Закон вечности
Шрифт:
20
Отца Иорама выписали из больницы в понедельник, но он категорически отказался уйти до вторника.
Та ночь запомнилась Бачане на всю жизнь...
...Около полуночи отец Иорам встал с постели и на цыпочках подкрался к койке Бачаны. Бачана прикинулся спящим.
– Бачана Акакиевич!
– позвал священник шепотом.
Бачана не шелохнулся. Убедившись, что Бачана спит, священник опустился на колени.
– Боже великий!
– произнес отец Иорам и перекрестился.
– Спаситель наш! Святая дева Мария! Вот лежит перед вами раб божий Бачана Рамишвили и сам не ведает, что он есть сын ваш, душа ваша и милосердие ваше... Не гневайтесь
Велик и могуч бог, которому он служит, ибо нельзя верить в дело, которому себя посвятил, без божьей на то воли... И вот лежит он, Бачана Рамишвили, пред тобою, и я, пыль от ног твоих, песчинка твоего бесконечного великодушия, коленопреклоненно молю тебя - смилуйся над ним, над восставшим рабом твоим!.. Если же обречен он тобою, то прими взамен плоть и душу мою, ибо не сумел я попрать в нем бога иного и обратить его на путь веры твоей!..
Отец Иорам встал, трижды перекрестил Бачану, потом снял с шеи маленький крест, осторожно подложил его под подушку Бачаны и лег...
Бачана долго не мог заснуть. А, когда он проснулся, отца Иорама в палате не было. Он ушел чуть свет...
Спустя неделю Бачана покидал больницу. Трогательным было его прошание с медперсоналом. Палатный врач и фельдшерица Женя тоже всплакнули, словно им было жаль видеть выздоровевшего и уходящего из больницы человека.
Накануне в палату к Бачане зашла Женя. Она положила в баночку три белые гвоздики и присела на стул. Бачана, подумав, что Женя пришла прощаться, с улыбкой ждал. Но Женя молчала.
– Начни же, Женя!
Женя замялась.
– Ну, тогда начну я!
Бачана встал, подошел к фельдшерице и поцеловал ей руку.
– Дорогая Женя, по справедливости цветы тебе должен был преподнести я, но, надеюсь, добрая сестра милосердия простит своему неотесанному и неблагодарному пациенту эту бестактность.
– Бачана Акакиевич, - прервала Бачану Женя, - пока вы болели, сюда каждый день ходила женщина... Очень красивая женщина... И справлялась о вашем здоровье... Да...
У Бачаны сперло дыхание.
– Какая женщина, Женя?
– спросил он, хотя ему все стало ясно.
– Она заклинала меня не говорить вам...
– А как ее звать?
– Не знаю... Приходила каждый день и плакала, плакала... Вы не догадываетесь, кто она?
– Догадываюсь, Женя...
– Она очень вас любит... Оставила письмо, просила передать вам в день выхода из больницы... Вот оно...
Бачана взял письмо и, стараясь скрыть охватившее его волнение, стал перебирать в банке гвоздики.
– Она очень вас любит, Бачана Акакиевич!
– Спасибо тебе, Женя!
– Она очень хорошая, очень красивая, Бачана Акакиевич!
На подведенных черной тушью глазах Жени выступили слезы.
– Это ты очень хорошая
и очень красивая, дорогая Женя!– Бачана еще раз поцеловал руку фельдшерице.
Женя поспешно вскочила и вышла из палаты.
Бачана прилег на койку и задрожавшей рукой вскрыл конверт.
"Дорогой мой!
Теперь, когда бог внял моим мольбам и даровал мне твою жизнь, я хочу - не прося сочувствия и прощения - выплакать перед тобой мою боль, которую, казалось мне, не вместит хранилище бед и несчастий всего человечества и для которой оказался достаточным вот этот листок бумаги...
Лет двадцать тому назад не было ребенка умнее я красивее меня... И воспитанного хуже меня... Свой миллион мои родители истратили на то, чтобы сделать меня несчастной... Никогда я не признавала ничьей опеки и не нуждалась в провожатых - ни в школу, ни на улице. И когда однажды я села в машину напросившихся "провожатых", тогда... пропала моя жизнь и превратилось в ничто имя мое... Я не могу описать то, что произошло потом... Я рассказываю об этом впервые, рассказываю перед богом и тобой... Я была распята на кресте в Цивгомборском лесу, и молодость моя до сих пор висит там, на том обгорелом кресте...
...Потом я жила, смеясь и танцуя... И дожила до сегодняшнего дня. И вдруг я остановилась. Я вспомнила бога и перекрестилась. И вот я стою теперь на коленях перед тобой и прошу тебя: прими мою жертву, прими душу мою, прошедшую сквозь адские муки, которая все эти годы стремилась к тебе... Я благословляю этот ад, ибо путь через него шел, оказывается, к тебе..."
Если б в ту минуту врачи сняли у Бачаны кардиограмму, ему долго еще пришлось бы лежать в больнице.
Бачана принял две таблетки седуксена и попросил собственное сердце успокоиться. Потом его вновь окутал розовый туман, и он заснул. И это был первый за все время его болезни сон без сновидений.
Утром, попрощавшись со всеми, Бачана спустился к профессору. Профессор сидел за огромным письменным столом и внимательно что-то рассматривал через лупу. Бачана сперва не мог понять, чем занят профессор, а поняв, похолодел: перед профессором на столе лежало несколько разноцветных и разнообразных моделей... искусственного сердца. Бачане стало так плохо, что он поспешно опустился на стоявший у двери стул. Профессор поднял голову, удивленно взглянув на Бачану. Узнав его, он отложил пластмассовое сердце, встал в направился к нему.
– Очень, очень рад видеть вас, Бачана Акакиевич, да еще пожаловавшего, как говорится, на своих двоих!
Они пожали друг другу руки.
– Что с вами?
– насторожился профессор.
– У вас рука ледяная!
Бачана не мог оторвать взгляда от лежавших на столе моделей. Профессор понял все, поспешно подошел к столу, выдвинул ящик и одним движением руки смахнул туда модели.
– Валерьянку, если можно...
– с трудом произнес Бачана.
Профессор достал из шкафчика пузырек с каплями валерьяны, налил в стакан несколько капель, добавил воды и подал стакан Бачане.
– Выпейте и ради бога не обращайте ни на что внимания!
Профессор пощупал Бачане пульс.
– Ничего страшного, сейчас все пройдет!
Бачана постепенно успокоился.
– Что это такое, профессор?
– спросил он наконец.
– Да ничего особенного... Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, прошло...
– Отлично... Пересядьте, пожалуйста, вот сюда, в кресло... Поговорим о вещах приятных.
Профессор усадил Бачану в глубокое мягкое кресло. Помолчав немного, Бачана снова спросил: