Заложники

Довиле съежилась, будто ожидая, что его слова ледышками забарабанят по ее спине. Ведь этот недотепа вполне мог таким же невозмутимым тоном сообщить, что там лежит мертвый Шарунас. К тому же он посмаковал бы новость, поразмышлял на тему о кротах, которые пытаются своротить гору.

Теперь уже ей будет трудно скрывать свою неприязнь к этому человеку, подумала Довиле. Когда он неожиданно вырос на перемене рядом с ее партой и попросил одолжить карандаш, девушка, дрожа от ненависти, закричала:

— Да пропади ты пропадом, зануда!

Пятрас растерянно отошел в сторону. Ничего не понимали и остальные ребята, тем более что такой Довиле Мажримайте они не привыкли видеть. Правда, она была замкнута и нелюдима. Но как часто лицо девушки сияло добротой и приветливостью — казалось, она благоволила ко всем вокруг. Тогда она и с Пятрасом разговаривала, как с лучшим другом, а тот чувствовал себя на седьмом небе от счастья, снова начиная верить, что когда-нибудь сможет завоевать сердце упрямицы.

III

Выпускные экзамены были в самом разгаре. Все заботы отодвинулись куда-то, прекратились ссоры-раздоры, ребята с утра до ночи корпели над книгами и конспектами. Довиле короткими казались даже длинные июньские дни со светлыми вечерами. Она подолгу засиживалась над учебниками.

Поздно ночью, когда хозяйка уже давно спала, послышался осторожный стук в окно. Девушка настороженно подняла голову, и в это время кто-то тихонько попросил:

— Потуши свет.

Сердце Довиле отчаянно запрыгало в груди, к щекам прилила кровь. Нет, она не ошиблась: голос был знакомый, его голос… Девушка поспешно выключила свет, подбежала к окну.

— Ты одна? — спросил Шарунас, и лицо его, вынырнув из темноты, оказалось совсем близко.

— Хозяйка спит, — прошептала Довиле.

Ночной гость ловко перекинул ногу через подоконник и очутился в комнате. Затем он закрыл окно. Они сидели на кровати и жадно пытались разглядеть в полутьме друг друга. Оба молчали — слишком сильно было волнение. Наконец Шарунас крепко обнял девушку и прошептал:

— Ну, вот мы и снова вместе! Я ужасно по тебе соскучился!

Они прильнули друг к другу, лихорадочно ища губами родное лицо… Довиле, будто испугавшись такого наплыва чувств, отшатнулась и озабоченно спросила:

— Ты не голоден?

— Нет. Я на минутку. Меня ждут.

Девушка припала к его груди и прошептала:

— Не пущу!

— Я теперь ночная птица. За мной в темноте охотятся.

Довиле бросила испуганный взгляд на стол, где рядом с конспектами лежал автомат Шарунаса, холодно поблескивающий в темноте. Оружие показалось ей живым существом, забредшим вместе с Шарунасом в ее комнатушку. А сейчас оно следит черным глазом дула за каждым ее движением, не пропускает ни одного ее слова. Довиле растерянно замолчала.

— Как там наши? — нарушила тишину девушка.

— Пока все живы-здоровы.

— Никто не жалеет, что бросил школу?

— Один слабаком оказался, из седьмого класса. После первой же перестрелки сдрейфил, к маме с папой сбежал, прячется теперь.

— А ты как?

— Я своих решений не меняю. Знаю, за что сражаюсь, — с решимостью в голосе ответил юноша.

Поколебавшись немного, Довиле решилась поделиться с другом сомнениями, которые все это время терзали ее:

— Ты только не сердись… Люди говорят, что зря вы все это затеяли. Напрасно погибнете, а ничего не выиграете.

Шарунас подскочил как ошпаренный.

— Не верь этим бредням! — воскликнул он. — Мы не одиноки. О нашей борьбе знают на Западе. Нам оказывают поддержку.

— Болтать по радио — невелика помощь.

— Довиле! — отчаянно выкрикнул Шарунас, стиснув сильными пальцами ее руки. — Ты говоришь совсем как Пятрас Жичкус. Может, ты уже с ним снюхалась?

Девушка припала к груди долгожданного гостя, который так неожиданно снова ворвался в ее жизнь.

— Ну, не сердись, любимый. Я просто поделилась с тобой своими мыслями. А с Пятрасом Жичкусом у меня нет ничего общего.

Юноша отпустил ее руки, успокоился и ласково привлек подругу к себе. Вдохнув тепло ее кожи, запах густых волос, он с жаром произнес:

— Верь мне! Верь, что бы ни случилось, вопреки всяким пересудам!

— Я и сама хочу верить, — прошептала Довиле. — Только у меня сердце не на месте. Стоит мне увидеть, как из города выезжает машина с солдатами, мороз по коже подирает. Сразу представляю, как они тебя… Не могу уснуть по ночам.

В это время кто-то осторожно побарабанил пальцами по стеклу.

— Мне пора, — сказал Шарунас и вскочил. Одной рукой схватил лежащий на столе автомат, а другой продолжал обнимать девушку. Затем подошел к окну, распахнул его и обернулся. — Ты чем собираешься заниматься после школы? Учиться поедешь или станешь работать?

— Говорят, в деревне учителей не хватает, — помолчав, сказала Довиле. — Скорее всего, годик поработаю. Где-нибудь в глухомани. А потом, наверное…

— Я найду тебя в твоей школе. До свидания!

Шарунас выскочил наружу, и ласковая летняя ночь сразу же укрыла его черной завесой.

IV

В начальную школу деревни Луксненай Довиле поехала не по собственному выбору — предложили в уездном отделе народного образования. Она без возражений согласилась. Пожалуй, решение не было случайным: девушке доводилось бывать в этих местах, и в памяти ее отчетливо запечатлелась школа: двухэтажное желтое здание в окружении кустов акации и сирени с приветливо сияющими широкими окнами. Запомнилась эта деревушка и своим старинным погостом, куда привозили хоронить покойников из самых отдаленных мест. На поросшем соснами холме — деревянная часовня, а вокруг — кресты, кресты… В конце лета, на праздник святого Рокаса, люди собираются на этом кладбище помолиться, помянуть усопших. Для местных жителей это самый большой праздник в году. Они прибираются вокруг дома, моют до блеска окна, пекут пироги — ведь непременно заглянут родственники или знакомые. После службы в каждой усадьбе, в каждой избе раздается веселый гомон, а чуть позже — и песня.

Ладно, пусть будет деревня Луксненай, согласилась Довиле, а вернувшись из отдела народного образования домой, пожалела о легкомысленном поступке: вдруг бы ей предложили что-нибудь поближе к железной дороге или шоссе? Теперь же ее ждет богом забытая окраина, где о девушке никто и не вспомнит, никто не навестит, а потом, глядишь, она и сама свыкнется с такой участью, обрастет мхом, как валун у болота, и там закончит свои дни.

Новоиспеченная учительница собралась наведаться в деревню на велосипеде — посмотреть, что к чему. Жатва подходила к концу, на дороге валялись пучки соломы, а в полях то тут, то там высились копны, напоминающие выстроившихся в очередь толстых баб. Довиле, привыкшая к равнинам родных мест, искренне любовалась пригорками и ложбинами, где текли ручьи, березовыми рощицами будущего места жительства. Велосипед резво слетал с косогоров в пахнущие сочными травами луга, громыхал по деревянным настилам мостков, под которыми безмятежно журчала темная, чистая вода. На холмах, в окружении высоких кленов и лип, раскинулись крестьянские усадьбы. Повсюду мелькали, суетились занятые летними работами люди. Мимо с тарахтеньем проезжали телеги: в тех, что были с высокими грядками, похрустывали снопы, а на дне легких пустых повозок тукали на ходу жерди. Глотая пыль, девушка долго ехала вслед за телегой, груженной пшеницей, — огромной как гора, на верху которой восседала женщина. Ее почти не было видно, лишь белела высоко над землей светлая косынка.