Закон - тайга
Шрифт:
А вечером подолгу разговаривал с Ольгой. Дети спали, они ничего не слышали.
— Как жить-то будем? На работу тебе нужно. Ведь все мужики трудятся. Не помощь твоя нужна, Гриша. Я привыкла на свои семью содержать. Но не должен мужик без дела в доме, — говорила Ольга.
Горилла долго отмалчивался. Да и что ей скажешь? Все равно не поймет. Только напугается. Сторониться, стыдиться будет. А там и пройдет эта бабья привязанность, хрупкая, как первый росток, который любой ветер и мороз погубить смогут. Ведь и так хватает сплетен да пересудов.
Ольга понимала, что связала свою судьбу
Григорий полюбил детей Ольги, но общался с ними по- своему. И однажды, когда баба вернулась домой с работы, дети подскочили к ней обрадованно и выпалили одним духом:
— Мам, а папка хамовку нарисовал! Всего! До хрена с лихуем! И барахла! У него башлей, как у черта на тыкве! Теперь мы файно задышим!
. — А мне клифт приволок! — радовался сын.
Ольга растерялась. Смущенный от похвал Горилла сидел, как именинник. Радовался. Дети шустро усваивали феню.
А ночью, приласкав мужа, баба долго просила не учить детвору говорить по-блатному.
Горилла так и не понял, что в том плохого. И обиделся. А в полдень, когда она не пришла на обед, забеспокоился.
«Может, ее в тайге фартовые приморили и расписали за меня? А может, другого мужика завела и теперь с ним в кустах катается? Нынче за моей спиной всякое утворить может. Иль обиделась на меня, видеть не хочет?» — натягивал сапоги законник, беспокоясь не на шутку. И, забыв закрыть дверь, бросился в лес бегом.
Уж чего не нарисовало ему по пути воспаленное воображение! То представлял Ольгу зарезанной среди поляны, изнасилованной работягами, оттрамбованной кентами, порванной зверем.
«Иначе хоть ползком на обед бы добралась!» — кричало испугавшееся сердце фартового.
А баба просто заработалась и забыла об обеде. Она обматывала сухой травой стволы молодых берез, чтоб не погрызли их в холода голодные, зайцы, и очень удивилась, увидев перед собой Гришку. Тот, взбудораженный, дышал загнанным оленем. В глазах страх метался.
— Ольга, ты чё приморена тут? Иль про меня уже выветрило из калгана? — выпалил разом.
Баба села под березой. Убрала со лба припотевшую прядь. Улыбнулась устало. И вместо того чтоб ответить резко, сказала тихо:
— Прости меня, Гришенька.
У Гориллы от таких слов вся обида растаяла. Да и на кого обижаться, коль вот она, Оля. Усталая, одинокая, голодная. Забыла, видно, что есть теперь кому думать о ней и беспокоиться.
— Я вот тут хлеб прихватил. Да мяса. Не шибко что, но шамовка сносная. Хавай покуда. А я воды принесу, — приметил он пустую бутылку и торопливо пошел к роднику.
Вернулся через пяток минут. А баба уже спала, положив под голову его пиджак.
— Устала, бабонька моя. Не дождалась. Сморило кралю. Ну да ничего. Обожду, — взял лопату и неуверенно начал обкапывать рябину, пока Ольга спит и не видит.
Потом кленок отсадил от старухи пихты, поближе к рябинам. Под елкой хвою выгреб и сжег, чтоб клещи не разводились. У ольхи сухие ветки спилил. Присыпал землей корни ивы. Обкопал боярку. Даже можжевеловые кусты от мусора очистил. И сам не заметил, как увлекся. Хотел немного помочь, а на тебе — разохотился. И старые пни, собрав в кучу,
сжег на поляне. Подальше от Ольги, чтоб дым не мешал.Баба, проснувшись, глазам не поверила. Управился хорошо мужик. Ей этой работы на два дня хватило бы. А Гриша шутя справился. И ведь не подсказывала. Знать, доброе сердце у него. Вот только заблудилось малость в потемках. Не на ту тропинку свернуло.
С работы вернулись вместе.
Горилла сегодня впервые понял, как выматывается его баба в тайге в одиночку. Легко ль самой везде успеть? Да еще дом, дети и он на ее голову свалился.
До ночи то стирка, то уборка, то жратва. Спать ложится за полночь, а встает до света. Долго ли так протянет? Да еще и он — мужик все ж… Свое требует.
Горилла впервые понял, как ошибался, считая основной заботой о семье деньги.
«Ими рубаху не выстираешь, в хате не приберешь», — и, поспорив сам с собой, впервые наносил воду в бочки, нарубил дрова, подмел в избе.
Не все гладко получилось. Расплескал воду в коридоре. Подмел лишь посередине, углы не доглядел. Ольга и тому радовалась. Уже помощь. Весь вечер то по плечу погладит, то по голове, то щекой прижмется, все благодарит, что и на работе, и дома помог. Горилла совсем растаял.
Да и что там говорить: ведь тот впервые за свою жизнь домашнее есть стал. То борщ, то блины, то картошку тушеную. Все сытное, вкусное.
Впервые в чистом белье стал ходить. И бриться после каждой бани.
Ему вспомнилось, как не узнала его Оля, когда он вернулся в первый раз из бани побритый и подстриженный. Да и не только она.
Шел он по Трудовому эдаким фертом. Еще бы! К бабе, в теплую постель! А тут Дегтярев навстречу. Вылупился. Не узнал. Да и немудрено! Без бороды и усов, без шевелюры дрыком из Гориллы обычный Гриша получился. И лицо — чище и куда как пригожее, чем у других. Это уже Оля сказала. Но тоже не сразу. Вначале отшатнулась, не признав. В глазах — лед.
— Вам кого? Хозяина пока нет! — полоснула резко.
Горилле приятно стало. Хозяином назвала. Значит, признала своим. И рассмеялся громко. Ольга на шее повисла. Как девчонка.
Конечно, и в прежнем виде был дорог. Но теперь в люди выбиваться начал. Вон Дегтярев и вовсе перестал его навещать, видно, отпала надобность в проверке. Оно и так заметно — делом занят. В барак к фартовым заглянуть некогда. Все помалу, а день прочь.
А тут уж очень понравилось Гришке хваленым Ольгой быть. Да и себе спокойнее — баба на глазах все время. И теперь всякий день в тайге вместе. Так оно и веселее, и дело быстрее спорится. К вечеру вдвоем много успевали. Вдобавок грибов, ягод да орехов запасли, благо осень затяжной оказалась.
Ольга, подождав немного с оформлением Гришки в лесоводы, через месяц пошла к Дегтяреву. И тот, онемев от удивления, сказал:
— Я годами не мог его в тайгу на работу выгнать. На голодном пайке держал, ругал, уговаривал — не получилось. А тебе как удалось? Ведь он меня за разговор о работе обещал убить. А ты сумела! Ну и Оля! Конечно, оформим все. Просто не знал я!
\ л п Спасибо тебе, что сумела сладить. Видно, больше свободы
и своих законов полюбил тебя фартовый. А любовь — великая штука! Она, как дар, не всякому выпадает.