Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

Представители остальных трёх фил выступили таким образом, что, дескать, закон, конечно, плох, и его надо бы отменить. Но поскольку закон есть прочный порядок, то к нему следует относиться уважительно, то есть фактически отменить не следует.

В собрании возникла атмосфера неопределённости. Многие, хотя и считали отмену злополучного закона весьма необходимой и назревшей, боялись, однако, говорить об этом в открытую. Случись в будущем неудача, таким ораторам не поздоровилось бы, да и к чему открыто рисковать, думали некоторые про себя. Лучше уж промолчать. Так надёжнее будет.

Солон точно уловил момент всеобщего сомнения и в самый нужный момент взял слово. Без робости и колебаний, величавым шагом, с высоко поднятой головой он подошёл к трибуне. Взойдя на бему, одел на голову миртовый венок, окинул присутствующих открытым, сильным взглядом, от чего некоторые его недоброжелатели даже опустили глаза, он красивым звучным голосом буквально бросил свою факелоподобную речь в многотысячные ряды.

– Доблестные мужи! – с пафосом, но с долью сарказма начал оратор. – Здесь, передо мною, говорили, о том, что надо чтить законы. Признаюсь – я с этим полностью согласен. Закон есть основа нашей жизни, и уважать его – первейший долг гражданина. Скажу больше, мы должны не только почитать, но и во всём следовать закону.

При этом Солон, пронзительно посмотрел в сторону напряжённо сидящих архонтов. Те настороженно, еле заметно, кивали головами, в знак одобрения сказанного им. Хотя по всему чувствовалось, что они боятся хитросплетений, которые могли последовать за прозвучавшими Солоновыми словами. Говорящий успел также метнуть взгляд в сторону своих друзей, неотступно следивших за ним недоумённо, вопросительно и растерянно. При первых же услышанных словах, они весьма напряглись. Дропид, тот и вовсе занервничал.

– Однако скажите мне, афиняне, – обратился доверчиво и дружелюбно поэт к стоявшим на холме, – вы уважаете людей, порочащих честь и достоинство граждан? Уважаете или нет? – ещё настойчивее переспросил он.

– Нет! – раздались одинокие робкие голоса.

В этот момент Коион, Клиний и Гиппоник облегчённо вздохнули.

В свою очередь архонты, чьи предчувствия начали оправдываться, напряглись, словно готовились защищать свой пошатнувшийся авторитет.

– Увы! – воскликнул Солон, – такие люди не заслуживают чести! Так и законы. Да-да! Они как люди. Те установления, которые достойны почитания – следует усердно беречь, за них надо сражаться, как за собственную жизнь. Но законы, позорящие нас, вызывающе глубокое презрение, наносящие непоправимый вред государству, ставящие под сомнение его существование – надлежит отмене. Некоторые, из выступавших здесь, упрекали вас в бессмысленности и пагубном превращении. Они утверждали, дескать, сами же вы голосовали за принятие «Закона Аристодора», а теперь, мол, бездумно желаете его отменить. «Как мало для вас значит закон» – сетовали предыдущие ораторы. О себе скажу – я не поддерживал этого установления, ибо в то время был далеко за пределами Аттики. Но будь я здесь, решительно выступил бы против него. Этот закон, о, мужи, есть не что иное, как автотомия, самокалечение, отсечение наших рук, ног, а то и головы. Тех, кто ранее голосовал за принятие подобного решения, я не виню. Таковы были обстоятельства жизни, вернее, так вам их представили, и вы – поверили. А поверив – поддержали сомнительное предложение. Народ ведь легко поддаётся обману. Жестоко, что и говорить, поступили с вами. Но осмелюсь заявить, обстоятельства, на самом деле, были иными. К тому же, они, всё больше и больше меняются, и, разумеется, не в пользу злополучного закона. Да и сам он, как это не кощунственно звучит, по своему существу беззаконен. Ведь он не дал нам покоя и умиротворения и не решил главного, а всего лишь держит нас во тьме, в неведеньи, порождая мучительную тягость. Подумать только! Афинам навязали правило, запрещающее упоминать название острова, века принадлежавшего нам и бездарно потерянного. Жаль, что афинянам не запретили о нём думать, а то ведь и такое в пору бессилия и бездумности можно было бы принять. Моя душа, афиняне, трепещет, она наполняется стыдом от того, что вся Эллада, смеётся над нами. Да что там Эллада, даже варвары, и те, считают, что такое установление мог принять либо трусливый, либо умственно ограниченный народ. Египетские жрецы по этому поводу смеялись мне в лицо. Они не верили, что подобное возможно. С нами уже многие перестали считаться, с нами не хотят иметь дела. Слово «афинянин» становится предметом насмешек и издевательств. О нас вскоре начнут сочинять позорные басни, сравнивая с ослами, мулами и обезьянами. Не исключено, что за нами навсегда закрепится слава глупцов и трусов. Разве этого не достаточно? Неужели вы желаете такого, афиняне? Я вас спрашиваю, – обратился воспламенённый Солон к стоящим на террасах тысячам мужей, – неужели вы хотите слыть недоумками? Недоумками и трусами! Людьми, ни к чему не способными!

Террасы некоторое мгновение молчали, затем откликнулись лихорадочным эхом:

– Нет! Не хотим!! Долой «Закон Аристодора»! Долой позорный закон!!!

Патетический тон речи Солона возымел действие на афинских мужей. Они словно бы проснулись и кинулись в бой. На Пниксе разразилось невообразимое смятение. Даже те, которых не впустили в собрание, издалека, что есть мочи, орали:

– Долой позорный закон!!!

Они кричали даже сильнее, нежели участники собрания.

Многие, правда, в нерешительности помалкивали, беспокойно поглядывая друг на друга. Но возбуждённо кричавших афинян было больше. Во всяком случае, создавалась видимость, якобы их больше. Ведь издавна повелось, если двое кричат, а пятеро молчат, то кричащих индивидов воспринималось как бы намного больше, нежели молчащих. Так было всегда и везде, так было здесь и теперь, на Пниксе.

Дав орущим афинянам вволю излить свои чувства, предаться исступлению, Солон поднял руку, призвал всех к спокойствию и страстно продолжил:

– Становится, афиняне, очевидным – такое законоположение необходимо отменить. Я понимаю – это нелегко, а кое-кому боязно и тоскливо. Однако общие интересы должны стоять выше мнимого послушания и личной корысти. Я призываю вас вспомнить о том, что Саламин принадлежал Афинам с незапамятных времён. Это утверждали и Гомер, и наши предки. Преданье наше об этом твердит! Об этом и ныне живущим ионийцам надлежит всегда помнить. Но мы проявили малодушие и слабость, приведшие к потере острова. Более того, мы отгородились постановлением, вводящим нас в заблуждение и примиряющим с унизительным положением. Потомки не простят нам такой трусости. Мы будем прокляты на вечные времена, презреют нас и небожители! Поэтому, афиняне, прозрейте, пробил час!

– Правильно, Солон, правильно! – неистово закричали стоявшие на холме прозревшие мужи. – Не будет нам прощения!

– Так вот, граждане, – снова заговорил оратор, – мне понятны тревоги и опасения многих по поводу упразднения закона, но ведь совершенно ясно и то, что унизительное положение, в котором оказались Афины, ещё более опасно и тревожно для каждого из нас. Саламин не просто вожделенный остров – это ворота к нашему дому. Скажите, может ли хороший хозяин позволить, чтобы его воротами пользовались другие, в то время как самому приходится перелезать через ограду? Ответ ясен, как сегодняшний солнечный день – мы не можем позволить себе подобной роскоши.

– А как же мегаряне? – злобно крикнул стоявший в первых рядах филы Аргада упитанный Гермий. – Я думаю, они с тобою не согласятся, Солон. Или прикинувшись помешанным, ты и их сумеешь чудно убедить? Уж они-то, насколько мне известно, не повредились умом.

– Да, наши недруги сильны и не столь глупы, как может сперва кому-то показаться. Они не позволят нам спешным наскоком овладеть островом. Да и мы сегодня не готовы к войне, – с горечью молвил Солон. – К тому же будем иметь в виду, если мы благоразумно избавимся от унизительного закона, то вовсе не значит, что завтра же, облачившись в воинский наряд, следует отправляться на Саламин. Нет и ещё раз нет! Для этого необходимо значительное время, большие средства и… умный стратег. В поход на Саламин, как я полагаю, пойдут с превеликим тщанием обученные добровольцы. Ни один человек не должен воевать по принуждению. Я уверен, граждане афинские, в успешном для нас исходе дела. По этой причине прошу всех, кому не чужды интересы и будущее отечества, кто не лишён чувства стыда, кто, в конце концов, ощущает в себе силы, проголосовать за отмену чуждого афинскому народу закона.

Солону хотелось сказать ещё что-то более сильное и впечатляющее, об этом он и размышлял несколько мгновений, но затем, тихим, даже смиренным голосом, неожиданно завершил свою речь:

– Накануне мне пришлось прикинуться умалишённым, дабы убедить всех в истинном положении дел. Но уверяю вас, граждане, если мы не решимся изменить ситуацию и не возвратим себе Саламин – я и впрямь сойду с ума или впаду в истерику. Во всяком случае, ипохондрия меня уже посещала.

С этими словами выступавший поэт покинул трибуну. Собрание на краткое время затаилось, задумалось, видимо жалея его и взвешивая свою судьбу. Затем постепенно стал нарастать шум, переросший в оглушительный шквал. Казалось, над Пниксом несётся в вихре Гарпия, а также разверзлись небеса и сам Зевс мечет громы и молнии в колеблющееся сборище народа, зажигая пожар неуёмной страсти. Под воздействием солоновой речи афиняне сами раскалились и распалились. И чтобы выпустить из себя пар начали все кричать. Кричали если не все, то почти все. Да так кричали, что не слышали не только друг друга, но и самих себя. Выкрики были в основном одобрительными, по всему чувствовалось, Солон, верно, определил ахиллесову пяту афинского демоса. Имелись, разумеется, и противники отмены закона, но видя, что большинство граждан склоняется не на их сторону, они притихли, дожидаясь более удобного случая для своих притязаний.

Еще долго холм напоминал бушующий пожар. Аристодору понадобилось немало времени и сил, чтобы преодолеть такое пагубное, как он полагал, превращение народа. Наконец, ему удалось усмирить распалённых участников народного собрания. Кому-то из молодых людей он даже устрашающе пригрозил тюрьмой, если тот не уймётся.

– Решения, – раздражённо и непонятно кому рявкнул архонт. – Нам нужны решения. Итак, мужи афинские, – обратился он к разгорячённым гражданам. – На ваш суд я ставлю вопрос об отмене «Закона Аристодора». Те, кто склоняется к подобному решению, поднимите руку. При этом, напоминаю – архонты голосуют позже.

После оных слов над Пниксом поднялись тысячи рук. Логисты – счётчики немедля взялись за своё дело. Голосование шло по филам, что упрощало задачу подсчёта голосов. Сведения о результатах положительного голосования немедленно передавались в коллегию архонтов.

– Теперь, поднимите руку те, кто выступает против упразднения закона, – призвал председательствующий. Несколько человек, потупив взоры, проголосовали против предложения Солона.

– Всё ясно, – сдержанным тоном промолвил Аристодор.