Замок Кафки – окончание

Ханс признался, что он не подумал об этом, но ему кажется, что Шварцер в тот момент ещё вроде бы как подчинялся учителю и не стал бы игнорировать его распоряжение, хотя было видно, что он выполняет его с крайней неохотой; было ясно, что он не желал оставлять фройляйн Гизу и господина учителя вдвоём.

К. опустился на пол рядом с упавшим гимнастическим конём и сжал голову ладонями, почти не слушая слова мальчика; противники окружали его двойным смыкающимся кольцом, явно дублируя свои враждебные действия – его пожитки в любом случае не оставались бы в покое, их либо уже выкинул Шварцер, либо присвоил Грильпарцер. Правда, неизвестно что ещё хуже, то, что его рюкзак лежит на пустыре в снегу, где его ещё можно сыскать с помощью Ханса, который знает здесь все тропинки, или то, что он может быть сейчас в руках у учителя, и теперь К. полностью в его власти, ведь без документов уехать из Деревни ему немыслимо, он же не бродяга. Поэтому он уже невнимательно дослушал конец истории Ханса о том, что Шварцер по возвращении случайно увидел, как учитель держит Гизу за руку, стоя возле кафедры и окончательно решил, что тот его отослал к себе домой специально, чтобы остаться с фройляйн наедине после уроков. Он побелел как полотно и молча, ничего не сказав про то, что выполнил ли он поручение или нет, снова выбежал из школы, но так быстро, что учитель с Гизой даже не заметили его прихода.

В этот раз, когда он вернулся, на него уже удержу не было, но, к счастью, все уже успели отправиться по домам кроме Ханса, которому пришлось спрятаться за гимнастическими снарядами, чтобы дождаться К. Шварцер сначала некоторое время бесновался в зале, раскидывая спортивное оборудование, но слава богу, не заметив мальчика, а потом выбежал вон, после чего буквально через пару минут здесь появился К.

К. сидел на полу и чувствовал, что его мозг распадается на отдельные части, думающие сами по себе: ему единовременно надо было и заколачивать досками окно (а сначала найти инструменты и доски), и искать Шварцера, чтобы выбить из него правду, куда он дел его рюкзак, и шагать вместе с Хансом к его отцу Брунсвику, который уже должен был, наверняка, их ждать, и дойти, наконец, до постоялого двора, где надо было расспросить о Герстекерах, и в конце концов, там поужинать. Но К. не мог выбить ничего из той копны соломы, в которую он превратился в последние дни; вместо решимости что-то сделать, он ощущал только полную беспомощность.

Положение снова спас Ханс, впрочем, К. и раньше замечал в прошлом с ним разговоре, что из его детскости иногда как будто выглядывал взрослый прозорливый человек, с немалым жизненным опытом, правда невозможно было сказать, где он успел поднабраться такого опыта, и тем не менее, мальчик буквально за пару минут, пока К. сидел на полу, отчаянно пытаясь разобраться со всеми остальными К. у него в голове тянувшими его в разные стороны, сумел отыскать и молоток и гвозди заброшенные Шварецером туда, где К. их и вовек бы не сыскал. И он даже приволок из дровяного сарая крышку от старой сломанной парты, которая идеально подходила к дыре в окне пробитой негодным Иеремией, что наглядно показывало, какие надежды можно будет возложить на мальчика в будущем. Таким образом с помощью Ханса К. довольно быстро сумел справиться с заделкой окна, хотя будучи всё это время отвлечён мыслями о своих пропавших вещах, ухитрился несколько раз, как и Шварцер, попасть себе молотком по пальцам, и даже один раз, чересчур сильно размахнувшись, он чуть было не разбил и остававшуюся пока целой вторую половинку окна – Ханс едва успел криком предупредить о грозящей стеклу опасности. Но, в конце концов, дело было сделано, и можно было надеяться, что учитель завтра останется доволен работой К. (про помощь в этом мальчика, он вряд ли бы смог сам догадаться), которая на фоне грубой поделки Шварцера, выглядела творением мастера. Все остальные обязанности школьного служителя – подмести и вымыть полы, хорошенько протопить печь и вынести мусор – К. без труда мог уже сделать завтрашним утром.

Ханс был очень горд своей помощью и буквально лучился от счастья, но К. оставался по прежнему сильно встревоженным – он не может сдвинуться с места, объяснил он мальчику, пока не решит, как отыскать рюкзак со своими вещами, а главное документами; ясное дело, что для этого сначала надо было найти Шварцера, как человека, у которого они были в руках в последний раз.

«Как я не догадался спросить его об этом при встрече?» – безутешно проронил К., складывая оставшиеся гвозди и молоток в шкаф. «Но, К., ты же не знал об этом тогда, – ответил Ханс, глядя на К. испуганным взглядом, – я сам тебе рассказал об этом после». «Да, так и было, – согласился К. потирая лоб, – но всё же…» – «Прошу тебя, пойдём скорее к моему отцу, – уже начал упрашивать его, не на шутку взволнованный, Ханс, – уже совсем стемнело, и наверняка, он сердится, что нас так долго нет».

Но К. неожиданно заупрямился, сейчас для него не было ничего важнее его рюкзака, ведь остаться без бумаг удостоверяющих его личность на дальних подступах к Замку стало бы для него окончательным поражением, даже можно сказать полной катастрофой; там, где значение имеет самая ничтожная бумажка, он вдруг лишается важнейших документов: паспорта и метрики, не говоря уже о ворохе второстепенных документов, что он накопил за время своих странствий.

«Послушай, Ханс, – сказал К., блуждая обеспокоенным взглядом по лицу мальчика, еле видимом в слабом свете керосиновой лампы, – я точно знаю, что Шварцер, когда он не понимает, чем себя занять, то всегда болтается на постоялом дворе «У моста» и лезет под руку каждому гостю, – в памяти К. живо всплыла их первая встреча. – Наверняка, и сейчас он там, раз ты сказал, что фройляйн Гиза на него сердита. Значит, он не может быть сейчас около её дома, а уж тем более, она не допустит его к себе сегодня, даже для того, чтобы он помогал ей проверять, как обычно, тетради».

Мальчик только кивнул со слезами на глазах.

«Но всё же, К., – попытался он, переубедить его, – ну, пойдем сначала к моему отцу, прошу тебя». «Нет! – К. уже всё решил, – скажи Брунсвику, что я приду завтра, я это обещаю, но сегодня, Ханс, пойми, первым делом я должен добраться до Шварцера, иначе всё пропало!»

После этих словХанс уже не стесняясь, зарыдал, уткнувшись головой в грудь К.

Глава 31 (6)

Постоялый двор «У моста». Разговор с хозяином.

Простившись с плачущим Хансом, К. отправился на постоялый двор «У моста». На улице совсем стемнело, но К. за несколько раз уже выучил дорогу и не боялся теперь сбиться с пути. У К. было тяжело на душе, перед глазами у него всё еще стояло заплаканное лицо мальчика, с которым он уже успел подружиться, и которому он невольно, против своего желания, нанёс сегодня такой сокрушающий удар. Меньше всего на свете он хотел бы заставить Ханса плакать, но его слишком сильно стиснули неодолимые обстоятельства, вынуждающие К. спешить сейчас другой дорогой. Он лишь надеялся, что мальчик простит ему это невольное предательство, а лучше, если ещё и поймёт почему К. поступил именно так – отказался сейчас от встречи с его отцом Отто Брунсвиком, несмотря на то, что они ещё позавчера потратили с Хансом уйму времени и сил, чтобы тщательно, в деталях, разработать план этой встречи, так что даже Фрида, слушая их разговор, приревновала его к мальчику и потом долго осыпала К. упрёками. Но теперь оставалось рассчитывать только на способности Ханса, что он сумеет защитить К. перед своим отцом. Судя по тому, что К. слышал о самом Брунсвике, надежда на это была, ибо Ханс по своим способностям явно превосходил отца, но он всё таки был ещё ребенком, а не взрослым человеком, способным полностью отдавать себе отчёт в своих действиях, и к тому же Брунсвик мог давить на него, используя свой отцовский авторитет и чего доброго мог бы перетянуть его на свою сторону, чего совсем не хотелось К.; Брунсвик был ему необходим как союзник против старосты и учителя, но из-за складывающихся обстоятельств это союз висел на тончайшем волоске. И чем ближе К. подходил к постоялому двору, тем больше ему казалось, что совершил ошибку, оставив Ханса одного перед его отцом; вдвоём им было бы гораздо легче убедить Брунсвика переменить свое мнение о К., ибо как взрослый опытный человек, он мог бы легко поправить мальчика, если у того не заладится благополучно представить К. перед Отто в лицеприятном виде. Мысленно К. уже вёл энергичный диалог с Брунсвиком, каждой своей убедительной фразой, демонстрируя ему неоспоримые преимущества, который получит Брунсвик, перейдя на сторону К., так что тот лишь согласно кивал, удивляясь, насколько глуп и недальновиден был он всё это время. И мог ли Ханс, почти ребенок, совершить эту колоссальную работу один против нависшей над ним грозной отцовской фигуры? Очень сомнительно.

К. настолько расстроил себя такими мыслями, что шагая всё медленнее и медленнее, как знать, может быть и развернулся бы, в конце концов, прямо перед самым входом на постоялый двор и пошёл обратно вслед Хансу, если бы в этот момент входная дверь не открылась и на крыльце дома не показался бы сам хозяин двора с фонарём в руке, и не уставился на К. остолбеневшим взглядом, словно узрев перед собой выходца с того света. Такая реакция хозяина на его появление тоже, в свою очередь, привела К. в замешательство, и всё, о чём он только что думал, вылетело у него из головы. Так они простояли некоторое время, оглядывая друг друга.

«Господин К.», -наконец с робким видом произнёс хозяин и поклонился, к удивлению К., даже не добавив уже привычного его уху слов «землемер» или на худой конец «школьный служитель», уже не говоря про «школьного сторожа», что, правда бы тогда совсем не вязалось с именованием его господином.

«Здравствуй, Ханс, – проронил К., – как здесь у вас идут дела?»; хоть он за неделю и скатился изрядно по наклонной в глазах многих жителей Деревни, и в особенности хозяйки этого постоялого двора, но по отношению к её мужу, этому робкому человеку с мягким безбородым лицом и карими всегда испуганными глазами, К. почему-то по-прежнему ощущал себя несколько свысока, даже в его теперешнем незавидном положении. И он даже снисходительно потрепал хозяина по плечу, как будто, это не его жена Гардена выпроводила К. с Фридой и помощниками восвояси три дня назад.

«Благодарю, Вас, господин, – снова поклонился хозяин, и фонарь в его руке качнулся вместе с ним вверх и вниз, – дела, слава Богу в порядке».

К. слегка нахмурился, озадаченный словами хозяина.

«Послушай, ты что запамятовал кто я про профессии? – стараясь говорить в шутливом тоне, спросил он, – раньше ты всегда добавлял «землемер» в конце. Или ты меня не узнал? Но ты же назвал моё имя, Ханс».

Хозяин испуганно моргнул и К. показалось, что самым главным его желанием сейчас было бы скрыться долой с глаз К., исчезнуть в доме и запереться там на все замки, как будто К. одним своим появлением на постоялом дворе нёс в себе какую-то скрытую опасность, о которой сам К. не догадывался. А почтение проявляемое к нему хозяином, походило на броню, которой тот прикрывался от этой угрозы, пока она не минует или пока ему не удастся от неё благополучно скрыться.

«Конечно, я узнал вас господин… – хозяин сделал над собой усилие, так что было видно, как желваки перекатились у него волной на скулах, – землемер. Прошу прощения за мою невежливость».

К. хитро улыбнулся: «Можешь называть меня просто по имени, я не гонюсь за титулами». Он уже сообразил, что всё это очевидно происки хозяйки постоялого двора, и что в своей ненависти к К., она запретила мужу допускать его даже на порог своего дома; но, видимо, это шло вразрез с официальной линией отношения к К. идущей от Замка; получается, что таким образом она восставала не только против деревенской администрации в лице старосты, обязавшей её хотя бы кормить К., но может быть даже против Кламма, одобрившего, хоть и не существующие (но ведь дыма без огня не бывает) землемерные работы К. в Деревне. И теперь она не придумала ничего лучше, чем просто переложить всю ответственность на своего мужа, а сама наверное скрылась на кухне или как в прошлый раз притворилась больной и улеглась в постель, а хозяин, значит, пусть сам с ним разбирается. А муж её и сам-то не знает кого он боится больше: жену или администрацию, вот и стоит сейчас, трясётся перед К., не зная, что ему делать, и проклинает, наверное, себя за мысль, что решил вечером по своим делам высунуться во двор. Странно только, что он перестал величать К. землемером как раньше.

Поэтому К. спокойно сказал: «Ничего страшного Ханс, ты меня этим не обидел, – и он даже легонько подтолкнул хозяина в грудь пальцем, чтобы тот быстрее соображал, – распорядись пожалуйста, чтобы меня поскорей покормили. У меня ещё много дел на сегодня».

Лицо хозяина приняло обречённое выражение, но он, видимо, смирился с назначенной ему судьбой и сделал шаг назад, послушно пропуская К. перед собой.

Большой зал был полон крестьян, и за каждым столом сидели люди. Но стоявший галдёж тут же смолк, когда К. зашел в зал в сопровождении опечаленного хозяина. Слабые, но грубо сложенные лица, как один вытаращились на К., как будто к ним хозяин привёл не обычного человека, а ярмарочного медведя на цепи. Никогда он не станет здесь своим, как бы он не старался, внутренне содрогнулся К. от этой невыносимой мысли, глядя на крестьян сидящих как мухи вокруг столов; каждый раз они будут видеть в нём только чужака. Один лишь Замок мог бы изменить это положение, утвердить его права в Деревне, но как он далёк и недоступен для К. сейчас! Шварцера в зале не было видно, и это ещё больше расстроило К. Он вздохнул и обернулся к хозяину, чтобы тот показал ему место, где К. мог бы присесть и поужинать, но оказалось, что тот уже исчез, видимо, решив таким способом снять с себя ответственность, которую навалила на него жена, а там пусть сам К. разбирается, что ему делать и куда идти. У К. сейчас даже не было сил рассердиться на такое вероломство и поэтому он просто молча прошёл по залу, сел на свободный стул, под пристальными, но безучастными взглядами людей вокруг, откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.