Закон моря

— Лево руль! Держать на «Медузу»! Отличительный видите?

— Вижу, товарищ командир! — Грачев чуть помолчал, потом засмеялся: — Ох и валяет! Того и гляди, клотиком по волне лизнем. Но теперь чепуха, теперь порядок, считай, дома...

Через час, когда катер уже возвращался в базу, Буров наконец спустился вниз. Радисту каким-то чудом удалось согреть чай. Он протянул большую эмалированную кружку Бурову:

— Погрейтесь, товарищ командир. Не напьётесь, ещё половину можно...

— Спасибо. — Буров обхватил озябшими руками горячую кружку и... улыбнулся. — Как хорошо! Как хорошо-то, Цыбин, а?

— Ещё бы! — согласился радист. — Столько часов на таком холоду. На эсминце вон иль на «Медузе» посиживают в тепле, да малость покачиваются. А тут так закаруселивает...

— Да, на наших катерах потуже приходится, — шумно отхлёбывая чай, сказал Буров. — Ну, а что боцман?

— В кубрике, под тремя накидками.

Буров толкнул люк и вошёл в кубрик. Боцман, укрытый одеялами, лежал на койке и молча глядел на него. Лейтенант отвёл взгляд, прислушиваясь к скрипу шпангоутов.

— Поскрипывают?

— Скрипят. — Боцман шевельнул губами и снова умолк.

— Трудно было? — неожиданно для себя спросил участливо Буров.

— Не очень, товарищ командир

— Страшно?

— Не очень.

Оба вдруг разом улыбнулись. Буров присел напротив и стал отхлёбывать чай.

— Хотите согреться? — Он не знал, что бы ещё сказать, и глядел на впалую щеку боцмана с широкой ссадиной.

— Не помогает, товарищ командир, — сказал боцман. — Две кружки выпил, а никак не отойду. Знобит малость.

— Постойте! — Буров вдруг вскочил и метнулся из кубрика. Через минуту появился вновь, держа в руках толстый шерстяной свитер. — Вот, наденьте! Как в бане будет.

— Что вы, товарищ командир, — смутился боцман.

— Надевайте, надевайте, стесняться нечего. Такое дело...

Буров откинул с него одеяла и отшатнулся. Руки боцмана по самые локти были замотаны бинтами.

— Это так, тросом немного. Одни царапины, — виновато улыбнулся боцман. — Мигом подживет.

Буров осторожно натянул на него свитер, заботливо укрыл одеялами.

— Знаете, мне бабушка его прислала недавно. Она в Сибири живёт, в Канске. Узнала, что я здесь служу, вот и прислала. «Холода, — пишет, — у вас пуще наших, должно быть. Носи, внучек, поминай старую». Чудная она у нас и такая непоседа... — Буров вдруг смутился от своих слов: «Какую-то чепуху несу. Разве это к делу относится?..»

— А вы сами откуда, товарищ командир? — неожиданно спросил боцман.

— Сам я? Сам я москвич, Лопатин. С Таганки. Не слыхали? — Буров поправил подушку. — Ну, я наверх. Постарайтесь уснуть. Скоро придём домой. — И, уже приоткрыв люк, на секунду задержался. — А вы, Лопатин, откуда?

Боцман вскинул на него усталые глаза, облизнул пересохшие губы.

— Я волгарь, товарищ командир. Саратовский. Бурову стало неловко. «Ведь я же совсем не знаю своих парней», — с досадой подумал он и заспешил наверх.

Море ухало с тяжкими надрывами. Чёрное, как сама ночь, оно бушевало рядом с низкими бортами катера, гривастыми волнами вкатывалось на палубу Ветер не утихал, но теперь стал попутным.

Буров поднялся на мостик, крикнул Грачеву:

— Ну, как тут у вас? Порядок?

— Порядок, товарищ командир! Держу в кильватер. Видите, впереди огоньки? Это корабли наши!

— Вижу! Отстрелялись, домой торопятся. — Буров опустил козырек шлема на лицо и тряхнул Грачева за локоть. — Идите чайком побалуйтесь! Пока не остыл.

— А на руле?

— Я постою сам. Идите! — Буров широко расставил ноги, навалился грудью на штурвал и стал вглядываться в ночь, в мерцающие ходовые огни идущих впереди кораблей.

Он думал о том, что предстояло сделать при возвращении в базу после этого похода. Дел набиралось много, и все они казались ему важными и очень срочными. Все до единого!..

АНТОНОВ МЫС

Памяти Анатолия Ивановича Суркова

Такая вот лукавая присказка ходила у нас на Севере среди моряков в те далёкие пятидесятые годы:

Хоть разъярься в сто баллов, Буян-Океан, Всё равно усмирят тебя «Ара», «Гагара», «Баклан»…

Была это, конечно, милая, ласковая шутка над тремя старенькими, утлыми суденышками, построенными невесть когда и давно отслужившими корабельный свой век. Причислены они были к так называемым вспомогательным судам, вооружения не имели никакого совершенно, носили над неуклюжими рубками гидрографический флаг и выполняли самую незамысловатую работу: доставляли продовольствие и почту на сигнальные посты и маяки, горючее и зарплату в рыболовецкие артели, избирательные бюллетени во время выборов. Одним словом, за боевые единицы их уже и не принимали. Надо было видеть, как эта неразлучная троица выходила в кильватер из бухты, постреливая сизыми кольцами дыма из тонкошеих труб, потукивая слабенькими двигателями, как моряки с элегантных эскадренных миноносцев и сторожевиков провожали их насмешливыми добрыми взглядами, желая им счастливого плавания. А они, точно старички пенсионеры, растратившие силы за долгую трудовую жизнь, но не желающие выказать немощи, шли вдоль побережья, выжимая всё возможное из своих машин. Однако сил хватало лишь на четыре-пять узлов, не больше: старость не обошла и их стороной...

Правда, и они были когда-то молодыми и выносливыми, и ходили слухи, будто в военные годы проводили даже постановку минных полей, а после войны сами же их и вытраливали, благо нужда в этих полях отпала. Возможно, так оно и было на самом деле. Но шло время, и через несколько лет и понять было нельзя, где тут правда, а где вымысел — моряки на выдумки досужи. К тому же «Ару» и «Гагару» вскоре списали по чистой и под прощальные гудки пароходов вывели из бухты и отвели на морской погост.

Не миновать и «Баклану» отправиться вслед за своими близнецами, если бы не его командир мичман Суходолов. Собирался старый сверхсрочник отплавать в том году последнюю свою кампанию — двадцать пятую за жизнь — и уговорил командование пощадить суденышко: дескать, вместе и выйдем в отставку, как-никак последние шесть лет душа в душу проплавали.

И начальство уступило...

В конце октября, когда сизая от мазута вода в бухте стала затягиваться первым ледком, «Баклан» неожиданно получил срочное задание — доставить продовольствие группе геологов на северо-восточное побережье.

В ту пору отдалённые края эти были ещё не обжитыми, на многие десятки, а то и сотни километров побережье оставалось пустынным. Геологи только-только начинали здесь свои поиски, сулившие открытия богатых месторождений. Крупных экспедиционных баз пока не существовало, и небольшие изыскательские партии, состоящие всего из нескольких человек, зачастую отправлялись в поиск, полагаясь лишь на свои силы. Правда, была у них надёжная опора: они знали, в случае беды на помощь всегда придут военные моряки, в какой бы дали от них ни находились. Больше серьёзной помощи ждать было неоткуда...

Вот и на этот раз из геологической партии в ближайшую военно-морскую базу поступила тревожная радиограмма: «Остались без продовольствия, патронов. Наступают холода. Находимся на берегу залива Благополучия. Экспедицию необходимо продолжить. Ждём помощи. Каменев».

«Баклану» не единожды доводилось ходить вдоль этого безлюдного северо-восточного побережья в отдалённые рыболовецкие артели, и мичман Суходолов хорошо знал эти места. И хоть сам он считал себя коренным балтийцем — прослужил на Балтике больше семнадцати лет, отвоевал всю войну и лишь позже был переведён сюда, на Север, — за эти годы успел, как любил говорить, «осеверяниться». И вот теперь, когда Суходолов сам для себя окончательно решил вопрос об уходе в запас — четверть века всё-таки отплавал, — выпал на его долю этот неожиданный поход. Как подарок посчитал его, как награду за долгие годы, отданные флоту и морю. И он порадовался тому, что ещё раз, теперь уж последний в жизни, удастся увидеть это суровое побережье. Увидеть — и попрощаться с ним навсегда, потому что собирался с семьёй перебраться на материк.