышать. Если вляпаешься в проблемы, Всеволод — это будет твоя беда, не моя. Помогать тебе не буду.

— От тебя если какой «помощи», — аж рукой в воздухе кавычки рисую, — и дождёшься, то исключительно в виде нотаций и поучений, что состоят по большей части из сахариновой морали. И знаешь, Миш, больше всего мне жаль не тебя, а Оксану и Олю, которым ты, если ничего не изменишь, начнёшь усиленно портить жизнь. Опасаюсь, что жена твоя уже начинает это понимать. А ведь она тебя, балбеса высокоморального и идеологически правильного, действительно любит. А дочь… Ты ж, долбоящер, как только она в школу отправится, ей нехилые комплексы привьёшь. Вот что обычный ребёнок будет думать, когда увидит, что у кого-то из её одноклассниц окажутся красивая одежда, модные ручки-карандаши, портфели и тому подобные вещи.

— Форма школьная есть! Как раз, чтоб никто не выделялся!

— Вот в том и беда ваша, любителей всеобщей уравниловки на идеологических началах, — невольную гримасу подавить как-то не удалось. — Отменят форму эту. Может не в этом году, но в следующем точно. Туда ей и дорога, откровенно то говоря. Уродский вид, отсутствие какого-либо удобства. Но не цепляйся к отдельным деталям, суть всё едино остаётся неизменной. Перемены, братец, они пришли. И людям надо меняться. Не ломать суть, а изменяться, при этом развиваясь, переходя на новую, более высокую ступень. Вот теперь и я сказал, а ты… не уверен, что услышал. А сейчас дай нормально чаю попить, мне что-то лениво стакан с закусками к себе в комнату тащить.