Закон меча. Трилогия
Шрифт:
Началось побоище. Катафрактов скидывали наземь, цепляя крюками на копьях, резали коней, и ромеи падали, барахтаясь в крови и парящих кишках. Бой двух отрядов постепенно распадался на сотни малых сражений – один на один, один на всех или все на одного.
– Бей! Бей! – неслось с поля сражения.
– Слева! Гизульф!
– Не трожь коняку! Сгодится!
– Шибче!
– Сзади, Ландо! Сзади!
– А щит твой где?! Раззява!
– Получи! Получи, зараза!
– Куды прёшь, собака?!
Рев сотен глоток, проклятия и молитвы, грозный лязг и тошнотворный хруст – ужасающий
– Стой!
На Мелиссину наехал бунтовщик, закованный с ног до головы в кольчугу и замотанный в длинную стёганую котту с разрезами сзади и спереди. Его пику печенег перерубил и стал отступать, прикрывая Елену. Лангобард отбросил бесполезное древко и выхватил меч.
– Уходим! – гаркнул бек.
Булгарин Тарвел развернулся и достал наехавшего мятежника клинком. Тот взмахнул рукой, роняя щит. Рассвирепевший Котян замахнулся мечом как следует и снёс противнику голову, будто курёнку.
Елена сохранила о сражении отрывочные воспоминания. Всё менялось за один удар сердца – наваливался новый враг, и надо было успевать поворачиваться, отбиваясь, наседая, вступая в дуэль. За холмом, куда она въехала сама и вывела спутников, обнаружился добрый десяток конных мятежников – и каждый считал своим долгом истребить ромейку, трёх булгар и одного печенега.
Падает сражённым один лангобард, а взамен прибывают двое… Конь под Котяном погиб, печенег перескочил к ближайшему лангобарду за спину и пропорол тому кожаную броню акуфием… Копье целило Органе в голову, мечом булгарин отсёк наконечник, возвратным движением подрубая кольчужный воротник справа…
Чья-то горячая кровь обожгла Елене руку, хлынув струёй, – лангобард без шлема свалился с лошади, обратив удивлённый взгляд голубых глаз к небу, а редкая бородёнка его тряслась, словно мёртвые губы всё ещё силились договорить слова молитвы…
Мелиссину со спутниками спасла неопытность апулийцев и малодушие катафрактов – ромеи на поле начали сдаваться. Какой-то кавалларий торопливо сбросил шлем и отшвырнул меч, истошно вопя о милосердии.
– Ради Пресвятой Девы! – пронесся крик. Пример трусливых заразителен, и скоро хвалёная ромейская конница обратилась в толпу изнемогших, отупевших людей, сохранивших только одно желание – жить!
Отдельные катафрактарии прорывали окружение и уходили. Широкой полосой смещалась битва в сторону моря, и на всём протяжении взрытая копытами земля впитывала кровь, и множество мертвых тел остывало на ней.
Лишь теперь пропели трубы – копейщики и щитоносцы стройными рядами двинулись на лангобардов, понёсших большие потери. Ромеи наступали с флангов, мечи медленно перемалывали человечину – богини победы и удачи, отвернувшиеся было от православного воинства, вновь с интересом поглядывали на него.
– Уходим! – крикнула Елена, с трудом отрываясь от страшного зрелища. – Все живы?
– Да все вроде, – выдохнул Котян, управляясь с трофейным конём.
За лесом, за холмами открылась виа Аппиа Траяна – прямая, как стрела, дорога, мощённая плитами из травертинского камня.
– Зачем вот мы бросились в обход лангобардов? – терзалась Мелиссина. – Это был не риск, а безумие!
–
Но ты же сама нам приказала! – растерялся Котян.– А зачем ты меня послушал? – набросилась на него женщина. – Видишь же, что глупости говорю! Надо было по-своему сделать, правильно!
Малость обалдевший печенег оглянулся на посмеивавшихся булгар, но не рассердился на Елену, надувшую губки, а вздохнул:
– Да какое там «правильно»… Я ведь уверен был, что лангобардов сметут в одно мгновение! Видывал я атаки катафрактов, видывал… Тараном бы прошлись по бунтующим, перелопатили бы всех, как навоз! А оно вишь как…
– Ладно, – Мелиссина тоже испустила вздох, – впредь будем умнее. И осторожнее. Ходу!
И пятёрка конных поскакала по гладкой виа к Беневенту.
Дорога уцелела не везде – лангобарды потихоньку разбирали её на хозяйственные нужды. Добывать камень и обтесывать его они не умели, а тут готовые плиты – бери, не хочу. И брали. Разбирали прекрасный языческий храм – и складывали церковь-уродца, церковь-нелепицу, кривобокую, перекошенную, неуклюжую. Частенько эти новоделы заваливались, погребая неумелых зодчих, но иных архитекторов уже не было… Перевелись, ибо крах империи означал и гибель цивилизации.
Елена не слишком интересовалась историей, и воспоминания о славе римской не щекотали её тщеславие. Она выросла с сознанием, что ромеи и есть римляне, продолжатели великих дел предков. Ведь вокруг неё сиял великолепием Константинополь, Второй Рим, «Город-Царь»! И только в Италии к женщине пришло понимание того, что истинное величие минуло безвозвратно, что оно отделено от неё веками варварства и давно кануло в Лету. Ромеи – потомки не римлян, а греков, приневоленных цезарями, а ныне они тщатся в жалких потугах соответствовать былой царственности, которую постигло забвение.
Впервые это тоскливое ощущение разрыва и утраты Елена почувствовала в Беневенте, когда проезжала под триумфальной аркой Траяна, когда огибала заброшенный амфитеатр, где во время оно бились гладиаторы и ревели толпы народу, а ныне паслись козы; когда пересекала реку Сабато по великолепному каменному мосту. А сама дорога? Виа Аппиа тянулась от Рима до самого Брундизия, главного порта империи, и добраться по ней из конца в конец можно было за пару недель. А император Траян проложил еще одну дорогу от Брундизия до Беневента – через Бариум, спрямив путь и ускорив прибытие дня на три. В ту пору вдоль виа непрерывной чередой тянулись милевые столбы, через каждые десять миль путников и всадников ждало место отдыха – с гостиницами, с почтовыми станциями, где вам меняли лошадей, а сейчас…
А сейчас даже не все столбы уцелели, а уж о гостиницах и речи не шло. Больше всего на обочинах сохранилось гробниц – гробниц в виде алтарей, в виде пирамид, башен, колонн, катакомб, столбов. Когда спутники разбивали лагерь в укромном месте и натягивали шатёр, Елена отправлялась бродить среди древних могил, с трудом разбирая эпитафии.
«Аталий Серран Рабирий, отпущенник Г. Аталия Серрана, маргаритарий со Священной Дороги. Путник, остановись и посмотри на этот холм слева, там находятся кости человека доброго, любящего, милосердного, честного и бедного».