Закон меча. Трилогия

Сухов забылся тяжёлой дрёмой, но даже во сне он погружался в горячее и влажное, соседствуя с мягким и упругим, гладким и шелковистым…

Глава 16, в которой Олег стойко принимает удары судьбы

Олег проснулся, но не проспался. Хотя за окном ярко светило солнце – фигурные стекляшки бросали пёстрый отсвет на разворошенную постель, – отдохнувшим он себя не чувствовал. Сухов протёр глаза. Свод над опочивальней был разрисован на темы, далёкие от божественных, – вакханки плясали по нему, изгибаясь самым непристойным образом. Колонны розоватого мрамора поддерживали купол потолка позолоченными капителями, приподнимая вакханок над суетой.

Олег перекатил голову по подушке влево, чувствуя тяжесть в голове и тупую боль.

Слева возлежала Марозия, свежая и румяная, словно после холодного душа. Лежала и улыбалась.

У Олега мелькнула мысль, что вовсе не выпитое вино представило её красавицей, Марозия на самом деле была хороша. И очень сексуальна – женщина до кончиков ногтей.

Сухов поморщился. Вопрос: что он теперь скажет Алёне? Отговорки типа «боюсь расстроить жену, потому и скрываю правду о любовнице» содержат один лишний элемент. Надо убрать слово «расстроить», поскольку оно лживо, и тогда всё будет верно. Боюсь, потому и скрываю! Но в нём-то страха нет. Конечно, ему не хочется расстраивать Алёну, но и скрывать измену он тоже не станет – так ещё противней.

В общем, простит его Алёнка – хорошо, не простит – сам виноват. Пить надо меньше. Или это тоже отговорка? Э, нет, сиятельный, не дели провинность с алкоголем – вино само в глотку не льётся!

– А где Теодора? – спросил он, не найдя лучшей темы для разговора.

– Прихорашивается, – улыбнулась Марозия. Протянув руку, она нежно погладила лицо Олега.

От неожиданной ласки он даже глаза закрыл. Лёгкие касания женских пальцев будили совсем иные чувства, нежели вчера. Часов десять назад Марозия извивалась, крича от страсти, она отдавалась вся и целиком, яростно, обжигая и обжигаясь, не тая ничего, не приберегая на потом ни слова, ни жеста, ни поцелуя. А ныне она мягкая-мягкая, ласковая-ласковая…

– Марозия…

Сухов положил ладонь на грудь женщины, ощущая под пальцами тёплую атласность и неожиданную туготу. Сжал, погладил, легонько защемил сосок.

– Я люблю тебя… – прошептала Марозия, прикрывая глаза трепещущими ресницами.

Колкий звон развеял розовый романтический туман – тяжелая стрела влетела в окно и воткнулась в спинку кровати, задрожав грязным оперением.

Марозия не вскрикнула, она порывисто метнулась к Олегу – не ища защиты, но оберегая его самого. Распахнулась дверь, и в опочивальню вбежала Теодора. Женщина была в одной рубахе-шэнс, лицо её с трудом сохраняло спокойствие, а глаза были широко распахнуты.

– Альберих поднял восстание! – воскликнула Теодора.

– Мой Альберих?! – изумилась Марозия.

– Да, да! Он вооружает римлян против тебя и Уго! Воспользовался, что король отправил войско к Беневенту, и восстал!

– Мой Альберих… – проговорила супруга короля. – Моя кровь…

Ещё одна стрела влетела в окно, оставляя щербину на мраморе колонны.

– Надо уходить отсюда! – заметалась Теодора.

Олег, забыв про похмелье, вскочил и быстро стал облачаться – чьи-то умелые руки (он вспомнил вчерашних девиц) аккуратно сложили его одежду на деревянном кресле рядом с кроватью.

Одевшись, обувшись, нацепив перевязь с мечом, он обернулся к Марозии. Женщина подбежала к нему, приникла, вставая на цыпочки, и нежно поцеловала.

– Беги в замок, любимый, – сказала Марозия, задыхаясь. – Спасай моего муженька – это сейчас самое важное!

– А ты?

– А что Альберих сделает своей матери? Беги, любимый мой, беги!

Обняв Марозию на прощание, Олег поцеловал её и выбежал вон.

Удивительно, но память подсказала ему дорогу.

В большой приёмной Латеранского дворца шёл вялый бой – мятежники сражались с гвардейцами папы римского.

– Иоанн! – раздался трубный глас, и в приёмную ввалился огромный загорелый человек с повязкой на глазу. Единственное око великана горело яростью. – Где Иоанн?

– Здесь, здесь! – закричали за высокими дверями. – Ведём уже!

Створки с грохотом распахнулись, и двое в гражданском платье выволокли папу Иоанна XI. В белом одеянии, с растрёпанными волосами, понтифик представлял собой жалкое зрелище, хотя и сопротивлялся – вырывался, упирался ногами в притолоку, кусался даже.

– В тюрьму ублюдка! – взревел одноглазый. – Приказ Альбериха! Живо, живо давайте! А эти почему до сих пор тут?

Под началом великана римляне набросились на гвардейцев с новой силой. Олег, прячась за шторой, проскользнул за ряд колонн и выскочил в длинный коридор. Спасать папу римского он не имел никакого желания – это была не его война. А вот Гуго Арльский должен быть спасён, иначе весь план базилевса провалится, и все подвиги, все потери утратят смысл и значение.

Из поперечного коридора выбежал юнец с мечом наголо. Увидев перед собой незнакомца, он храбро – или сдуру – бросился на Олега. Сухов увернулся, выхватывая меч, и перечеркнул юнцу горло отточенным остриём. Храбрец-глупец осел на пол, брызгая кровью.

Выбравшись наружу, Олег увидел огромную толпу народа, обступившую лестницу к церкви Св. Иоанна. Народ волновался, то шапки от восторга подкидывая, то грозя кулаками, то просто исторгая вопли от избытка чувств.

На верхней ступеньке лестницы стоял молодой мужчина в дорогих одеждах, с длинными вьющимися волосами и толкал речь.

– Достоинство города Рима настолько уже оскудело,[196] – гремел оратор, надрывая связки, – что повинуется даже распоряжениям блудниц! Что может быть более гнусным и отвратительным, чем допускать гибель города Рима из-за нечестивого брака одной женщины и позволять бывшим рабам римлян, то есть бургундам, повелевать римлянами? Если меня, своего пасынка, он ударил по лицу, будучи ещё только новым и чужим для вас человеком, как, вы думаете, станет он обращаться с вами, когда укрепится здесь? Разве не знаете вы ненасытности и высокомерия бургундов?

– Знаем! – закричали из толпы.

– Мы с тобой, Альберих!

Альберих бледно улыбнулся и продолжил с ещё большим напором:

– Обратите внимание на само значение их имени! Ведь вот почему назвали их бургундами: когда римляне, покорив мир, привели множество пленных из их рода, они велели им возвести себе дома за пределами города, но чуть позже изгнали их за высокомерие. А так как те называют «бургом» кучку не окруженных стеной домов, то римляне и прозвали их бургундами, то есть изгнанными из бургов. Впрочем, они зовутся ещё и вторым, туземным именем – галлами-аллоброгами. Я же, согласно присущему мне благоразумию, называю этих бургундов горланами, как потому, что они из-за высокомерия кричат во всё горло, так и потому – что более правильно, – что они без меры предаются обжорству!

Олег, обходя толпу, наткнулся на пару лошадей, привязанных к дереву. Мигом развязав скользящий узел, он вскочил в седло и послал коня рысью.

– Эй, стой! – заорали сзади, но Сухов почему-то не послушался, а лишь прибавил скакуну прыти.

А толпа римлян всё росла, накал страстей набирал жару, крики «Бей бургундов! Бей Уго!» сливались в восторженный рёв – мирные жители радовались редкой возможности пограбить да побесчинствовать.

С холма Целия, застроенного некогда роскошными особняками, Олег спустился на Пренестинскую дорогу и проскакал к амфитеатру Флавиев, который римляне прозвали Колоссумом, или Колоссеем.