Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Тогда он спросил: что, если все лошади уйдут с ней? Она ответила, что мир работает вовсе не так. И тогда он воскликнул: "К черту мир. Просто скажи да, и мы всё устроим!"

Но мир не проведешь, она оказалась права. Не успела она ответить, в конюшнях начался пожар. Наемники обратились против Фелтейна, их вожак умел одним взглядом вызвать пламя столь горячее, что прожигало камень.

Мужчина велел рабыне освободить лошадей, сам же помчался на битву, которую счел более важной. Она сделала что смогла, но лошади паникуют в огне и склонны при опасности возвращаться в стойло. Их нужно было выводить по одной и запирать сзади двери.

Мужчины в доспехах и при оружии пожелали забрать коней и ускакать на них в битву. Она убила нескольких, другие разбежались.

Мужчина, что стал ей другом, вернулся вызволить ее из огня, ведь пылало все имение; он сказал, что выхода скоро не будет. Отнял у нее нож и держал, хотя она пыталась драться. Он вынес бы ее. Но лошади...

Впервые голос лошадиной ведьмы дрогнул, и она не сразу смогла продолжить.

– Но лошади кричали. А освобожденные ржали в ответ, кричали своим любимым подругам, запертым в пламени, и она сказала другу, что не бросит их умирать в боли и страхе. Он удерживал ее и уговаривал, и когда увидел, что она поняла, вошел в пламя вместе с ней.

– Вошел с ней, - пробормотал он.
– Имеет смысл.

– Никто не знает, спасли ли они каких-то лошадей. Никто не знает, выжил ли он в огне. Она - не выжила. Последними ее словами были: "Спасем лошадей, а потом друг друга".

– Сукин сын.

– Ага.

Ночь окутала их темнотой.
– Он выбрался. Выжил, - сказал мужчина.
– Только это и умеет.

– Знай она об этом, была бы рада.

– И лошади. Они спасли некоторых. Не всех. Некоторых. Не знаю, стоило ли умирать ради них.

– За что стоит умирать, за что нет - для меня слишком сложно. Такие вопросы оставляю смертным.

– Могу отвести глаза?

– Если нужно.

– А он... ух.
– Он сглотнул.
– Ты сказала, он говорил с ней. А, э... известно, что он сказал?

– Известно.

– Мне расскажешь? Прошу.

– Возможно, тебе будет нелегко это услышать.

– Было бы чертовски стыдно... ведь твой рассказ показался мне веселым карнавалом.

Луна еще не заглянула за край ущелья, и свет костра не нашел ее лица. Он видел лишь смутные отблески там, где должны были быть щеки, и серебристое мерцание колдовского глаза.

– Вот его слова, в точности.

Он сказал: "Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделала - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретила меня несколько дней назад. Я знал тебя до рождения мира.

Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должна быть - уже в тебе. Я знаю тебя всю, и нет в тебе ничего, чего я не любил бы".

В костре остались лишь угольки. Ночь выдалась очень темной и тихой. Даже лягушки замолчали; ни одного звука ни от одного живого существа.

А затем, тихо: - Святая срань.

– Да.

– Раздолбите меня навыворот.

– Тебя предупреждали.

– Так это значит..? Постой, или мы..? Ха. Не могу извлечь из этого ни малейшего смысла.
– Каждая попытка подумать лишь сильнее разгоняла вихрь внутри головы.

– Сукин сын.

Он поднял глаза и заметил краешек луны над краем утеса.
– Ничего больше не знаю, на хрен.

– Никто не знает, - ответила она.
– Кроме меня. А я не знаю всего. Лишь то, что запомнила.

– Но я знал о ней. Как-то. Не помнил и не помню. Но как-то знал.

– В чем-то ты подобен смертным. А в чем-то совсем иной.

Голова дернулась.
– Я не смертный человек?

– Не знаю. И лучше не проверять. Теперь понимаешь, почему я тревожилась?

– Ни хрена. Так когда мы впервые встретились и я сказал, что вообще не знаю, почему с тобой говорю, а ты ответила...

– Я могу сказать.
– Самоцитата звучала так, будто ей весело.
– Но ты же не поверишь.

– Да. Ага. Вот ты о чем "могла сказать"?

– Как бы.

– Меня влекло к тебе потому, что между нами... между тем парнем, что похож на меня, и рабыней...

– Тебя влекло ко мне потому, что ты нуждался в прощении и позволении. И, думаю, в подружке. Иное?
– Она, кажется, пожала плечами.
– Во время твоей войны в графстве Фелтейн конюшни сгорели, но лошади уцелели. Почему?

– Откуда ты... ага, не важно. Тупой вопрос. Конюшни имения были пусты - я велел Таннеру угнать лошадей...

– Ты велел. Решил опустошить конюшни. Зачем?

– Ну... знаешь, чтобы лишить кавалерию Фелтейна запасных лошадей. Это очевидно.

– Что отлично обеспечил бы и пожар. Это очевидно.

– Агу, угу. Но, встретив тебя, я не... ох. Святая срань.

– И снова - да.

– Голова кружится. Это когда-нибудь перестанет быть такой сумятицей?

– Не знаю.

– Ты это делаешь? Позволяешь сбыться?
– Он качал головой, сдаваясь вихрю.
– А я?..

– Я тоже этого не знаю.

– А что ты знаешь? Хоть что-то, что может внести смысл во все это дерьмо?

– Да, - ответила она.
– Знаю, что ты будешь пахнуть лучше после мойки.

Серебряная луна висела над берегом ручья, вода играла платиновыми брызгами. Вода была ленивой, слишком медленной, чтобы быть холодной; запах цветов о чем-то напоминал. Какой-то сон, возможно. Или он уже здесь бывал.

Он оттер одежду и сапоги белым песком. Они повисли на кривых ветвях карликового кедра у края воды, а мужчина пошел искать еще песка, чтобы оттереть себя. Вода стала глубокой сразу за песчаным наносом, и он, соскребя с тела два слоя грязи, схватился рукой за дно, позволяя телу плавать.

Ущелье, ручей, луна. Чисто. Тихо. Все хорошо.

В таком месте было трудно вообразить мир, в котором жила и умерла рабыня. Но так было. Каждый день. Во всех странах. Жизнь рабов, хуже смерти. Страдания девочек. Мальчиков. Женщин и мужчин. У нее хотя бы были лошади, под конец. Большинству людей не достается и этого.

Он подумал, что наконец понял устремления Ма'элКота. Как можно знать о подобном - и не пожелать улучшения мира? Дерьмо, будь Богом он, сжег бы вселенную уже давно.

И начал бы заново, с людьми, которые не творят дерьма.