Замок искушений

Голос Элоди прозвучал издалека.

— А кто следующий?

— Что?

— Там новая надпись, — она утомлённым жестом показала на стену.

Клермон почувствовал, что под ним шатается земля. Новые каракули были видны плохо, он с трудом дышал, понимая, что новый приговор — а он уже понимал, что это приговор, — не сулит оставшимся шестерым ничего хорошего. Но привычно скопировал надпись и, перевернув, прочитал: «Vae aetati tuae, animal amens! opus est sponte mortem sumpsisse…»

Элоди молча ждала.

— «Горе тебе, безумное животное, тебе предстоит прервать свою жизнь…»

— Что происходит, Боже мой?…

…В апартаментах Элоди было пусто, в спальне были заменены простыни и покрывало, заметив это, Элоди остановилась и покачнулась. Она не хотела тут оставаться, и пошла за Клермоном в библиотеку. Здесь, на оттоманке у камина, прижавшись к нему, расплакалась. Арман не успокаивал её, лишь обняв, тихо гладил по плечу.

Этьенн, не привыкший чувствовать себя одураченным, да ещё притом, что это было понятно — пусть не всем, но именно тем, в чьих глазах ему не хотелось падать, был унижен и озлоблен до нервного трепета. Виновато во всем, полагал он, его нелепое помешательство на этой черноволосой ведьме, но рассчитаться с нею не мог. Elodie… ma maladie.. Тут он был бессилен. Однако свести счёты с той, что поставила его в такое положение — было вполне возможно.

Этьенн хладнокровно ждал.

Вошла Сюзанн, взвинченная и издерганная. Она уже давно ничего не подливала Файолю и просто забыла о нём. Кому был нужен этот тощий доходяга? Что случилось? От пугающей неизвестности её трясло, и безучастная отрешённость брата злила ещё больше.

— Тебе совсем безразлично, что происходит? Сошёл с ума от этой чёртовой сивиллы — и дела тебе ни до чего нет?

Этьенн неприятно изумился. Он-то полагал, что, несмотря на его умопомрачение от Элоди, — никто ничего не замечает. Впрочем, сестрица всегда была смышленой.

— Заметно? — обронил он.

Сюзанн расхохоталась.

— Если мужчина при виде девицы на ногах-то устоять не может и начинает искать руками опору — тут уж и слепой всё заметит. Ты же всегда пытаешься опереться на что-то, когда говоришь с ней или просто видишь её. Что ты нашёл в ней?

Этьенн молчал. Он пытался спокойно — как мог — осознать свое болезненное чувство, осмыслить его и, если получится, отстранить от себя. Оно тяготило и изнуряло. Он не хотел любить её. Просто хотел? Этьенн качал головой. Нет, гнетущее чувство очарованности, рабской зависимости и слабости, никогда не испытываемое раньше, не было желанием. Мало ли он раньше хотел женщин! Вчерашняя ночь вразумила его: ведь он сразу почувствовал отторжение, раньше, чем овладел Лоретт. Он хотел не женщину. Он хотел Эту Женщину. Только Эту. В какой нездоровой и искажённой форме пришло к нему понимание целомудрия…

Да, влюбленный — всегда целомудренен.

Лоретт весь день провела в своей спальне. Минувшая ночь довела её почти до сумасшествия. Виденная ещё раньше на балконе сцена и наблюдения за Этьенном дали ей полное представление о том, что граф решил заполучить Элоди, но Лора не верила, не хотела верить, что та для него хоть что-то значит. Он просто делал так ей, Лоретт, на зло, чтобы уязвить и заставить сходить с ума. Но готовность, с которой Этьенн появился в спальне ненавистной Элоди, пламенные слова, что он, полуослепший от страсти, бормотал в истоме, имя сестры, повторяемое им ежеминутно, его злость и лицо, когда он понял, что его обманули — заставили Лоретт постичь и силу его страсти, и её подлинность.

Этьенн не играл — он был влюблён в сестру!

В душе Лоретт поднялась ревнивая ненависть. Уж кого-кого, но Элоди она никогда не считала равной себе. Ни слова, сказанные когда-то кузеном Мишелем, ни молчание Онорэ никогда не удостоверяли Лору, что сестра может кому-то понравиться. Ни рассказ Габриэль об ухаживаниях Файоля, ни то, что ей самой довелось видеть в арке Бархатной гостиной — ни чём её не убеждали. Но теперь — свет мерк в её глазах.

Этьенн…

Лора видела, что сама Элоди совершенно безразлична к Этьенну, сестра не давала никакого повода для ревности, но именно это почему-то бесило ещё больше — стократно. Сама она не могла жить без Этьенна, он же потерял голову от этой чернавки, а Элоди при этом даже не удостаивает его вниманием, высокомерно измываясь не только над Этьенном, но и над её любовью! Этой ведьме совершенно не нужен тот, за любовь которого сама Лоретт готова была отдать всё на свете.

Элоди даже не удостаивала быть её соперницей!

На обман Лоретт пошла от отчаяния, ненависти и зависти к сестре, при этом, не думая о последствиях — не по глупости, но от захлестнувшего душу порыва злости и безумной страсти. Но Лора до последнего надеялась, что близость с ней откроет Этьенну глаза, он поймет, как она любит его и он останется с ней. Когда же Этьенн обнаружил, что его обманули, его взгляд просто испугал её. Теперь Лоретт начала понимать, что потеряла и честь, и сестру — но не приобрела и Этьенна. Она ждала, что он все-таки придёт, сжалится, позволит быть с ним рядом, но спускалась новая ночь, мрак окутывал тёмные закоулки замка, но Этьенн не приходил. Её взволновала мысль о том, что, может быть, он всё же приходил, но в спальню к Элоди, искал её там, она поспешила туда, но дверь была заперта — Элоди была в библиотеке. На дрожащих ногах Лоретт спустилась к спальне Этьенна и робко постучала.

Этьенн был у себя. Он понимал, что лживая, одурачившая его девица рано или поздно явится и спокойно обдумывал планы мести. Он ничего не собирался прощать. Едва он вспоминал, как был одурачен, свои мечты по получении письма, мысли, которых теперь стыдился, — взгляд Этьенна наливался свинцом. Такое ему ещё испытывать не доводилось. Насмешливая фраза Элоди причинила ему боль невообразимую. Она свидетельствовала не только о полном понимании произошедшего, не только о том, сколь смешным выглядит он в её глазах, но и удостоверяла безнадежность всех его надежд. Вдобавок, Этьенн был унижен при Клермоне, как будто мало было ему его пьяной исповеди!

Расплатиться за это унижение предстояло Лоретт.

Когда Лора появилась на пороге, он долго оглядывал её, ждал первых слов. Она в конце концов залепетала что-то о том, что он должен простить её, должен понять… Услышав слово «должен», Этьенн почувствовал, что его заливает волна бешенства. Эта потаскушка ещё будет предписывать ему нормы поведения? Уж ей-то он точно ничего не должен, чёрт возьми! А впрочем… — Этьенн улыбнулся.

— Но что, по-вашему, я должен делать теперь, моя дорогая?

— Я думала, вы полюбите меня…

В спальне Этьенна горела только одна свеча, и половина его лица была в тени. Лоретт не видела его злобно содрогающейся щеки, дергающегося уголка рта. Он резко поднялся.

— Хорошо, моя дорогая, на этот вечер я оставлю вас и постараюсь… полюбить. Но помните, любой отказ удовлетворить мою прихоть приведёт к вечной разлуке. Я не привык, чтобы мне отказывали.

Лоретт была на седьмом небе от счастья.

Мсье Виларсо де Торан, как мы уже говорили, не был законченным негодяем. Не был по сути, но умел им становиться без всякого труда. Переменчивая, изломанная и искажённая натура обретала себя в мерзости легко и свободно, трудны и мучительны для него были как раз периоды отрезвления и нравственного похмелья. Когда им руководила похоть — Этьенн был просто развратен, но сейчас им двигали злость и месть — и он стал исчадием ада. Она хотела его любви — она получит её, и Тьенну сделает всё, чтобы она насытилась этой любовью. Злость, как и похоть, в приступе своём не знает стыда. Этьенн не просто бесчестил, но осквернял её, испробовав не только все мерзости Шаванеля, но и все, что подсказывала ему накопившаяся злоба. Последний портовый матрос не вытворил бы такого с распоследней портовой проституткой. Он мстил, понимая, что срывает на ней злость и за насмешливый взгляд Элоди, и за её саркастические слова, и за то, что он, пусть на минуту, мог принять эту надоедливую муху за Элоди, за своё унижение перед Клермоном, за истерзавшую его любовь…

Лоретт, вначале безропотно покорная ему, исполнявшая, несмотря на боль и испуг, всё, что он прикажет, наконец, поняла, что он просто измывается. Но Этьенн, несмотря на её слёзы, лишь входил в раж, творя непотребное, и заставляя её подчиняться. Его плоть успокаивалась лишь на считанные минуты, ибо злоба и мщение вновь заставляли её восставать. Этьенн понял, что пресыщен местью и утомлён, лишь около трех часов пополуночи, после чего выставил её за дверь и зло сплюнул, с сожалением подумав, что подобной дуре и этот урок впрок не пойдёт…