Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

– Я готов ко всему, даже к самому худшему! – глядя архонту в глаза, пылко ответил Солон. – И не страшусь никого! Я склонен держать ответ перед афинским демосом. Но, умалишённым, Аристодор, мне пришлось прикинуться потому, что умных граждан либо не хотят, либо боятся в Афинах слушать. Только слабоумный у нас имеет большую свободу. Все остальные молчат. Они чувствуют себя пренебрежёнными, скованными и обманутыми. Жизнь для многих людей стала невыносимой. Очень многие недовольны ситуацией, и выхода из этого пока не видно. Разве ты ослеплён, ничего не замечаешь, архонт? Неужели ничего не слышишь?

Гость задумчиво смотрел на собеседника, всем своим видом давая понять, что ничего не слышит и не замечает, хотя со зрением и слухом у него всё в порядке.

– Я боюсь, Аристодор, – продолжил далее Солон, – как бы смута, более глубокая, чем нынешняя, не охватила вскоре всю Аттику. Тогда для нас могут наступить чудовищные времена, не поможет и святость сомнительных законов. Касательно Саламина, то он как раз, поможет избежать худшего. На острове есть плодородная земля, а у нас полно безземельных. Афинам нужна саламинская пристань – она оживит торговлю. В случае длительной войны с варварами или недружественными эллинами, а такое также следует предусмотреть, Саламин можно сделать неприступным укрытием для афинян. И, самое главное – возврат исконно нашей территории поднял бы дух ионийцев, возвысил Афинское государство в глазах всех эллинов, возродил активную жизнь. Саламин отодвинул бы задворки нашего государства.

Архонт, удивлённый глубиной прозвучавших мыслей, продолжал безмолвствовать.

– Но ты, дорогой Аристодор, не знаешь ещё об одном, пожалуй, самом нелицеприятном. Мегаряне собираются сделать и уже делают Саламин неприступной крепостью. И если мы подобное допустим, то тогда не видать нам желанного острова, как своих ушей! Боюсь, что и на другие наши земли мегаряне позарятся. Они же знают, что мы сильно пали духом и не способны держать мечи. Небывалая беда грозит Афинам! И в ней будешь повинен ты. Что на это скажешь, охранитель законов?

Гость молчал, поджав губы и осмысливая услышанное здесь от Солона. Ранее, где-то в глубине души, он ещё таил надежду переубедить бунтаря. Но в итоге получилось так, что помешанный поэт переубеждал его – несгибаемого архонта, навязавшего Афинам закон о Саламине в своей правоте. Признать сейчас свою неправоту Аристодору не позволяли гордость и должность. Считать же неправым Солона ему не давали честь и совесть. Именно поэтому неподатливый архонт предпочёл не делать скоропалительных выводов. Он долго размышлял, затем вновь строгими глазами пристально посмотрел на Солона, но то уже был другой взгляд. Глаза те же, а взгляд иной – более дружелюбный и сочувственный. Можно сказать это был взор молчаливой негласной поддержки, во всяком случае, искреннего сомнения.

– Я пойду, – сказал Аристодор, почти, извинительным тоном. – У меня ещё много дел. Завтра Экклесия, ты знаешь. Надеюсь, боги помогут нам разобраться в трудных делах. Но многое, Солон, будет зависеть только от тебя, от твоего благомыслия и умения убеждать афинян. Завтра тебе предстоит переход от умоисступления к врачеванию. Тебе надлежит определить если не судьбу Афин, то свою собственную. Зевс и Афина тебе в помощь!

3

На следующий день, с самого утра, тысячи граждан Афинского полиса потянулись в сторону Пникса – невысокого холма, обнесённого оградой, расположенного в западной части Афин. Здесь со времён Тесея – основателя Афинского государства, проводились народные собрания афинских граждан. Такого стечения людей, как в сей раз, не наблюдалось уж лет двадцать. Даже те, кто не имел права голоса, пришли посмотреть на небывалое, как они полагали, зрелище. В само собрание их не впустили, поэтому «зеваки» пристроились на подступах к Пниксу, в надежде хоть что-нибудь увидеть, а то и услышать. Мужи, достигшие двадцатилетнего возраста и старше, разместились на холме по строго установленному порядку, на специально сооружённых террасах. Каждый из них принадлежал к определенному геносу (роду), который, в сущности, выражал наличие гражданских прав, имущества и религиозной общности. Роды объединялись в братства, называемые фратриями. Фратрии по установленной традиции выполняли административные, военные и культовые функции. В каждую фратрию входило тридцать родов. В свою очередь, три фратрии составляли территориально-племенное объединение, называемое филой. Во времена Солона в афинском государстве насчитывалось четыре филы, носившие имена сыновей родоначальника ионийского племени – Иона, правнука Прометея. Первой размещалась фила Гелеонта, к которой принадлежал Солон, далее – филы Эгикора, Аргада и Госплета. В простонародье их называли филами гелеонтов, эгикореев, аргадеев, госплетов. Таким образом, на Пниксе, в строго отведённых местах, в составе четырёх фил выстроились в общей сложности триста шестьдесят афинских родов, ожидавших начала народного собрания – высшего органа власти Афинской державы. Издавна народное собрание получило название Экклесии. И это название сохранилось навсегда.

Все граждане, пришедшие на собрание, расположившись полукругом, стояли лицом к центру холма. На нём находились жертвенник и священные лампады, в которых от начала и до завершения собрания курился ладан. Здесь же располагалась скамья для высших должностных лиц – архонтов. Во время работы Экклесии только им разрешалось сидеть. Народ, конечно, может и постоять, шутили старики-афиняне. В противном случае собрание никогда не закончится.

Несколькими метрами справа находилась бема – государственный камень, как ещё называли её афиняне. Именно с этого большого камня, высеченного из скалы, во время выступлений, ораторы обращались к присутствующим гражданам и гостям.

Казалось всё уже готово к открытию собрания. Аристодор беспокойными глазами окинул сборище граждан; он искал, но никак не находил Солона. В сущности, собрание могло проводиться и без него. Однако все понимали, что главный вопрос, выносимый на обсуждение, исходил от купца, следовательно, сами боги велели ему быть на Пниксе.

Архонт вдруг заметил, как сотни афинян оживлённо обратили свои взоры к входу на холм. Именно оттуда, не спеша, в сопровождении Клиния, Гиппоника, Коиона и Дропида шёл в направлении своей филы главный зачинщик сегодняшнего сборища.

«Хвала Афине!», – подумал архонт и спустя некоторое время, одев на голову миртовый венок, поднялся на бему.

– Мужи афинские! – обратился он к стоявшим гражданам. – Воздадим должное олимпийским богам, да пребудут вечные боги с нами. Принесём им жертвы, восславим их благородные деяния и возмолимся!

После этих слов от каждой филы отделились по шесть человек и направились к жертвеннику. Двенадцать жертвенных поросят, которых они несли, были заколоты, а их кровь наполнила амфоры.

Дальнейшие священнодействия продолжили жрецы храмов Афины и Посейдона. Они окропили Пникс кровью молодых поросят и зажгли священные лампады. Затем перед жертвенником предстал архонт-басилевс Клеандрид. Воздев руки к небу, он возгласил молитву:

– О, вечносущие боги Олимпа! Ты, Великий глава богов Зевс, и ты, покровительница брака, волоокая Гера, гроза морей Посейдон и премудрая воительница Афина, лучезарный Аполлон и добросердечная Артемида, хитроумный Гермес и кормилица Деметра, огнедышащий Гефест и прекрасная Афродита, воинственный Арес и согревающая Гестия! К вам обращаюсь я, от имени афинских граждан. Вас я молю – вразумите наши головы и наставьте на путь истины. Просветлите наш разум и освятите наши чувства. Дайте нам волю и помогите разрешить наши споры. Не лишайте нас своего покровительства в наших трудных делах. Мы же обязуемся чтить вас в века вечные и приносить вам священные жертвы!

По свершению религиозной церемонии, архонт-эпоним Аристодор вновь поднялся на бему и с чувством тревоги воззвал к собранию:

– О, афинские мужи! Коллегия девяти архонтов, избранных народом, то есть вами, ставит на ваше усмотрение вопрос об отмене закона, запрещающего ведение войны за Саламин. Мы делаем это по требованию многих граждан и прежде всего Солона, сына Ексекестида. Те из вас, кто настаивает на обсуждении данной проблемы, поднимите руку.

Большинство стоявших граждан проголосовало за включение названного вопроса, фактически единственного, в порядок дня Экклесии.

– Кто произнесёт слово? – обратился Аристодор к собравшимся мужам. Все сразу устремили свои взоры к Солону. Но тот не подавал никаких признаков желания говорить. Тогда архонт уточнил:

– Желательно, чтобы высказались от каждой филы.

От филы, к которой принадлежал Солон, выступил старейший, достойнейший воин Лисий, друг покойного Солонового отца. Он незамедлительно призвал афинян отбросить колебания и сомнения, похоронив тревогу, робость и неуверенность, отменить позорный закон и готовиться к походу на Саламин.