Заморозки

А ну как и я укачу? Вот прямо после матча? Два миллиона — такой куш многим способен вскружить голову. Возьму билет до Вашингтона, и что прикажете Миколчуку делать? Да, у него трое помощников в штатском, но кто мне помешает прямо во время партии обратиться к американцам за помощью? Их на прошлой игре сидело в зале человек тридцать, с военной базы, и уж как-нибудь троицу помощников они одолеют.

Потому со мной нужно лаской. Вот вернусь в Союз, там старшие товарищи, им и решать. А если я не вернусь, то решать будет не Миколчук. Незавидной будет участь Миколчука. Совсем незавидной.

Но я не укачу. Вот с чего бы вдруг мне — да катить?

— Адольф Алексеевич, вы мне можете устроить связь с Андроповым? Телефонный звонок? Прямо сейчас, сегодня?

— С кем?

— С генеральным секретарем ЦК КПСС Юрием Владимировичем Андроповым. Можете?

Миколчук закашлялся, тем самым давая понять, что нет, не может. Не его уровень.

— А со Стельбовым Андреем Николаевичем?

Опять кашляет.

— Ладно, а с генералом Тритьяковым Евгением Михайловичем? С генералом-то сможете?

— Я… Я попробую.

— Уж попробуйте, пожалуйста.

На самом деле это сложно. Связаться с первыми лицами государства, и откуда, из капиталистической страны, бывшей колонии Соединенных Штатов, да и сейчас крепко повязанной с этим чудищем империализма — как? Из отеля через коммутатор? Не положено. Нет защищенных линий. Через посольство? Так посольство в Маниле, а дороги после тайфуна в ужасном состоянии. Вертолётом разве что, но кто даст Миколчуку вертолёт?

На игру я шёл, как на казнь. Плохо выбритый, и галстук коричневый, ужас какой-то. У Чижика поломаны крылья, так пишет местная «Baguio Midland Courier».

Ничего, она ещё и не то напишет.

Но девочки полны энергии, и выглядят на все сто. Даже на сто двадцать. И секунданты, в общем, не унывают — такое им задание. Лопни, но держи фасон.

Карпов поглядывает на меня, будто на базаре арбуз выбирает. Спелый, нет? Или, может, дынькой побаловаться?

Я сражался упорно, я сражался изобретательно, я сражался отчаянно, но на сороковом ходу признал своё поражение.

Один — четыре в пользу чемпиона. Это не разгром, но позор. Разгром будет один — шесть.

С прибитым видом я расписался на бланках, пожал руку Карпову, вздохнул тяжело — ну, мол, что поделать? — и поплёлся на выход.

— Не слишком ли ты, Чижик, увлекся? — спросила меня в номере Лиса.

— Чем?

— А вот этим, всем… — мы были одни. То есть я и девочки. Команде я себя беспокоить запретил настрого. Позову, когда и если.

— В меру, в самую меру. Раз уж взялся нагнетать — то нагнетай по полной. Закон сцены. А то, понимаешь, первую заповедь вспомнили…

— Какую первую заповедь?

— Первая заповедь крестьянина — сдать хлеб государству. Каждый вечер в новостях колхозники гордо говорят, что вот они сдают государству хлеб, да ещё с перевыполнением. Это их долг.

— И что ж такого?

— Знаете, девочки, я библию читал, Коран наизусть знаю. Нет там такой заповеди — сдавать хлеб государству. Нет.

— Мы — коммунистическая страна, Чижик, и с этим нужно считаться.

— Я и Маркса читал, девочки. Хорошо читал, внимательно. Нет у Маркса такой заповеди. Маркс, он что хотел?

— Что?

— Чтобы никто не отбирал у трудящегося результаты его труда. Он, трудящийся, должен сам распоряжаться тем, что производит. Сообразно собственным интересам. Взять хоть урожай: его можно продать государству, заметьте, продать, а не сдать.

— Ну, не даром же сдают, а по твёрдой цене.

— А кто ту цену установил? Ладно, дальше. Не устраивают крестьянина условия — он этот урожай сам на мельницу отвезёт, перемелется — мука будет. За известный процент мельнику, конечно. А может себе оставить. Скотину кормить, да свининой торговать, если так выгоднее. Или соседям продавать. Или в хранилище сложить, на случай неурожая. Семь лет тучных, семь лет тощих, история Иосифа, толкователя снов

— И это у Маркса?

— У Марса много интересного написано, если читать внимательно, а не для галочки. Но ладно, государству, так государству. По твёрдым закупочным ценам. Только мы же в колхозы ездим, сельхозартель и всё такое. И что?

— И что?

— Чем дальше, тем больше. Доценты с кандидатами картофель убирают. А в самих колхозах людей с каждым годом меньше. После армии парни редко возвращаются. Нет, возвращаются, но редко. А там и девушки в город. Кем угодно, но в город. Значит, что? Значит, не очень интересно людям жизнь положить на то, чтобы сдавать хлеб государству. Ну, год, ну, три, а дальше? Кто больше всех сдаст, получит талон на покупку японской магнитолки?

— Ну почему магнитолки? Мотоциклы можно купить, даже автомобили. Хорошие механизаторы и зарабатывают хорошо.

— Ладно, ладно, это меня немного занесло. Устал я что-то.

— Бедный, бедный Чижик! Устал, конечно. Измучился. Тут тебе и акклиматизация, и тайфуны, и Дамского нет! Кстати, а зачем тебе Дамский?

— Я ему обещал. В мае, в Москве. Нравятся мне его репортажи, а тут мы встретились, он у меня интервью брал. А потом поговорили без микрофона, и он сказал, что очень ему хочется побывать на матче. Так-то он в соцстраны пару раз ездил, судьей на турниры, в Болгарию и в Польшу, а тут — Филиппины, тропики…

За окном полыхнула молния. Тропики, да.

— Вот я и сказал, что замолвлю словечко. А он только вздохнул в ответ. У него с Лапиным нелады.

— Лапиным?

— Главный на радио и телевидении. В чём-то не сошлись, что ли. Не знаю.

— Это бывает. У тебя сейчас критические дни. В смысле — упадок сил. Но учти, по нашему самому авторитетному мнению, через неделю у тебя начнется резкий взлет мыслительных способностей.

— Через неделю?

— Через пять дней, а через неделю — с гарантией.

— Почему?

— Обычное время акклиматизации спортсмена две недели. Но это при условии соблюдения акклиматизационного режима — легкие тренировки, и только. А ты прямо с корабля на бал, на полную нагрузку. Вот он и подзатянулся, акклиматизационный срок.

— За неделю я ведь могу и проиграть, мне всего-то два разика осталось — проиграть.

— Не хитри с нами, Чижик. Ты же птичка, а не кошка. А мы не мышата. Но и в самом деле, через неделю ты себя почувствуешь свежее и бодрее. Много свежее и много бодрее. Если…