Закон контролера

Он подошел к столу, взял телефонный справочник, вернулся – и тут же коротко, без замаха, долбанул меня тяжелой книгой точно по макушке, где была шишка, набухшая после предыдущего удара прикладом.

Знал, куда бить, сволочь…

И чем бить – тоже.

Толстый, но мягкий справочник был отличным орудием подавления воли. Оглушающий эффект от удара им оказался довольно любопытным.

Во-первых, больно. Очень. В том числе и потому, что два удара в одну довольно болезненную точку на вершине черепа – это прям настоящая беда и реальные звезды из глаз.

Во-вторых, сознание резко проваливается в какую-то яму, как желудок во время «мертвой зыби» на море. Чувствуешь себя тупой скотиной, не способной связать две мысли в последовательную цепочку. И все, что хочется, так это чтоб тебя вторым таким ударом не накрыло, и пусть спрашивает этот урод, что ему надо, все сказать готов, лишь бы способность связно мыслить снова вернулась…

Никогда не ощущал себя такой безвольной тварью. И вряд ли дело было только в справочнике – вполне возможно, что капитан вколол мне что-то, вон пустой стеклянный шприц на столе лежит, частично скрытый подставкой массивной карболитовой лампы. Но, как бы там ни было, пасть я раскрыл и ответил честно, хоть и с трудом:

– Не… знаю.

– Понятно, – повторил капитан. – Очередной герой выискался.

И долбанул меня по макушке снова. На этот раз посильнее, так, что я чудом не вырубился от боли.

Но – не вырубился. И, что удивительно, даже немного собрался с мыслями.

Есть у меня особенность такая. Если меня сильно бить, то у меня от злости случается обратная реакция: воля не подавляется, а, наоборот, становится похожей на буйного психа, рвущего на себе смирительную рубашку и пытающегося укусить санитара. Типа, убивай меня, паскуда, но я напоследок кусок мяса из тебя все равно выгрызу! Такая вот очевидная, простоя и понятная цель вырисовывается на почве волны ненависти к ублюдку, который решил надо мной поизмываться. А такая волна в моем случае очень эффективно промывает мозг, находящийся в прострации после серии ударов по кумполу.

Впрочем, несмотря на мою ярость, кагэбэшник меня б и в третий раз ударил. И в четвертый. И молотил бы сколько потребуется до тех пор, пока не выбил из меня мою ярость и не превратил в безвольный овощ, покорно отвечающий на любые вопросы, – по ходу, опыт у него имелся. Но тут я не то чтобы услышал, а скорее ощутил легкую вибрацию в кармане кителя капитана, и то лишь потому, что он стоял совсем рядом со мной. Мне даже, несмотря на боль и ярость, интересно стало, что бы это могло быть?

А потом стало еще интереснее.

Капитан взял справочник под мышку, и достал из кармана узнаваемую пачку папирос «Казбек», которая еле слышно жужжала. Кагэбэшник аккуратно стукнул краем пачки об корешок справочника, после чего вытащил из нее не папиросу, а тонкую антенну и, приложив пачку к уху, сказал еще тише, чем раньше:

– Молчит. Но скоро заговорит.

Пачка что-то пробормотала. Слов было не разобрать, но я уловил в речи говорившего лающий немецкий акцент. Капитан, внимательно выслушав эмоциональную тираду, ответил:

– Понял, слушаюсь.

И, вогнав антенну обратно в пачку, рявкнул во всю силу легких в сторону двери:

– Заводи!

– Есть! – еле слышно донеслось из коридора – видимо, помещение было со звукоизоляцией, чтоб снаружи не так слышны были методы получения чистосердечных признаний от допрашиваемых.

Капитан же сунул пачку в карман и сказал:

– Ладно. Посмотрим, кто из вас первым запоет на очной ставке с пристрастием.

В двери лязгнул замок, и здоровенный амбал с погонами сержанта ввел в кабинет… того самого разведчика, который сумел вырубить меня прикладом возле трансформаторной подстанции.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: часового били гораздо интенсивнее, чем меня. В принципе, понятно почему. Капитан точно знал, что находилось в Граале, а также, видимо, был в курсе, что все три артефакта к подстанции принес я. А потом меня вырубил разведчик, и артефакты исчезли. Ежу ясно, кто их приватизировал. Меня, по ходу, кагэбэшник допрашивал так, на всякий случай, мало ли. А вот разведчику досталось как следует.

Били его профессионально, на лице – ни кровоподтека, ни царапины. Но судя по тому, что он еле переставлял ноги и был бледен как смерть, его внутренним органам не поздоровилось. Наверняка на теле тоже синяков нет, валенок с песком и два контакта, подведенные к зубам, их не оставляют – как и телефонный справочник, которым запросто можно отбить голову до летального исхода.

Третьего стула в кабинете не было, так что амбал просто бросил разведчика в угол, словно мешок с картошкой.

– Свободен, – бросил ему капитан, после чего амбал шустро свалил, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Ну что, твари, – сказал капитан, кладя справочник рядом с лампой. – Короче, так. Кто мне скажет, куда вы спрятали череп и материал, тот останется жить. Второй сдохнет от носового кровотечения, и вскрывать его никто не будет, это я вам гарантирую.

С этими словами капитан достал из ящика ствола стальной шомпол для чистки пистолета и насадку к нему – черный щетинный ерш с торчащими во все стороны жесткими волосками. И принялся неторопливо навинчивать ерш на шомпол.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, дабы понять, что сейчас будет. Шомпол с ершом вводится в ноздрю, а дальше лучше было бы не родиться. Малейший поворот шомпола в голове, не говоря уж о продвижении его вперед и вверх, вызовет такую гамму чувств, что пуля в голову будет за счастье…

Я уж думал, что разведчик валяется на полу без сознания. Оказалось – нет. Его руки были, как и у меня, скованы за спиной наручниками, но он нашел в себе силы приподняться, привалиться спиной к стене и улыбнуться во весь рот, показав окровавленные зубы.

– Давай, гнида фашистская, начинай, – прохрипел он. – Я давно подозревал, что ты на каких-то мразей работаешь, только не знал на каких. Теперь знаю. И предателей на секретный объект ты пустил, чтоб они взрыв устроили. И отход им ты обеспечил. Только не учел, что вот этот хрен пойми кто, который к стулу привязан, вам карты спутает. Материал тебе нужен, который после взрыва остался, и череп, который в этой чашке был? Хрен тебе по всей харе, понял? Лучше тебе меня в расход пустить, пока я не рассказал кому следует, кто ты есть на самом деле.

Понятно. Разведчиков бывших не бывает. Этот ветеран войны следил за капитаном КГБ, которого, получается, завербовала фашистская организация ODESSA. Но зачем? Что могло заставить советского офицера уже после окончания войны работать на проигравшую сторону? Деньги? Так их в СССР того времени было и тратить в общем-то некуда, особенно – работникам КГБ, у которых и так с денежно-вещевым довольствием было очень неплохо.

Капитан криво усмехнулся и озвучил ответ на мой немой вопрос:

– Это я-то гнида фашистская? Да я вас, тварей краснопузых, валил всегда и валить буду за батю с мамкой расстрелянных, за детдом вместо детства, за фамилию мою, которую менять пришлось, чтоб в контору устроиться, потому что я был сыном врага народа. И за то, что я вас как вшей поганых давлю, вы же мне и звания, и награды давать будете, потому что вы сами себя боитесь, в каждом встречном врага видите. И за то, что тебя, паскуда, сегодня вперед ногами отсюда вынесут, мне только благодарность объявят за разоблачение особо опасного шпиона. Но сперва ты мне скажешь, куда спрятал то, что меня интересует. Повыпендриваешься, конечно, героя из себя покорчишь. Но это ненадолго. У меня не герои через пять минут говорить начинают, герои – через пятнадцать, когда я им одну ноздрю прочищу и принимаюсь за другую. Ну что, ветеран Великой Отечественной, готов узнать, тварь ты дрожащая или и правда право имеешь красивые слова говорить?