Закон проклятого

– Пришел по мою душу? Так забирай её, если оно тебе надо. Мне не жалко. Только сделай это побыстрее.

Тонкие губы привидения растянулись в неком подобии улыбки. Дрогнула белая рука, сползла с доски и потянулась к лицу инвалида.

Калашников закрыл глаза. Так вот оно как. Стало быть, не трепались предки наши в священных книгах насчет ангела Смерти. Оказалось, всё так и есть…

Что-то острое вонзилось в затылок. Калашников услышал, как с картонным треском рвётся кожа, как ледяная лапа привидения проникает в его голову и начинает ковыряться в мозгу. Он попытался закричать, но вопль застрял в горле, не давая вздохнуть.

Лейтенант открыл глаза и увидел, как его беспомощное тело волочится, словно большая тряпка, прямо по упавшей на пол деревянной перегородке, как здоровенные занозы втыкаются в кожу и ломаются с треском, оставляя на слегка потемневшей поверхности щита светлые полоски. Он ещё успел удивиться, увидев краем глаза, что соседи по палате спокойно занимаются своими делами, не обращая ни малейшего внимания на творящийся произвол.

Его тащили за руку. Тело лейтенанта волочилось по полу, безвольно мотаясь из стороны в сторону. Потом голова стукнулась обо что-то твёрдое, и Калашников потерял сознание…

* * *

Очнулся он от тишины. Или от боли? Скорее всего, от того и другого вместе. Ему, привыкшему за долгие месяцы к постоянному больничному шуму, суете и жалобам лежачих пациентов, гулкая тишина огромного гостиничного номера давила на уши и причиняла неясное беспокойство. И ещё боль… Ныло и страшно зудело тело, особенно в тех местах, где пролежни успели превратиться в язвы.

Но оно болело! Он чувствовал его!!!

Калашников крепко зажмурился, потом резко открыл глаза. Ничего из только что увиденного не исчезло. Тот же ослепительно-белый потолок в завитушках над головой, тот же багровый диск заходящего солнца за окном, громадным, как экран кинотеатра. Ещё не веря в чудо, он попробовал пошевелить пальцами. Худые, обтянутые сухой кожей фаланги слабо дёрнулись в ответ.

И тогда он заплакал. Крупные слезы катились по небритым щекам и уже весьма неслабо успели промочить подушку, прежде чем лейтенант сумел взять себя в руки.

– Эй, ну как тебе боевой офицер, который распустил сопли, словно кинутая хачиками шалава? – спросил он у гипсового рельефного амура, целящегося в него с потолка из крошечного лука.

Толстенький жопастый амур ничего не ответил, продолжая метиться офицеру стрелой куда-то в район причинного места.

– Ты, мужик, это брось! – серьезно сказал ему Калашников. – При таком раскладе, глядишь, оно мне ещё пригодится.

Еле слышно скрипнула дверь. В номер вошла женщина, неся перед собой большой поднос, уставленный хитро украшенной посудой. От подноса пахло так, что измученный желудок лейтенанта сжался в комок и подпрыгнул куда-то к горлу. Его замутило. Больше года лёжа в своем полугробу, он почти ничего не ел, и земной поклон тёте Клаве, которая не забывала хоть раз в день, да покормить калеку водянистой больничной кашей…

«Не обдели же благодатью Своей, Господи, таких вот тёть Клав, которые подходят порой к смердящим больничным койкам и вершат свой великий подвиг не за деньги и не во славу Твоего имени, а лишь по велению прекрасной души своей», – подумал, а может, впервые в жизни помолился лейтенант Калашников.

Женщина шла к его кровати, но что-то странное было в её походке. Тренированный глаз бывалого вояки заметил это ещё издали, как только женщина переступила порог. «Ишь ты, спину держит прямо, будто палку проглотила. Идет ровно, по линеечке. И глаза-то, а! Итить вашу маму, она ж не моргает!»

Странная официантка сгрузила поднос на стол и, повернувшись к Калашникову, уставилась невидящим взглядом куда-то ему за спину.

– Вам просили передать, чтобы вы никуда не выходили из номера. Отдыхайте, набирайтесь сил. Когда понадобитесь, вам сообщат отдельно.

«Ишь ты, – подумал лейтенант. – Машка-то хоть и с рязанской мордой, а акцент – ещё тот. Можно подумать, что только из Гарварда подруга. А взгляд-то… Жуть».

– И кому ж это, милая, я могу понадобиться? Кому я вообще упёрся в этом городе? Не просветишь часом, что у вас тут за чудеса творятся, и кто это меня сюда определил?

– Вам просили передать… – снова заученно начала женщина.

– Всё-всё, понял, подруга. Можешь идти. Больше вопросов не имею.

Вдруг как-то сразу накатила слабость. Калашников откинулся на подушку.

«Да и какие, к дьяволу, могут быть расспросы, – подумал он. – Всё помаленьку выяснится. А тот, кто это сделал для меня, теперь может вообще ни черта не объяснять. Я ему и так по гроб жизни обязан».

Женщина повернулась на девяносто градусов и, шагая на манер заводной куклы наследника Тутси из старого фильма, вышла из номера.

* * *

– Ну-ка, давай ещё раз. Ты заходишь, а он стоит к тебе спиной. В халате. Так?

Практикант тупо кивнул головой.

Допрос продолжался уже второй час. Антон уже несколько раз успел рассказать свою невероятную историю этому идиоту в погонах. Но идиот не отставал и заставлял пересказывать всё сначала, постоянно перебивая и запутывая в деталях.

– Ты подходишь, и что?

– А он мне – шить, говорит, умеешь?

– И ты его зашил?

– Угу. Вроде зашил.

– Лицо пришил ему на место? Отрезанное?

– Ну.

– Отлично.

Макаренко откинулся на спинку стула. Да нет, пацан вроде не похож на наркомана. Хотя кто его знает? Сам черт сейчас не разберет эту современную молодёжь…

– А ну-ка, рукава задери.

– Чего?

– Руки покажи.

– А… Ясно.

Антон задрал рукава и предъявил следователю пару длинных, тонких рук в синих прожилках вен под тонкой кожей.

– Вы думаете, что я наркоша? Или псих? Ну тронулся парень умом или обкурился чего и оторвал доктору голову. Логично, гражданин следователь. Возможно, вы быстро расследуете это дело и начальство объявит вам благодарность с занесением… Если, конечно, раньше не помрёт со смеху.

– Слышь, студент, ты тут не умничай. Чай, не у мамки на блинах находишься, – одернул Андрей готового уже забиться в истерике парня.

Чего греха таить, присутствовала у него поначалу такая мыслишка. Но потом он соразмерил узкие плечики практиканта с габаритами убиенного и прикинул: ну ладно бы ещё у того просто шею свернули, дело, в общем, несложное, хотя и требующее некоторой сноровки. Сам в горячих точках, помнится… Ну да ладно. Но тут башку не просто свернули, а перекрутили и оторвали на фиг, как жестяную пробку с винтового горлышка водочной бутылки. Это ж не хухры-мухры. Это же сила немереная, нечеловечья. Ну ладно, ученые пишут, что бывают у людей всплески такой силы – мол, резервы организма активизируются. Вон, недавно писали, женщина автомобиль подняла, который на ее ребенка наехал. Или псих в дурдоме, санитарами зашуганный, решетки на окнах смял, будто пластилиновые, выдрал их из откосов и со второго этажа выпрыгнул. Но будь этот дохляк трижды псих, хрен он кому голову этими ручонками оторвет. И труп, по делу проходящий, зарегистрированный и проштампованный, где? Черти с квасом съели? Или и вправду воскрес мертвяк, как библейский Лазарь, морду себе обратно присобачил и сделал ноги? Загадка, однако, туды её в качель.

Следователь затянулся, выдохнул неслабый клуб дыма, и напряжённая физиономия практиканта маленько расплылась, подернутая серой дымкой. Андрей усмехнулся уголком рта, подписал пропуск и протянул его парню:

– Ладно, гуляй до поры, убивец. Больше на чужие головы не покушайся.

Практикант нервно хмыкнул и шустро испарился.

– Да уж, дело ясное, что оно тёмное, – бормотал себе под нос Макаренко, подшивая новые документы в неуклонно толстеющее, но упорно не желающее раскрываться дело. – Ой, вовремя слинял Трошичев на государственный пансион, ой как вовремя! Фиг бы разгреб старый сыщик эту неясную хрень. А я так скоро через неё как пить дать умишком тронусь. Хотя ничего особенного. Обычная работа. От перестановки слагаемых, сами понимаете… Подумаешь, мелочи – старый труп убёг, новый появился. Как Дед выражается, «не требующий доказательств очевидный факт, благодаря которому расследование значительно продвинулось вперед…».