Замурованные: Хроники Кремлевского централа

— Я не согласен, что смерть — это свобода. — Олег почесал лысину, оторвавшись от «Денег».

— А вот с этим согласен? Слушай: «Равнодушие — это благоразумие. Не шевелитесь — в этом ваше спасение. Притворитесь мертвым — и вас не убьют…»

— Что-то в этом есть, — нахмурив лоб, раздумчиво бубнит Олег.

— Олежек, ты в курсе, что ты — насекомое? — без намека на иронию продолжает Жура.

— Что ты сказал? — рычит Олег, бледнея от злости.

— Да я, Олежа, на тебя бы в жизни такое не подумал, это Гюго про тебя написал. Вот, слушай сюда: «Равнодушие — это благоразумие. Не шевелитесь — в этом ваше спасение. Притворитесь мертвым — и вас не убьют. Вот к чему сводится мудрость насекомого», — медленно и торжественно декламирует Серега. — Не веришь? Сам прочти!

В этот миг по телевизору в хаотичном переключении каналов мелькнул Копперфильд, парящий над сценой.

— Как я хотел на этого фокусника дремучего попасть, когда он в Кремле выступал, — все свое внимание Жура мометально переключил на телекартинку. — Володь, а ты был?

— Конечно, это ж мы его в Россию приглашали. Разве я вам не рассказывал про последний фокус Копперфильда?

— Нет. А как он с девками летает? — раззадорился Жура.

— Ну, слушай, мурлыкин, — продолжал разминать глаза Сергеич. — В Питере Копперфильд попросил найти двух девушек, которые согласились бы летать. Концерты проходили два раза в день: одна летала в первую смену, другая — во вторую. Единственное требование, которое к ним предъявлялось, вес каждой не должен превышать сорока восьми килограммов, поскольку это являлось условием страховки от несчастных случаев. Подготовленная ассистентка садилась на условленное место, к ней цепляли прозрачный провод, и в нужный момент она взмывала вверх. Одна девчонка была женой моего товарища, с которым мы и пришли на концерт. Сначала Лена сидела с нами, а потом пересела через два ряда в условленное место, оказавшись рядом с моим знакомым, который занимался нефтью. Я повернулся и говорю ему шутя: «Андрей, смотри, чтоб тебя не перепутали».

После концерта в «Голливудских ночах» устроили большую вечеринку, куда пригласили Копперфильда. И уже ближе к концу подходит ко мне Андрей, бледный как смерть, и, запинаясь, спрашивает: «Владимир Сергеевич, что у меня за проблемы? С кем меня могут перепутать?» Я объясняю: «Чтоб тебя Копперфильд с Леной не перепутал». Он только тогда въехал, что это была постанова…

— Ты хотел про последний фокус Копперфильда? — напомнил Сергеичу Олег.

— Концерты шли с большим успехом. И ребята решили сделать еще два лишних представления — одно в Питере, одно в Москве. Но в последний момент управляющие этого фокусника за полчаса до начала программы потребовали к уже полученным двум миллионам долларов еще двести пятьдесят тысяч. Начали шантажировать, угрожая сорвать концерт, если деньги не будут выплачены немедленно. В итоге шоу задержали на час, пока не привезли наличные. Естественно, эта еврейская шпана попросила документы на вывоз налички. Ребята купили за пятьдесят баксов в банке соответствующий бланк-справку с указанной суммой, где от руки написали «деньги вывожу нелегально». На таможне клоунов приняли, а деньги за вычетом полтинника комиссионных вернули обратно.

— Эх, Володя, жалко, мы с тобой на воле не познакомились, — вздохнул Серега, шелестя страницами.

— С учетом рода твоих занятий — исключено.

— Что ты имеешь в виду?

— Наркоту.

— Да, ладно, это прокладки мусорские, — отмахнулся Жура, возвращаясь к чтению. Сегодня баланду развозит Васильевна. К зэкам она относилась участливо, даже сердобольно. Она всегда с радостью выковыривает из слипшейся сечки куски разварившейся селедки, и у нее можно было разжиться солью. Васильевна поздравила всех с Наступившим. Пряча глаза, предложила водянистой пшенки и налила Сергеичу смердящий химией вишневый сок. Каждый отказ от баланды Васильевна воспринимает недоуменно и обидчиво, постоянно переспрашивая. В этом ощущается какая-то юродивая теплота и забота об обездоленных зэках. Она несла в себе свет, свет пережитой трагедии, наверное, утраты, наверное, сына. Порой, на радость Васильевне, мы специально набирали вонючего варева, но как только кормушка закрывалась, баланда спускалась в унитаз. Завязать с ней разговор не получается, в ответ на любые вопросы и реплики она невпопад, но искренне начинает нахваливать тошнотворные щи, известковую перловку или ячку на комбижире, с помощью которой можно было прослеживать очередность работы собственных органов пищеварения.

Диетчикам два раза в неделю полагается манка или рис на воде. И если Светка жадно нацеживает лишь полшленки, предписанной Сергеичу, то Васильевна от души наваливает каши на всю хату. Деликатесом на «девятке» считается сечка с вареной селедкой. На вид — натуральный свинячий корм — толчонка. Такими цимусами обычно откармливают поросят. Конечно, в чистом виде есть это тошно. Но весь смысл в селедке, точнее в ее ошметках, среди которых попадаются и крупные — сантиметров в пять. С одной щедрой раздачи у Васильевны можно наковырять 50–70 граммов единственного источника белка и фосфора.

…Серега в растерянной прострации закрыл книгу, резко закинул голову, уткнул глаза в потолок, словно боясь выронить их из глазниц.

— Ты как? — Я с недоумением уставился на спортсмена.

— Не знаю! — хохотнул Серега, лицо которого душевным шрамом обезображивает глупая натужная улыбка, а хрусталики туманятся влажной дымкой. — Я плачу?! Ха-ха! — Серега, промочив рукав, издал странное подобие смеха, споткнувшегося о подступивший к горлу комок. — Никогда с книг не плакал. Я вообще никогда… Это же п… Я теперь убивать не смогу.

В тюремной игре «на интерес» есть потолок в триста долларов. Если арестанты доходят до потолка, то должны отправить курсовую положенцу централа и получить от него добро. Четверть выигрыша идет на воровское. Возвращают долг по предварительной договоренности: или сразу, или в конце месяца. Отдавать можно и вещами по утвержденным тарифам, к примеру, 200 рублей — полотенце, 50 рублей — трусы, 10 рублей — зубная паста… «На просто так» играть запрещено. Не вернуть долг — «фуфло двинуть». Девиз игры на тюрьме — «фуфлыжник хуже пидараса…». Но это там, на общей «Матроске», круглосуточно шелестит Лас-Вегас, у нас игра ограничена положняковыми шахматами-шашками, домино и нардами — непременным инвентарем каждой камеры на ИЗ-99/1. Самая честная и умная игра, конечно, шахматы.

На тюрьмах и зонах полно специалистов, которые с предельной или примерной точностью выбрасывают нужные им кости, поэтому равноправие сторон в нардах утрачивается, шансы лоха выиграть сводятся к нулю. Обычно нарды превращаются в соревнование по ушлости и ловкости пальцев. Домино тоже сложно назвать интеллектуальным занятием: примитивно, однообразно, с маневрами для подвоха. Как и карты, доминишки можно коцать и перекоцывать, приручая к себе удачу.

Шахматы — игра высокая, на фарт в ней победу не обналичишь, не соблазнишь удачей, не передернешь виртуозной пятерней. Шахматы — это состязание умов и характеров. Но и в них, как во всякой игре, заложены метастазы азарта, особенно отзывчивого на человечью слабость и дурость.

К игре «на интерес» и «без него» нельзя подходить с сердцем, нельзя предаваться чувствам, нельзя ставить победу целью игры. Игру надо уметь контролировать. Подлинный класс игры заключается не в легкой победе, а в тяжелом поражении, точнее, в иллюзии тяжелого поражения для противника. Если вы научитесь искренне радоваться своим проигрышам, считайте, что главный — психологический реванш над соперником вы одержали. В противном случае… Вот что бывает в противном случае.

Для Олега шахматы — эта древняя мозговая головоломка — оказалась тем самым «маргарином», в который въезжают двумя ногами. Наскучившись ролью зрителя, он потихоньку стал влезать в турнирную сетку камеры. Сначала с лицемерными ахами и охами и с дешевенького пошиба чичиковским «давненько я не брал в руки шашек», но вскоре успехи Ключникова стали впечатлять. И если Сергеич оставался для Олигарха вне зоны доступа, то Журу Олег разделывал под орех, а из пяти партий со мной, минимум две оставались за ним. И все бы ничего, если бы не жгучая жажда реванша, одолевавшая Олигарха.

Он не прощал сопернику ошибок даже тогда, когда тот неосмотрительно ставил фигуру под бой. Ключников не скрывал, а порой и выпячивал злорадство, выхватывая с доски заблудившуюся лошадь или оступившегося офицера. И когда сосед, отвлеченный на телевизор или на мечту-занозу, мысленно возвращался к доске, то видел перед собой ликующий оскал Олега, сжимавшего в правой руке халявный трофей.

Выиграв, Олег долго растолковывал сокамерникам ту блестящую комбинацию, которую ему удалось провести. Чужую же победу он обязательно списывал на свою «дурацкую ошибку», допущенную на одиннадцатом ходу партии, таким образом поплевывая в сторону противника независимо от исхода сражения. Каждый свой успех Олигарх отмечал песней-танцем, который представлял из себя нечто среднее между лезгинкой и брачным танцем мармазеток. И хотя эта сальная пляскотня не могла не забавлять общество, столь бурное проявление самовлюбленности наэлектризовывало хату с каждым разом все тяжелее скрываемым раздражением.