Закулисье российской истории. Завещание Ельцина и другие смутные события нашей страны
Шрифт:
4 милиционера убиты, 3 ранены.
И это только смертники. Но к этому надо добавить многочисленные обстрелы, нападения, взрывы и т. д. Можно говорить о том, что в этом году имеет место просто какой-то всплеск насилия по всему Северному Кавказу. Значит, там появилось новое качество насилия? Новое качество терроризма? И если говорить о новом качестве, то в чем оно?
Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:
Это всплеск насилия, связанный с разными причинами. Но то, что террористы поменяют стратегию или уже поменяли, это чувствовалось. Та передышка, о которой мы говорим, относительная стабильность, которая была, — они ее использовали для анализа и для подсчета собственных ресурсов, а также для смены стратегии. Причины? Очень сложно назвать причины,
И все же — что изменилось? И год назад, и два года назад, к сожалению, и в Чечне, и в Дагестане, и в Ингушетии общество сталкивалось с похищениями, с насилием, с нарушением прав, с не расследованием прежних преступлений. Что же качественно изменилось в 2009 году? Это в обществе что-то произошло или это боевики и террористы изменили тактику?
Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:
Это произошло не вдруг, это копилось. К этому шло, потому что копились нерешенные проблемы. Или нерешаемые… Да, в экономическом смысле в Чечне имеет место очень большой прогресс. Но когда ребенку было 5–10 лет, у него убили отца, брата и т. д. Это поколение выросло, и вот они-то сегодня и взрываются. Это именно тот возраст. Это поколение, которое потеряло родных в первую войну. И не менее важно, когда молодые люди не могут себя реализовать. Они попадают в пустоту. И вот именно из этой среды специалисты берут молодых людей, а потом их обрабатывают. Довольно успешно, как мы видим. А что мы можем противопоставить?
В 2009 году в Чечне имеет место качественно новая ситуация. Всплеск насилия там не случаен. И он может иметь очень долгосрочные последствия.
Когда закончились чеченские войны, тогда к власти пришли Кадыровы. Как бы к ним ни относились, и Ахмад-Хаджи, и Рамзан очень много сделали, это безусловно. Их можно ругать, их ругают, но они сделали для восстановления мирной жизни очень много. Но ожидания-то были еще больше, как выясняется. Одно дело, когда люди живут непосредственно после войны, — этот кошмар кончился и становится все лучше, лучше, лучше и лучше. Но потом ожидания становятся больше, и уже начинают вспоминать о политическом облике режима, о его жестокости, о его расправах и т. д.
Что же касается нового поколения, то оно с исторической точки зрения достаточно опасно. Почему? Потому что эти молодые люди практически не знали мирной жизни. Они привыкли к постоянному насилию. Они являются носителями регенерации конфликтной ситуации, но они в этом не виноваты, это их беда. Это их трагедия. Они себя чувствуют какими-то маргиналами. И это — не говоря про безработицу и т. д. Политика давления, которая осуществлялась в Чечне и давала весьма позитивные результаты, себя исчерпывает. И в Чечне, а также в Дагестане и в Ингушетии нужен национально-государственный консенсус. Между всеми. Нужен прорыв вакуума между правящими элитами, которые, что хотят, то и делают, и остальным обществом.
Понятно, что все познается в сравнении: это новое качество по сравнению с тем, что было в последние три года, когда позитивные тенденции, несмотря ни на что, шли вверх. Но теперь произошел какой-то обрыв.
Это долго зрело. Но рано или поздно это должно было произойти, если не менять метода руководства обществом. И это не успокоится. Дело в том, что были допущены ошибки еще в первую и вторую войны. Дело в том, что армия — это инструмент для отражения внешнего врага. Когда армию используют и дают ей полицейскую и даже карательную функцию внутри государства, для солдат врагом становится обычный человек, гражданин России. Это и было сделано и в первую войну, и в начале второй. Это была жестокость со всех сторон, особенно в армии. И на войне нет ни моральных, ни этических норм. Проблема в том, что война закончилась, но методы остались.
Мнение по этому вопросу Алексея Малашенко:
Мы еще, по-моему, одну вещь забыли сказать об одной ошибке и центральной власти, и местной власти. Это, может быть, вынужденная ошибка, но когда я каждый день слышу, что все те, кто в лесах и в горах ходят, это бандиты, это абсолютно неправильно. Те люди, которые так полагают, включая самые высшие инстанции, это они себя как бы успокаивают.
С бандитами пятнадцать лет воевать нельзя с применением танков и самолетов. Для понимания, что это за люди, нужно какое-то новое определение. Произнести слово «оппозиция» никто не решается. Но это часть общества, пусть не очень большая, но тем не менее которая в такой крайней форме выражает социальный и политический протест. Это не бандиты, которые с ножом бросаются для того, чтобы отнять часы.
Президент Ингушетии Юнусбек Евкуров сказал, что тех, кто в горах, можно разделить на три категории. Первые — это наемники, которые ездят по всему миру и зарабатывают деньги. С ними есть только один способ борьбы — это уничтожение. Вторые — это идейные, которых трудно, но все-таки можно убедить.
И третьи — это очень большой процент обманутых, запуганных или просто тех, кого шантажируют.
Наемники сегодня большой роли не играют. Тем более что арабы даже во время чеченских войн особо популярны не были — это прекрасно знают те, которые этими проблемами занимается.
Но есть еще фанатики, есть абсолютно упертые религиозные фанатики, и они есть в каждой религии. А есть просто верующие, которые недовольны, которые агрессивны, которые радикальны, — и вот с ним можно и нужно иметь дело. Но есть какой-то процент людей (не только в Чечне, не только в Ингушетии, по всему миру), с которыми разговор не имеет смысла. Это абсолютные фанатики, готовые на любые преступления.
Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:
В процентном отношении 90 % тех, кто уходит в горы, — это протест. Дело в том, что когда в обществе нет политической оппозиции и людям негде выражать свое недовольство, им некуда деть свой протест. Они его выражают в разных формах. Мы не оставили им ничего другого, как уйти в сторону радикализма. Мы можем сказать, что государство не сделало ничего, чтобы их туда не послать, чтобы они туда не пошли. А еще люди могут быть запуганы. Особенно в горных селах могут прийти и сказать: «Если ты не пойдешь с нами, мы убьем твою сестру».
Сколько их — членов формирований, которые ходят с оружием в руках? Примерно тысяча человек? Больше? Меньше? Точных данных, естественно, нет и быть не может. Они разделяются на активных, то есть тех, кто действительно в горах, а есть люди, которые им сочувствуют и помогают. Но цифра «тысяча» — она была всегда. В любом случае их не было больше даже во время самой активной войны. Да и не нужно для маленькой Чечни больше тысячи.
А сколько русских сейчас проживает в Чечне? Если убрать ФСБ, армию, временные гарнизоны и т. д., то останется примерно 30–40 тысяч. Например, в Надтеречном районе — там исторически живет много русских.
Мнение по этому вопросу Абдуллы Истамулова:
Они живут нормально. Я не могу сказать, что им легко, конечно… Трудно всем. Когда от 50 до 70 % безработица, но власти национальным меньшинствам стараются дать работу, чтобы не было ущемления. Вот у меня в доме живут четыре семьи — нормально живут. И явного ущемления нет. А скрытое? Это на месте есть. Люди разные есть, но это на бытовом уровне. Но на политическом уровне притеснения русских нет.
В Ингушетии имеется «Программа-2015», то есть программа экономического развития до 2015 года.
В нее входит повышение зарплат, развитие образования, медицинской помощи, создание рабочих мест, поддержка малого бизнеса, чтобы люди могли открыть свое дело. Юнусбек Евкуров говорит, что это даст 99 % успеха. В результате станет меньше боевиков и их пособников, которые уйдут в лес.
Если в этом будет поддержка России, это может дать результат, но только если это будет действительно поддержка, если удастся добиться консенсуса в обществе. Но для этого потребуются время и каторжное терпение.