Закон калибра 9 мм
Шрифт:
Хотелось бы, да… Вот только хотелки оказались резко так урезаны, стоило мне открыть холодильник и печально уставиться на то, что находилось внутри. Хороший сыр, нежирная ветчина, сырокопчёная колбаска? А вот фигушки вамушки! Ничего из перечисленного тут и в помине не было, не говоря уж о красной рыбе или там икре, которая не «заморская баклажанная». Пришлось резко «урезать осетра» и ограничиться лучшим из худшего, а именно колбасой варёной с не бог весть каким хорошим запахом — по естественной причине, а вовсе не из-за того, что та стухла — плавленым сыром и холодной варёной куриной ногой. Хлеб же… Ну ладно, хлеб, он и в Африке хлеб. Не окончательно зачерствел, вот и годится. Но завтра, и это без вариантов, будет забег по ближайшим мало-мальски приличным магазинам на предмет закупки чего-то более радующего вкус и желудок.
Невольно морщусь от вновь буянящей головы, но встаю, чтоб выключить чайник. А то знаю я это порождение богомерзкое и дьяволонеугодное, он как только закипает, такой вой издаёт, что и мёртвого разбудить может. Хотя нет, это я таки да погорячился! К примеру, после перерезанной глотки или там раскинутого по поверхности стены/асфальта мозга разве что глас трубы архангела Гавриила или рёв сорвавшегося с цепи Гарма разбудить может.
Так, и где тут у нас чай? Вот она, коробочка… со слоном, мать его в самые глубины зловонного мироздания. Чай, сцуко, со слоном! Как бы индийский, а на деле разве что самую малость лучше грузинского, который и вовсе есть воняющая непонятно чем пыль… Хотя нет, есть ещё чай в разного рода столовых, пельменных и прочих… наследиях советского общепита. Тот самый, который словно из тряпки выжатый, недавно по прямому назначению уборщицей попользованной. Бр-р, придёт же в голову жуть подобная. Пусть и вполне себе реальная… имевшая место быть…
Время! Не часы с минутами, не апрель месяц, а вовсе даже год. Щ-щёлк! В голове встал на место очень важный кусочек, а именно точное время. Двадцать восьмое апреля… одна тысяча девятьсот девяносто второго года. Не просто так, а из-за взгляда, что упал на отрывной календарь, на кухне как раз на стеночке и висевший. М-мать!
Сразу стало как-то резко пофиг и на дерьмовый чай, и на абы какую к нему закуску. Я как-то механически жевал, запивал и тихо офигевал от внутреннего конфликта имевшейся полной памяти и каких-то обрывков. И вот что характерно — именно смутные обрывки, в коих не было ничего личного, лишь общее, воспринимались как настоящее, в то время как память и вообще вся жизнь Всеволода Милютина ощущались этаким фильмом с эффектом полного присутствия. Картинка, запахи, ощущения, даже испытываемые в тот или иной момент эмоции, но без того отклика, что позволил бы считать всё это своим. Сюрреализм во всей красе, он же непаханое поле для мастеров копания в чужом сознании и подсознании. Только вот я к тем мастерам, милль пардон, и на пушечный выстрел не подойду. Мозги, они мои, а не у чужого дяденьки, а значит и доступ внутрь строго ограничен одним единственным посетителем — мной самим. И точка.
Шаги. Спокойные, не те, из-за которых стоит резко вскидываться и готовиться к отражению возможной угрозы. Женские шаги… Понятно, Оксана «на огонёк» пожаловала, пусть в роли последнего и выступил наверняка горящий на кухне свет плюс звон посуды, без которой я, понятное дело, обходиться не собирался.
— Ночи доброй, — поприветствовал я вроде как давно и плотно знакомую, но в то время увиденную в первый раз девушку. — Тоже не спится, да?
— Ты сам спать и не даёшь, — улыбнулась та, присаживаясь на свободный стул. — Полуночничаешь, а время то уже два часа ночи. А мне завтра… уже сегодня на работу, хорошо ещё, что к третьему уроку. Опять ремонт этот в классах.
— Чаю? — спрашиваю, руководствуясь правилами приличия, особенно относительно прекрасной половины человечества.
— Ночь же… Хорошо, уговорил.
Оксана махнула рукой, улыбнувшись каким-то своим мыслям. А улыбалась она… красиво так. Она вообще была не то что красивой, скорее миловидной и… домашней, что ли. Создавать для семьи уют — вот что у неё получалось на все сто. А ведь предки её, согласно таки да всё быстрее всплывающих элементов памяти, те ещё зануды и вообще сухари патентованные, только и умеющие, что задалбывать всех своими нотациями. Кстати, что совсем забавно, братец мой тоже относился к этой категории занудных распространителей правильных, по его мнению, идей и мыслей. Мда. загадка!
Это я относительно выбора Оксаны после того, как она с самого детства и вплоть до относительно недавнего времени жила под одной крышей с целым семейством зануд. Ах да, они ж чуть ли не с начала школы знакомы. Один класс, общие воспоминания о разных мелочах плюс, как я понимаю, родители девушки тоже лапки свои замшело-правильные приложили. Ай, пофиг, сейчас мне мало-мало не до этого.— Вот, май бьютифул леди, извольте, — ставлю перед Оксаной чашку чая средней крепости и с двумя ложками сахара. В последний момент в голове всплыло, как именно та любит сей напиток употреблять. — Качество самой заварки, конечно, оставляет желать совсем лучшего, однако… Исправить сей печальный факт смогу только завтра.
— Спасибо Сева, — поблагодарила меня девушка, принимая напиток и уже успев отпить небольшой глоток. — Обычный чай, всегда такой пьём. И что ты вдруг на него взъелся?
— Motus est vita! Ну а в переводе на язык родных осин: «Жизнь — движение!» То есть стоять на месте вредно, нужно двигаться дальше. И не еле заметными шагами, а уверено, твёрдо. Время этому тоже оченно способствует.
Оксана ничего не сказала, лишь тяжело вздохнула. Грудь, размером этак троечка с плюсом, при этом самом вздохе неплохо так обрисовалась под ситцевым и малость выцветшим халатиком. Учитывая же хорошую такую фигурку и рост под метр семьдесят пять или около того, смотрелось это… Хорошо, в общем, смотрелось с чисто эстетической точки зрения. Упаковку бы ко всему этому подобающую, а не паршивенький халатик, тогда вообще было бы зеер гут.
— Ты сначала университет свой закончи, мечтатель. Может, тогда и сможешь дальше двигаться. Вон, Миша тоже хочет стать у себя в школе сперва завучем, потом директором. Хорошо бы стал! Говорит, что нынешний завуч, Татьяна Леонидовна, через три года на пенсию собирается, но время то такое. Ой, время, — внезапно пригорюнилась девушка. — Денег ни на что не хватает, цены растут быстрее. чем зарплата. Уж и не знаю, что дальше будет. Скоро на еду хватать перестанет. А ещё Оля… Ребёнок ведь! Из всего вырастает, всё рвётся. Как же хорошо, что девочка, на мальчика вообще бы одежды не напаслись.
Б — безнадёга. Прорвавшаяся не то что внезапно, а, как я понял, просто по сумме всех отягчающих факторов. Плюс резкий такой слом того, что было привычно с самого детства, чему учили родители, школа, затем пединститут. Чему она сама, наконец, учила детей, помимо собственно того предмета, который вела. География, конечно, не шибко политизированное явление. Но и в ней, так сказать, учили «правильно расставлять акценты». Идеологическая обработка, она такая, коварная. И тут вдруг р-раз, и сперва надломилось во время такого явления как перестройка, а потом и вовсе разбилось в стеклянное крошево. А казалось, что не стекло, как минимум гранитный обелиск по твёрдости своей.
Ай, не о том сейчас речь. Совсем-совсем не о том. Просто смотрю на эту молодую даму, которой и тридцати то не исполнилось, хорошую во всех смыслах и вместе с тем реально несчастную от всего, что на неё свалилось. Вроде как старающуюся крепиться, изображать твёрдость духа, поддерживать мужа, воспитывать дочь в ни разу не комфортабельных условиях. На деле же… не понимающую, что как жила она в ни разу не радующих условиях, так в них и осталась. Только всё стало более явным, не прикрытым идейной позолотой. Зато ушли те самые убаюкивающие сладкие для некоторых речи. Совсем ушли.
Сколько там получали учителя, дай демоны памяти? Рублей этак сто сорок? Ну да. примерно столько же, сколько водитель автобуса. А уж если взять штукатура там или токаря, то, если память не изменяет, получал он малость… а то и не малость поболее. Сразу видна «пролетарская сознательность», то есть ценимость людей с высшим образованием. Аж плюнуть хочется в наглые рожи тех, кто всю эту систему строил и удерживал в своём неизменном состоянии всё время. Сейчас же всё… изменилось? Логика подсказывает, что да, а вот память, но не эта, почти полная, но родной не воспринимающаяся, а та, от которой лишь обрывки да смутные образы, она совсем иное говорит. Что именно? О том, что всё не так просто, как может показаться, что то, рухнувшее, обладает огромной гибкостью и приспосабливаемостью, будет оч-чень желать вернуть всё на круги своя, пусть и в иных декорациях. Совсем иных, очень сложных, хитрых, маскирующих суть под толстым гримом.