Законный брак

Стоит ли говорить, что я не такая? В прошлом у меня уже был выбор, что предпочесть – данное обещание или собственную жизнь, и я выбрала себя любимую. Что вовсе не делает меня человеком неэтичным (ведь можно поспорить, что мы, предпочитая свободу несчастью, тем самым отдаем дань почтения чуду жизни). Но сейчас, когда мне предстоит выйти за Фелипе, передо мной стоит дилемма. Во мне достаточно «иудейского», чтобы искренне желать своему браку продлиться вечно на этот раз (что уж там, так прямо и скажу, хоть и стыдно – на этот раз!), но я так и не смогла проникнуться безоговорочным уважением к институту брака. В истории брака я так и не нашла ни одного эпизода, в котором узнала бы себя и сказала: о да, на это я согласна. И это отсутствие уважения и осознания собственного места во всей системе внушало мне опасения, что в день свадьбы даже я не поверю собственным обещаниям.

Желая разобраться, я расспросила об этом Фелипе. Надо отметить, что он относился ко всему предприятию гораздо спокойнее. Хотя и у него институт брака вызывал не больше уважения, чем у меня, он то и дело повторял:

– Сейчас уже, дорогая, все превратилось в игру. Правительство установило правила, и мы должны им подыграть, если хотим получить то, что нам нужно. Лично я готов играть по любым правилам, лишь бы в конце концов мы с тобой могли спокойно зажить вместе.

Его подобное положение вещей устраивало, но я не хотела играть в игры; мне хотелось понимать, что я делаю, чувствовать, что это по-настоящему.

Фелипе понимал, почему я недовольна, и – благослови его Господь! – проявил достаточно терпения, выслушивая мои (довольно пространные) соображения по поводу двух противоречивых мировоззрений в западной цивилизации и того, как они влияют на мое восприятие брака. Но когда я спросила его, ощущает ли он себя больше «греком» или «иудеем», он ответил:

– Дорогая, все это не про меня.

– Почему? – спросила я.

– Я не грек и не иудей.

– Но кто же ты тогда?

– Я бразилец!

– Что значит – бразилец?! Фелипе не выдержал и рассмеялся:

– Этого не знает никто! Вот почему так хорошо быть бразильцем. Никто не знает, что это значит! Поэтому ты можешь использовать эту отговорку – что ты бразилец – и жить как хочется. Отличная стратегия, между прочим. Мне она очень хорошую службу сослужила.

– Но мне-то как она послужит?

– Она поможет тебе наконец расслабиться! Ведь ты скоро выйдешь замуж за бразильца. Так почему не начать думать по-бразильски?

– Это как?

– А как хочешь! Ведь мы, бразильцы, именно так и поступаем! Берем у всех идеи напрокат, смешиваем и создаем что-то новое, свое. Вот послушай – что тебе больше всего нравится у «греков»?

– Их человечность, – ответила я.

– А у «иудеев» – если вообще что-то нравится?

– Честь, – призналась я.

– Ну вот и решили – берем и то, и другое. Человечность и честь. И на этой основе строим брачные отношения. Назовем это «бразильский коктейль». И будем делать все по-своему.

– A так можно?

– Дорогая! – воскликнул Фелипе и взял мое лицо в ладони с внезапной отчаянной решимостью. – Ну как ты не поймешь? Как только мы получим эту чертову визу и женимся в Америке, можно будет ВСЁ!

Неужели и правда всё?

Я молилась, чтобы Фелипе оказался прав, но все же сомневалась. Мой самый глубинный страх по поводу брака, когда я наконец докопалась до самой его сути, заключался в том, что в конце концов брак начнет менять нас в гораздо большей степени, чем мы – его. Много месяцев я изучала брак, но это привело лишь к тому, что я стала еще больше бояться этой возможности. Я убедилась, что институт брака обладает поразительно огромной властью: он больше, древнее, глубже и сложнее, чем нам с Фелипе когда-либо суждено стать. И неважно, что мы считаем себя такими современными и умными, – я боялась, что, как только мы ступим на брачный конвейер, из нас по-быстрому отольют клонированных супругов, затолкав в общепринятую форму, удобную обществу, – даже если она будет неудобна нам.

И все это меня очень пугало, потому что, пусть это кого-то раздражает, мне нравится думать о себе как о не соответствующей стандарту. Нет, я не анархистка, Боже упаси, но мне приятно сознавать, что по жизни мне свойственно инстинктивное неприятие общепринятых норм. Да и Фелипе, по правде говоря, нравится думать о себе в таком же ключе. Да что уж там, давайте начистоту – кому из нас не нравится думать о себе в таком ключе? Ведь как приятно считать себя эксцентричным нонкомформистом, даже если вы просто купили не такой кофейник, как у всех! Вот почему сама мысль о том, чтобы поклониться общепринятому и выйти замуж, казалась мне досадной – точнее, казалась досадной той самой упрямой части моего противящегося авторитетам гордого «древнегреческого» существа. И я уж честно думала, что эта проблема никогда не решится…

Но потом познакомилась с Фердинандом Маунтом.

Блуждая в Интернете в поисках очередных идей о браке, я наткнулась на любопытный научный труд под названием «Антисоциальная семья». Автором выступил британский автор по имени Фердинанд Маунт. Я тут же заказала книгу и попросила сестру переслать ее на Бали. Мне понравился заголовок, и я была уверена, что в книге наверняка найдется немало вдохновляющих историй пар, которые каким-то образом нашли способ победить систему и подорвать авторитет общества, не изменив своим бунтарским корням даже в рамках института брака. Может, мне удастся найти в ней образцы для подражания!

Однако оказалось, что, хотя книга действительно была посвящена борьбе с условностями, эта тема обыгрывалась в ней вовсе не так, как я ожидала. Это была отнюдь не мятежная проповедь, что, впрочем, неудивительно, учитывая, что Фердинанд Маунт (прошу прощения – сэр Уильям Роберт Фердинанд Маунт, баронет третьей степени) – ведущий консервативной колонки в лондонской «Санди таймс». Скажу честно: никогда бы не заказала эту книгу, знай я об этом заранее. Но все же хорошо, что я ее заказала, потому что порой спасение приходит к нам в самом неожиданном обличье, а сэр Маунт и впрямь стал для меня спасением, высказав одну идею о браке, которая радикально отличалась от всего, что я до этого накопала.

Итак, Маунт – с вашего позволения, я опущу все эти «сэры», «баронеты» и проч. – утверждает: все браки по определению являются попыткой ниспровергнуть авторитет. (Все браки, заключенные по собственному желанию. То есть не устроенные семьей или кланом, и не ради денег. Одним словом, все браки в западном обществе.) Семьи, вырастающие из таких индивидуалистических союзов, заключенных в результате каприза, также бросают вызов условностям. Маунт пишет: «Семья – бунтарская организация. По сути, семья – это не что иное, как образчик бунтарской организации, которая остается такой уже много веков. Лишь семья на протяжении всей человеческой истории и по сей день подрывает авторитет государства. Семья – вечный, неизменный враг всех иерархий, религий и идеологий. Не только диктаторы, епископы и комиссары, но и скромные приходские священники и рассуждающие за столиками кафе интеллектуалы неоднократно сталкивались с каменной враждебностью семьи и ее решимостью до последнего противостоять посторонним вмешательствам».

Довольно серьезное заявление, но доказательства Маунта неоспоримы. По его мнению, поскольку современные пары заключают браки по глубоко личным причинам и в границах своего союза создают некую «тайную жизнь», они априори представляют угрозу для любого, кто хочет править миром. Ведь первая цель любого авторитарного правителя – обеспечить контроль над населением путем принуждения, идеологической обработки, запугивания или пропаганды. Но, к своей досаде, постепенно правители понимают, что им никогда не удастся полностью контролировать или даже отслеживать то тайное, что происходит между двумя людьми, которые регулярно спят в одной кровати.