Замок Фрюденхольм
Шрифт:
Что до Мариуса Панталонщика, то он вывесил маленький выцветший флажок, — этот чудак Мариус получил кличку Панталонщик, ибо не мог равнодушно пройти мимо сушившихся женских панталон и не стащить их. За эту страсть его даже полиция преследовала. Она преследовала его одно время и после убийства помещика Скьерн-Свенсена, полагая, что преступником был Мариус Панталонщик, так как в ночь убийства видели, как он крался в темноте, охотясь за вывешенным женским бельем. Но право же, Мариус был не единственным, кого по подозрению в убийстве посадили под арест, и если бы полоумный садовник сам не сознался, то, пожалуй, осудили бы невиновного.
Флаги висели перед магазином местного торговца и домом акушерки, у здания молочного завода
Только лишь барское поместье не вывесило флаги в тот день, когда сюда прибыл молодой граф Пребен Флемминг Фидо Розенкоп-Фрюденскьоль. За крепостными рвами и заросшими ряской каналами, среди древних высоких лип пряталось во мраке большое красное здание. Странное, непривычного вида строение было возведено на фоне мягкого зеландского ландшафта иноземными юнкерами и укреплено против туземцев — высокое, массивное, дерзко-вызывающее, с угловыми башнями, бойницами, маленькими узкими окнами в стенах метровой толщины и потайными ходами. Это таинственное здание, где за панелями стен и под плитами пола были замурованы трупы, хранило мрачные воспоминания обо всех убийствах, совершенных на протяжении столетий. Предыдущий владелец всего лишь год назад был задушен в своей исторической постели с балдахином, — случай, вполне соответствующий традициям дома. Да и в будущем замку Фрюденхольм предстояло быть очагом преступлений.
2
Hovding — предводитель, главарь (датск., историч.). Свен Поульсен, прозванный Гёнге, по названию местности, в 1657—1659 гг. возглавлял отряды датских добровольцев в битвах против шведов.
2
Первый свой выезд по поселку граф Розенкоп-Фрюденскьоль совершил не в карете, запряженной четверкой лошадей, как многие надеялись, раз уж во Фрюденхольме снова появился граф.
Молодой граф ехал на тракторе, ехал он очень быстро и вкривь и вкось, зигзагами. Трактор наезжал на заборчики перед домами, справа и слева от дороги. Выкрашенный белой краской забор Мариуса Панталонщика был сломан, живая изгородь старенькой Эммы на другой стороне была совершенно раздавлена, а кудрявая капуста, молодые листики свеклы и лук-порей глубоко вмяты в хорошо удобренную землю. Затем графский экипаж сорвал с петель садовую калитку доктора, проехал по цветам в саду Расмуса Ларсена и наконец застрял в новой зеркальной витрине пекаря Андерсена, между грудами сдобных булочек и шоколадных лягушек.
Мариус Панталонщик, высокий и массивный, с длинной бородой и мокрым носом, вышел из дома и испуганно уставился на странный экипаж, хотя испытал какое-то приятное ощущение от того, что граф очутился так близко от него. Но старая Эмма зло выругалась и пошла осматривать разрушения — раздавленную живую изгородь и овощи, за которыми она так ухаживала, удобряя из ведра с нечистотами.
— Разве так ездят? — крикнула она. — Неужто мало места на проезжей дороге? Тут вот ходишь, поливаешь и удобряешь лук-порей, и надо же какому-то дурню наехать на огород и все уничтожить! А моя живая изгородь!
— Это граф! — сказал Мариус Панталонщик.
— Плюю я на графа! Он не смеет разорять своей паршивой машиной чужой огород! — непочтительно сказала разъяренная Эмма, забыв, что состояла когда-то в дамском кружке кройки и шитья и запросто бывала в доме пастора.
Доктора не было дома, пекарь Андерсен и фру Андерсен поспешили оказать графу первую помощь. Но он ничуть не пострадал, а когда хозяева хотели поддержать его и предложили выпить стакан воды, как полагается в таких случаях, граф потребовал бутылку пива.
Бутылки тут же появились, и пиво было распито между осколками от витрины и раздавленными слоеными булочками. Граф был прост, добродушен, пил прямо из бутылки, чокался с пекарем, обращаясь к нему на «ты», будто был ему ровней. В нем не было спеси или чванства, а выпив еще пива, граф с демократической простотой «оросил» булочную, после чего направился к себе в замок в сопровождении Андерсена, который почтительно его поддерживал.Все обошлось бы тихо и мирно, если бы по этой дороге случайно не ехал на велосипеде сельский полицейский Хансен, который очень удивился при виде трактора, застрявшего в витрине булочной, среди размазанных пирожных со взбитыми сливками, и опрокинутых заборов. Он услышал бурные жалобы старой Эммы и счел необходимым составить рапорт о происшествии. Скоро это забавное приключение стало известно широким кругам, о нем упомянули некоторые местные газеты, и графу пришлось уплатить казне штраф в размере ста крон.
— Вот-вот, бумажка им нужна! — сказал Нильс Мадсен. — Бумажки, рапорты, донесения! Такова наша система! Вот куда идут деньги налогоплательщиков! Надо же о чем-то писать евреям в своих газетах!
— Но ведь редактор Йоргенсен из «Амтсависен» не еврей, — сказала фру Мадсен.
— Именно еврей! — возразил Мадсен.
— А ты видел когда-нибудь еврея? — с кислой миной спросила его жена.
— Что значит «видел»? Видеть их я не видел. Но их постоянно чувствуешь. Они вторгаются повсюду. Один тащит за собой другого. Они сидят там в конторах в Копенгагене и всем распоряжаются. У них в руках огромные деньги, газеты, банки и все прочее.
— Но Скьерн-Свенсен был ведь не еврей, — сказала ФРУ Мадсен. — Он ютландец. И у него имелись и поместья, и ткацкие, и пуговичные фабрики, и текстильный банк, и не знаю что еще.
— Возможно, Скьерн-Свенсен и не был евреем. Зато другие!… Как ты думаешь, кому платим мы проценты, если не евреям? А кто, думаешь ты, руководит профсоюзами и делает социализм?
— Да это же Расмус руководит профсоюзом, — упрямо возразила фру Мадсен. — Я не знала, что он еврей. Он и в церковь ходит и ест жаркое из свинины, а евреям свинину есть нельзя.
— Да ей-богу же, они едят свинину! — сказал Нильс Мадсен. — Они сидят на свинине и жрут свинину! В Англии евреи-то и пожирают наш замечательный бекон и ничего за него не платят!
Расмус Ларсен привел в порядок свой цветник и водрузил на место опрокинутые альпийские и вечнозеленые растения.
— В пашей стране все равны перед законом! — сказал он. — У нас демократия! Граф тоже должен нести ответственность, если нарушает правила движения. Все мы сидим в одной лодке невзирая на лица, и нет между нами никакого различия!
Пекарю Андерсену заменили витрину, Мариусу Панталонщику починили забор, а доктору — садовую калитку. А живая изгородь старухи Эммы была не настолько ценной, чтобы определять сумму убытков, — как-нибудь сама вырастет.
— У бедняков нет никаких прав! — сказала Эмма. — А лук-порей к лету был бы толщиной с мою руку! Он, собственно говоря, ничего мне не стоил, ведь я сама удобряю землю! Недаром в псалме говорится: «Кривда суд высокий украшает!»
— Ты, может, стала большевичкой, как и Мартин Ольсен, — спросил Расмус. — Уж не Маргрета ли вбивает тебе это в голову?
Нет, я не большевичка! И я ничего не понимаю, о чем ты говоришь. Как можно быть таким грубияном и ни за что ни про что обзывать человека! Ведь я знала тебя, когда ты был еще вот такой и не мог сам застегнуть себе штанишки!
Хотя граф держал себя скромно и просто, разъезжал на тракторе, пил пиво с соседями, он заметно отличался от жителей поселка. Как законный потомок одного из Ольденбургских королей, он имел право одевать своих лакеев в красные ливреи. Новый аристократический дух воцарился в старом поместье. Мелочной скупости и крохоборства покойного помещика-буржуа теперь и в помине не было. Граф сам следил за порядком в поместье, выезжал на поля и подбадривал работников, но не вмешивался в домашние дела и не считал куски сахара.