Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)
Шрифт:
Кейн посылает ей яростную ухмылку.
– Пусть кто-нибудь запишет.
Дункан хмурится, глядя на нее.
– Кейн тебя не страшит?
– Конечно, страшит. Кейн - монстр, которого другие монстры видят в кошмарах.
– Но тогда...
– Мы не используем его имя, - говорит она.
– Назови монстра по имени, и он вспомнит, где ты спишь.
– Именно, - вмешивается Кейн.
– Когда всякий мудак понимает, что нужно проверить толчок и заглянуть под кровать, прежде чем гасить свет - множество потенциальных проблем решается само собой.
– Последствия.
– Поверь.
– А
– Сможет выбросить Кейна из любого дила. Как Ангвассу. Где угодно и когда угодно, если решит, что кому-то нужна помощь.
– Ты даешь Привратнику изрядный объем опасной власти.
– Потому и выбрал того, кому доверяю.
– И кто это...
– Дункан говорит и понимает, что все смотрят на него.
– О нет... да ладно, ты ведь не станешь...
– Миру нужен ты, Дункан. Ты нужен мне.
– Но я последний из людей, желающих...
– Знаю. "Доверить власть можно лишь тому, кто власти не желает". Постой, кто это сказал?
– Но ты... ты не можешь просить...
– Ты был здесь. Ты видел. Ты познал, что нужда велика. Иисусе Христе, Дункан, кому бы доверился ты?
– Ну... ну, я...
– Я позволю называть себя Хэри.
– Что? Правда?
– Он хмурился, недолго.
– А ты будешь звать меня папой?
Кейн улыбается.
– Уже торгуемся?
– Просто... не знаю. Так много всего, что во мне следовало бы изменить. Что я должен бы изменить.
– Я уже говорил, что нам не следовало бы. Нам следует. Но здесь и сейчас у нас появился шанс слить существующее и возможное.
– Не бойся, - произносит лошадиная ведьма столь тихо, что он едва ли слышит ее.
– Будь самим собой.
– Что, если, - произносит Кейн медленно, почти торжественно, - самое дурное совершил уже не ты?
– Что?
– Что, если. Ты ведь не помнишь, как забил маму до смерти?
– Я помню много других побоев.
– И я. Но что, если. Что, если это был не ты?
– Что это значит?
– Что, если ее задушили в переулке? Ее задавил автомобиль какого-нибудь бизнесмена?
– Он садится на корточки рядом.
– Что, если она не умерла?
Дункан не может дышать.
– Ты...
– каркает он.
– Что ты сказал?
– Старикан в той клинике, тот, что был похож на меня. Что он там делал? Что было в костыле, который он принес?
– Ну... не знаю...
– Подумай. Что, если кто-то Исцелил ее в тот полдень? Забрал с собой?
– Он понижает голос, шепча: - Что, если она сидит в той юрте, ожидая, решишься ли ты испытать шанс?
– Она?
– Слова вылезают из пересохшего горла так тяжело, что он ощущает вкус крови.
– Она там?
– Возможно.
– Возможно?!
– Единственный способ узнать - сказать "да".
– Да.
– Вот именно. Просто "да". Короткое слово.
– Нет, ты не понял. Это было да. Да.
Кейн встает.
– Ну, всё хорошо. Иди и посмотри.
Меч пропал. Дункан свободен. Нет даже дырки в серапе. Он озирается, полуоглушенный и недоумевающий.
Кейн пожимает плечами: - Я же сказал: метафора.
– Ты был Мечом.
– Ага. И ты вытянул меня из камня. Добро пожаловать в свое королевство.
– Мое..?
– Чье же еще?
–
– Думаю, мы можем назвать его Вратами Дункана.
– Если только я сейчас не уничтожил вселенную.
– Ага. Но беспокоиться слишком поздно.
На груди Дункана лежит венок из диких цветов. Он прижимает его, встает, протягивает лошадиной ведьме.
– Бери с собой, - говорит лошадиная ведьма с легчайшим намеком на улыбку.
– Девчонки любят, когда им приносят цветы.
Самый счастливый из бесконечно возможных концов:
Расшевели медведя
"Решив потыкать шестом в медвежью берлогу, помни: медведь вряд ли сочтет это веселой игрой".
Об этом я размышлял, в общих чертах, достаточно давно. Прежде чем был похищен рыцарями Хрила. Прежде дня Успения. Прежде "Любви Пеллес Рил". Если нужно выбрать точный момент, когда мысль впервые мелькнула в уме - то конец "Слуги Империи", на платформе с Шенной, когда экстренный перенос Коллберга забирал нас на земную сторону, спасая мне жизнь. На коленях у меня еще лежала голова Тоа-Фелатона, тщеславного и малость туповатого старика, убитого мной за то преступление, что он принимал дурные советы. Я был готов потерять сознание от потери крови, несколько минут назад получил самую скверную рану за всю карьеру... но даже когда ночь окутывала вселенную вокруг меня, я видел взгляд Шенны.
Вижу до сих пор.
У нас было много проблем, у меня и Шенны. Почти все нами же и были созданы. Мы никогда не были счастливы вместе. Никогда. Ни при первой встрече. Ни после свадьбы. Ни даже когда я похитил бога и поджег пламя гражданской войны, искалечился, спасая ее. Она любила парня, который, казалось ей, живет внутри Кейна - грустную страдающую душу, выковавшую маску чудовища, чтобы защититься от унылой реальности Земли.
А я? Я отчаянно старался доказать, что она права.
Изображать, будто достойный парень прячется где-то в окрестностях моего сердца: вот представление, с которым я почти свыкся. Я мало любил себя в те дни.
И сейчас не больше. Но сейчас мне почти всё равно.
Шенна и я, мы твердили себе - с истерическим упорством - что Кейн был лишь ролью. Персонажем, которого корчит из себя Хэри Майклсон, международная суперзвезда и бонвиван. А на той платформе я взглянул ей в лицо... и увидел, как она понимает, наконец: персонажем был Хэри Майклсон. С самого начала.
Она узнала, что человек, за которого вышла замуж, всегда был Кейном.
Но и тогда мы не поняли, кем - чем - был на деле Кейн.
Шенна стала актрисой, потому что так получала шанс помогать людям, реально помогать. Спасать их. Она родилась в семье торговцев, и на Земле мало что могла бы сделать для людей; актерство стало для нее силой, позволяющей каждый день менять чью-то жизнь к лучшему.
Актерство для меня означало богатеть, причиняя людям боль.
Но не каждому встречному.
Я уже шесть лет не вылезал из Топовой Десятки, а показатели Шенны не позволяли даже понюхать, чем пахнет поблизости от этой Десятки. И так далее и тому подобное. Мысли мои путались, но я отчетливо помню последнюю, скользнувшую по лику обморока.