Заложники

Наплакавшись, Мансте поднялась, тщательно ополоснула лицо речной водой, причесалась. Во двор она вернулась успокоенная, разве что лицо ее приобрело болезненно-бледный оттенок.

Бросив на нее взгляд, Скирвайлис понял, что Мансте все знает. Их глаза встретились. У князя защемило сердце, и он отвернулся, позабыв даже от растерянности, куда собирался идти, что делать. Ему вдруг захотелось подойти к невестке, обнять ее, утешить ласковым словом, но он не сделал этого, испугавшись собственной слабости. Больше всего старый воин опасался сейчас дрогнуть, нарушить данное людям слово. Он сердито нахмурился. Надо что-то делать, давать указания, распоряжения, тогда все образуется само собой, подумал князь. Пожурив Скабейку за нерасторопность в то время, когда нужно спешно собирать снаряжение для боевого похода, Скирвайлис быстрым шагом направился в клеть. Там он вытащил из ножен меч, придирчиво оглядел его, взвесил в руке щит, сосчитал стрелы в колчане и уставился долгим взглядом на бревенчатую стену, между бревнами которой виднелся белесый мох. Мысли его унеслись в далекое прошлое — он отчетливо вспомнил отдельные картины жестоких сражений, лица павших на поле брани воинов и командиров. В памяти то и дело всплывал образ невестки, которая скорбно смотрела на него проникающим в самую душу взглядом.

По дороге в избу Скирвайлис снова столкнулся с невесткой и, не поднимая глаз, распорядился:

— Положи мне в котомку пару белья, бинты и немного снеди.

Женщина молча поспешила выполнять приказание.

Назавтра все поднялись ни свет ни заря. Голубое небо сияло как вымытое и предвещало погожий день. На траве сверкала крупная роса. Стоило пройти по ней, следом темная полоса. Такие же пятна чернели и на лугу, где паслись кони. Мужчины надевали на них уздечки и уводили животных во двор.

Скирвайлис сам проверил, достаточно ли крепко затянута подпруга, не слишком ли низко опущены стремена, не переставая при этом гладить холку, морду вороного, чтобы тот хоть немного привык к новому хозяину.

Князь перекусил на ходу и ушел в клеть. Остановившись напротив спящих в одной постели детей Мансте — своих внуков, он задумался. Да, пройдет совсем немного времени, и они возьмут в руки меч, подумал старик, ласково прикоснувшись рукой к головкам мальчуганов.

Оставалось самое трудное — попрощаться с женщиной, которая стала его поздней любовью. Скирвайлис умел владеть своими чувствами, не выдавать их окружающим, хотя каждый раз, отправляясь на войну, он чувствовал, как сжимается от боли сердце. Но в это солнечное утро Скирвайлис метался по двору, не находя себе места. Стоило ему увидеть прелестную белолицую Мансте, как его обдавало жаркой волной и он невольно делал шаг в ее сторону. Скорее в седло! Только когда раздастся цокот копыт и ветер подует ему в лицо, князь успокоится и сможет, как это бывало не раз, отвлечься.

Но вот отворились ворота, встревоженно заскулили собаки и нетерпеливо стали бить копытами землю кони.

Нетвердым шагом Скирвайлис подошел к неподвижно застывшей Мансте, крепко обнял ее и поцеловал. Затем, резко отпрянув, поспешил к хозяину дома, Вижейкису.

— Пригляди тут за моей женщиной, — тихо попросил он. — Ну, а если суждено будет погибнуть, знай: Локиста должна перейти к ней и ее детям!

Вижейкис молча кивнул в ответ.

Всадники сразу же пустили коней резвой рысью, поэтому спустя немного времени достигли леса. Обогнув огромный серый валун, тропинка исчезла под густыми елями. Всадники остановили коней, оглянулись, чтобы в последний раз посмотреть на гостеприимный дом, на высыпавших во двор людей. Князь почувствовал, как глаза его увлажнились. Такого на его памяти еще не случалось. Скирвайлис пришпорил коня и первым нырнул в чащу. Только тогда он украдкой смахнул скупую слезу.

Почти целый день они ехали лесом и только к вечеру увидели луга и разбросанные то тут, то там усадьбы. Местные жители уже знали, что началось восстание, поэтому, не ожидая приглашения, оседлали своих низкорослых лошадок и присоединились к всадникам. Скирвайлис был потрясен решимостью этих мужественных людей не колеблясь встретить смерть, предпочтя ее холопской жизни под пятой крестоносцев. Те, у кого не было оружия, брали с собой топоры, насаженные на длинные древки.

Князь почувствовал прилив сил, уверенность в себе. Его отряд увеличивался, люди пылали ненавистью к захватчикам — это давало надежду на то, что врага удастся изгнать с родимой земли.

Под Кальтиненай произошла первая схватка с рыцарями ордена. Отряд неприятеля был не слишком большим, человек пятьдесят. Они сразу набросились на жемайтов, но те дали им отпор, оттесняя к болотам, и там зарубили всех до одного. Первая победа! Повстанцы встретили ее бурной радостью, восторженно поделились захваченным оружием и конями.

Не успели они тронуться в путь, как дорогу им преградили трое верховых. Они сообщили, что со стороны Видукле, Расейняй и Эржвилкаса на запад движутся отряды жемайтских повстанцев во главе с воеводой из Билёниса Мингайлой. Тот попросил князя подождать его и затем взять на себя руководство объединенными силами.

Гонцы рассказали и другие новости. Литовская рать, возглавляемая Румбаудасом, дойдя до середины пути вдоль реки Дубисы, повернула на юго-запад и сейчас приближается к Неману. Румбаудас предлагает Скирвайлису прорываться к Клайпеде и Паланге.

Скирвайлис выслушал вестонош, не слезая с коня. Те говорили, а князь рассеянно глядел на просторную поляну, где повстанцы прилаживали трофейные латы, учились обращению с чужим оружием.

— Почему же сам князь Витаутас не пришел в Жемайтию, а послал вместо себя Румбаудаса? — спросил он.

— Этого мы не знаем, — ответил посыльный. — Не исключено, что он занят другими государственными делами, верно?

Скирвайлис ничего не ответил, хотя про себя и подумал: просто-напросто Витаутасу после его сделок с крестоносцами стыдно появляться в наших краях.

— Мы будем ждать вас близ дороги на Ретавас, — заверил старый князь. — Пусть Мингайла поторапливается!

Всадники пустили коней вскачь через поляну. Немного погодя следом тронулся и отряд Скирвайлиса, в котором уже было около трехсот человек — в него постоянно вливалось пополнение из окрестных деревень. Порой ополченцы приходили с пустыми руками или только с деревянными, правда, заостренными вилами или с самодельным луком, смастеренным из толстых ветвей ореха.

— Да как же вы собираетесь воевать без мечей? — спрашивал их Скирвайлис.

— Добудем, князь, не волнуйся! У крестоносцев отберем! — отвечали обычно молодые добровольцы.

Скирвайлис и не сомневался в этом. Людей, испытавших на собственной шкуре гнет завоевателей, не могла остановить никакая сила. Это раньше, когда их край был еще свободным, случалось, что один-другой жемайт не спешил вскочить на коня, чтобы дать отпор неприятелю. Сейчас же таких не было. Все — даже одноглазые, горбатые и кривые — примыкали к повстанцам. А в сражениях именно они нагоняли на врага больше страху, чем здоровые воины.

Вечером следующего дня дружина князя Скирвайлиса, достигшая уже тысячи человек, окружила Ретавас. Старшины устроили перекличку в своих отрядах, готовя людей к предстоящей битве. Однако не успели жемайты выступить в поход, как пришла весть, что крестоносцев в имении Памплиса уже нет: поутру, собрав пожитки, они отступили.

Это подняло настроение восставших. Как тут было не пошутить: вояки Зигфрида Андерлау обмочились от страха и драпают в мокрых штанах к себе в Пруссию! Многие были даже слегка разочарованы тем, что не пришлось вступить в схватку с врагом.

— Не больно-то радуйтесь, — предостерег их Скирвайлис. — Крестоносцы еще покажут клыки! Они ведь еще не разбиты наголову. Вот победим их под Клайпедой — тогда…

Как только всадники въехали в Ретавас, жемайтский вождь увидел на ветке могучего дуба двух висельников. Поблизости возбужденно суетились несколько всадников из повстанческого отряда.

— Погляди, кто такие! — приказал Скирвайлис Мингайле.

Тот поскакал к дубу, а вернувшись, доложил:

— Там князь Памплис и его сын Гальвидис!