Закон всего

Дева, согнув немного ножку, пододвинула к себе цилиндр и водрузила на свою прекрасную головку, кокетливо надвинув на глаза. Светлые волосы рассыпались по плечам, щепотка досталась груди, локон кокетливо опоясал глаз.

Гавриил роптал, спасаясь бесконечной молитвой и поклонами. Следом, развратница выгнула ножку, приблизив её к лицу, и пальцами ноги переместила цилиндр на макушку. При этом гимнастическом упражнении телесных складок ни на животе, ни в иных местах не просматривалось: все выглядело молодо, трепетно и элегантно. На животе горело аппетитное красное яблоко.

Монах помимо воли подглядывал; в его голове пылал пожар. Улыбка девы была открыта и естественна, как и молодое огнедышащее тело. Отец Гавриил залился пением молитвы, желая обуздать наседающий греховный соблазн. Ворон время от времени противно покаркивал: то ли стараясь запутать священника в тексте молитвы, то ли подталкивая к распутному прелюбодеянию.

– Господь создал человека голым, а ты шарахаешься от его деяния. Какой же ты после этого праведник божий, если отвергаешь творцово дело, – сказал Мефистофель вновь появившись в облике дирижера оркестра. Он ткнул палочкой в монаха и пристыдил: – Ты первый грешник будешь, коли отвергаешь оное. Фина предлагает любовь, блаженство, а ты – креститься. А как же: «Бог есть любовь»? Забыл что ли? – вновь явившийся супостат смеялся и гладил себя по бедру. Бедро внезапно обнажилось и приняло женские формы; в лесу заиграла флейта.

Гавриил усиленно закрестился, не переставая класть поклоны и читать очищающую молитву. На секунды он прервался, чтобы согласиться с появлением человека на земле в естественном голом виде, но добавил, что после Господь нарек ходить ему в одеждах для согрева и приличия.

– С Финой не замерзнешь, и грех захлебнется в усладе, – Мефистофель поводил дирижерской палочкой все ниже, понижая тона мнимого оркестра. Следом ехидно улыбнулся и уверил, что одеждой людей снабдил он, вначале помогая в убийстве диких зверей для использования шкуры; и как освежевать добычу и приладить шкуры – его наука. Ныне же, издеваясь над людьми, выдумывает умопомрачительные фасоны, которые смешны, как для прошлого, так и будущего; с настоящим же они договорились, что стерпит, насмеявшись вдоволь и поскрежетав стариковскими зубами.

Монах еще размышлял об услышанном и увиденном, как супостат внезапно исчез, и что обидно, ни девы, ни сена после себя не оставил. Идиотская привычка: являться и исчезать, когда вздумается, ни здрасте тебе, ни до свидания. Сатана одним словом. Один ворон шлепал ногами по перевернутой машине и время от времени негромко каркал. Но и он, расправив немыслимого размера крылья, взмыл в небо, сопровождая взлет слабым позвякиванием медальки. Монах послал ему крест вдогонку. Медалька звякнула сильнее…

Гавриил еще долго стоял на прежнем месте, читая молитву за молитвой и осеняя крестным знамением округу. «Шнобель, шнобель», – вклинивалось в молитву навязчивое слово и провоцировало беспорядок в мыслях. И ещё это соблазнительное красное, как пламя, яблоко… Интересно, кто нарек ее Финой? И еще, естественное магическое очертание от живота к ноге… искушающее. Космическая даль ласкала душу. В руке Гавриила замерла свеча, отражаясь предательским блеском в глазах. «Любвеобильная дрянь», – монах пытался оправдать дьявольское наваждение и оградить себя, теребя в руках защиту господню: крест, свечу и иконку. Супостат умеет охмурять и интим навязывать падким мирянам, – не зевай, – очнешься в клешнях лукавого. Клади поклоны и молитвой отгоняй нечестивого; заберется в мысли, а после и в постель уляжется с ногами, не зевай, – не отвертишься, – нечисть, одним словом.

Гавриил подвел глаза к небу, бормоча спасительные фразы. С неба кружась (солнце блистало) опустилось перо, воткнувшись в поседевшие волосы монаха. Отраженный луч света унес лик святого отца в небеса и явился в ином месте земли. Перо в голове торчало воткнутой стрелой, глаза горели всесокрушающим огнем, над головой волнистым париком повисла дымчатая туча. Индейцы Америки, глядя на небо, признали в изображении своего прародителя. В последующие годы они рассказывали о явившемся им лике подрастающим потомкам, уверяя, что образ сей был направлен свыше во благо их племени, продления жизни и доброго урожая, который пророс и был собран под чудотворным покровительством.

Камнетес племени высек из гранита облик старца явившегося в небе. Вновь созданное место поклонения обложили цветными каменьями; торжество надежды роилось в сердцах членов племени. Так в далекой дали зародилась загадка для будущих археологов, – пусть гадают на кофейной гуще, откуда что взялось.

* * *

Вася Волоха любил погреться у тепленького. Вот и теперь его рука лежала между ляжек соседки Валюши и неуклонно пробиралась к лощине в глубь приятных ощущений.

Василий представился соседке по столу, как специалист по квантовой физике, в которой, куда ни копни – кругом чудеса. Он сообщил об этом так, чтобы его услышали окружающие, и поинтересовался: не волнуют ли Валюшу забобоны квантовой науки?

– Конечно же, – обрадовалась соседка и чуть шире раздвинула ноги, позволив Васиной руке скользить в перспективу.

– Так вот, – многообещающе продолжил Василий, – в квантовой физике торжествует непредсказуемая жизнь, в которой все постоянно меняется. Если теорию о квантовой механики объединить с общей теорией относительности, то получится закон Всего, над которым я сейчас работаю. А закон Всего – это очень и очень… – и он накрыл Валюшин орган деторождения ладонью.

– Всего, всего?.. – повторила соседка за свадебным столом, желая только одного: остаться наедине, чтобы подробней узнать о квантовой физике, а также всего-всего самого невероятного. Пища и питье отодвинулись в сторону. Желалось, исключительно, всего-всего…

Видя такой успех Васи в квантовой физике, профессор Симон, присутствующий на свадьбе в числе родственников, решил ошеломить публику, и в первую очередь, женскую часть, теорией Большого взрыва. Симон на самом деле не имел научного звания, но живя в городе, не мог ни позёрствовать перед «деревней», уж очень потешно выглядел липовый авторитет. Слово «профессор» здесь всех укладывало на лопатки и заставляло роптать, а подтверждающие документы спрашивать было равносильно выяснению родословной мамонта. Да и Симоном он был только в обрезанном состоянии, а в первозданном виде по паспорту – Симончик, – фамилия располагающая к шуткам, но не к почтению. Родственники ему верили и соглашались со всем безоговорочно; в остальной же люд и плюнуть лень было, а не то, чтоб разъяснять, а тем более оправдываться.

Симон надул щёки и выдул, что явление Большого взрыва куда важнее квантовой теории. Его никто не услышал. Все были заняты своим делом, подкидывая дровишки в общий праздник бракосочетания.

Видя такое недоразумение, липовый профессор подхватил под руку подвернувшуюся женщину и с восторгом сообщил ей, что Нуклеосинтез Большого взрыва – это процесс образования самых лёгких элементов: водорода и гелия из первичного моря нейтронов, протонов, электронов и прочей мелочи. «Как? Вы этого не знали? – спросил он удивленно, – и благосклонно добавил: – Тогда оно вам и не нужно».

– Пойдемте лучше целоваться, – предложила новая знакомая беззастенчиво, чувствуя что-то неизведанное в словах ученого умника. – Меня зовут Клаша.

– Профессор Симон, – представился Симончик, и подумал, какое же сильное влияние имеет наука, и в частности теория Большого взрыва на покорение женских сердец. – «Ей богу, вернусь домой, и сразу полезу в науку разбираться, что к чему… и со взрывом тоже. Пора его на место поставить и взять на короткий поводок, чтоб не бесновался и не путался, как рыбная леска».