Замок Фрюденхольм

— Йоханна Поульсен могла бы это делать. Она работает в молочной только утром.

— А на кого вы оставите детей?

— Они могут побыть у соседей. Дочки Енса Ольсена с удовольствием последят за ними.

— Эти две жирные клуши! Замечательно, что и они могут делать что-то полезное. Так вот вам деньги на поездку! Молчите! У меня нет времени слушать чепуху! Неужели вы не видите, что мне некогда? Пациенты ждут. Прощайте и привет мужу! Какая удача, что позаботились посадить в лагерь адвоката. И депутата ригсдага. Это великолепно! По конституции-то депутат ригсдага — лицо неприкосновенное. Как все это замечательно!

Доктор проводил Маргрету. И громко, чтобы все в приемной слышали, сказал:

— Я часто думал, какие круги в нашей стране вели себя особенно подло после прихода немцев. Я сомневался — предприниматели или офицеры. А теперь я знаю, что больше всех скомпрометировали себя судьи. Среди предпринимателей оказалось много честных людей, и среди офицеров нашлись патриоты. Но слышали ли вы хотя бы об одном судье, который не пошел навстречу пожеланиям оккупантов?

Пациенты в приемной смотрели и слушали. Доктору следовало бы попридержать язык. Не сносить ему головы.

67

В семь часов утра автобус отходит от исторического кабачка из Фрюденхольма в Престё. В Преете приходится немного подождать поезда из Мерна в Нествед. В Нестведе подождать поезда в Копенгаген. Из Копенгагена в Хельсингёр идет местный поезд, а в Хельсингёре нужно найти автобус, идущий во Фредериксверк. Этот автобус проходит мимо Хорсерёда и по просьбе пассажиров останавливается у лагеря.

Шел дождь, Маргрета ждала автобуса. Дождь лил целый день. Среди вещей, которые она везла мужу, была красная пеларгония. Ее вырастила старая Эмма и принесла в подарок Мартину. Это его подбодрит и займет в тюрьме, сказала она. Поливать лучше всего чаем и мочой. Эмме всегда необыкновенно везло с пеларгониями. Эта была великолепным экземпляром в большом цветочном горшке. Неси ее осторожно, Маргрета!

Поездка оказалась трудной. Поезда были переполнены. До Ностведа Маргрете пришлось стоять и держать пеларгонию, словно ребенка. В Нестведе ей повезло: освободилось боковое место и она смогла положить цветок в багажную сетку. Ее мучила тошнота. На вокзале в Копенгагене пришлось ждать два часа. Она сидела на скамейке со своей сумкой и цветком и наблюдала за жизнью вокзала. Вокруг кишмя кишели немецкие солдаты. Они тащили узлы и свертки, громко стуча по полу подбитыми железом сапогами. Они уезжали в отпуск домой, хорошо запасшись вкусными вещами из датских магазинов.

Вдруг шум и топот заглушила сирена. Долгий пронзительный звук, то повышающийся, то понижающийся, похожий на жалобный вой собаки. Воздушная тревога. Публика отнеслась к ней спокойно. Ожидающие медленно поднялись со скамеек, взяли свои чемоданы. Нужно идти в убежище. Медленно и неохотно люди двинулись. Несколько полицейских и солдат в небесно-голубой форме торопили отстающих.

Маргрета плелась в людском потоке. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы ее не вырвало. Пеларгония Эммы попала в бомбоубежище. Здесь была и детская коляска. Один грудной ребенок плакал не переставая, второго кормили грудью. Была здесь и собачка. И веселый человек, он развлекал собравшихся смешными анекдотами и довольным взглядом окидывал аудиторию. Казалось, что все знают друг друга. Тут можно было услышать и разные слухи. Говорят, что у Гитлера рак голосовых связок. Говорят, что с завтрашнего дня соль будут продавать по карточкам!

Минут двадцать пассажиры просидели па жестких скамейках в полумраке, слушая рассказы веселого человека и плач ребенка. Зазвучал долгий монотонный звук отбоя. Все заспешили. Никто уже никого не узнавал. Выходили быстрее, чем входили. Киоски на вокзале открылись. Появились носильщики. Люди побежали к поездам. Немецкие солдаты громко топали по выложенному плитами полу.

Маргрете пришлось еще подождать поезда на Хельсинггёр. Он подошел пустой, и она сразу же смогла сесть. Но в Нёррепорте поезд был уже переполнен. Некоторые пассажиры громко жаловались, что не привыкли к такому плебейскому способу передвижения, они знавали лучшие дни, когда путешествовали в собственных машинах.

В поезде ехали и немецкие солдаты. Молодые, узкоплечие, форма сидела на них мешком. Они предупредительно вставали, уступая места пожилым, но их никто не благодарил. Их старались не замечать и не садились с ними рядом. Одна женщина вынула сигарету, спичек у нее не было, немец протянул ей спичку. «Bitte schon». Она на него не взглянула, он для нее не существовал, и демонстративно попросила огня у датчанина.

В Северной Зеландии шел дождь. Из поезда виден был пролив, но остров Вен и шведский берег скрывал туман. Там находилась страна, где не было ни воздушных тревог>; ни затемнения, ни нарушения конституции, ни зеленых немецких солдат. Пассажиры протирали запотевшие окна и вглядывались в дождь, надеясь увидеть Швецию.

В Хельсингёре дождь лил как из ведра. Между вокзалом, построенным в стиле ренессанс, со шпилем, и готическим зданием почты стояла кучка промокших людей в ожидании автобуса, Сначала подошел серый, направлявшийся в Хорнбэк, затем красный — в Тикёб. Во Фредериксверк шел желтый. Пока мокрые люди рассаживались в автобусе, шофер влез на крышу, он помешал железной штангой в генераторе, подбросил буковых поленьев и торфа в горящую печь. Затем ждали почту. Доехали до площади и остановились, принимая посылки. Автобус был полон, а в него входили все новые мокрые люди, они поднимали руку, останавливая его. Всем должно хватить места.

— Втяните животы! Прижмитесь теснее друг к дружке! кричал шофер. — Лучше согреетесь.

Шофер был веселый, он все время рассказывал разные истории, развлекая пассажиров. Вы не слышали об одном немце, который захотел сменить имя? Он обратился в контору по замене имен, или как она там называется, и попросил, чтобы ему дали другое имя. «Как вас зовут?» — «Адольф Лорт» [36] . — «Да, не удивительно, что вы хотите переменить имя. Какое имя вы выбрали?» — «Я хочу, чтобы меня звали Генрих Лорт», — сказал этот человек.

36

Lort — дерьмо (датск.).

Так шофер забавлял пассажиров, маневрируя по узким улочкам Хельсингёра. Кончив одну историю, он начинал другую; стиснутые в тесном автобусе, полузадушенные пассажиры слушали с удовольствием и были благодарны шоферу за то, что, несмотря на тесноту, мокрую одежду и неприятности, связанные с оккупацией, он все же сумел их развеселить. Маргрета очень устала и была близка к обмороку. Ей казалось, что она уже много дней в пути. Поездка была нескончаемым кошмаром. Сквозь мокрые окна автобуса, словно сквозь туман, она различала неясные очертания домов, магазинов, садов, сараев, мельницы без крыльев, кладбища, оранжерей, полей, леса.

Посреди леса автобус остановился. Вот лагерь Хорсерёд! Вход в лагерь по ту сторону дороги!

— Спасибо, когда вы поедете обратно?

— В восемнадцать пятьдесят. Мимо вас не проеду. Пока!

Казалось, что шофер изо всех сил старается быть вежливым. Но некоторые пассажиры бросали на Маргрету злобные взгляды. Жена коммуниста!

Часовой в блестящем плаще и стальном шлеме стоял у высокой изгороди из колючей проволоки. За изгородью виднелись красные бараки. Над ними возвышалась сторожевая вышка с прожекторами. Несколько промокших людей бродили среди луж.