Замурованные: Хроники Кремлевского централа

— Барсукову плохо! Сердце! — объясняет Жура.

— Да здоров он! — рявкает тетка. — Вчера спортом занимался, а сегодня, видите ли, ему плохо! Не надо симулировать! — и повелительно бросает вертухаю. — В эту камеру меня больше не вызывать!

Отчего прихватило Сергеича, мы смогли узнать лишь на следующий день от него самого.

Кумарина привели к члену следственной группы Горейко, который прибыл для проведения ознакомления подследственного с материалами уголовного дела. Следователю не больше двадцати пяти, средней недокомплекции, с откляченной губой, тонкой шеей, которую оттягивала здоровенная золотая цепь — привет бандитским девяностым. Набриолининый мальчонка вырядился в куртку и джинсы “D&G”, на ногах — казаки из крокодиловой кожи за полштуки евро. Из модной спортивной сумки напомаженный и надушенный следователь, заполонивший удушающим приторно-сладким парфюмом комнату, извлек несколько томов.

— В чем виноват Цыганок? — спросил Сергеич, рассматривая первый том. — Твой же ровесник, а его в пресс-хату.

— Молодой, ушлый, хотел красиво жить. — Лицо Горейко сморщила глумливая улыбка. — Меньше спрашивайте — больше читайте.

— Читать это нельзя — оформлено не надлежащим образом, — спокойно заметил Кумарин.

— Самый умный здесь нашелся? Я собаку на этом съел, — повысил голос Горейко.

— Если вы такой опытный, то почему нумерация страниц от руки карандашом? — ровным, спокойным голосом спросил Кумарин.

— А х… его знает, не все ли равно.

— К тому же отсутствует название уголовного дела и указание номера тома, — закончил Сергеич, отодвигая от себя бумажный брикет.

— Э-э! Необходимо расписаться о прочтении, — потребовал Горейко.

— Как я могу расписаться, если не знаю даже, что это такое? — резонно удивился Сергеич.

— Кажется, вы себя неважно чувствуете, вид у вас болезненный. — Горейко с любопытством всматривался в Кумарина. — Так вот, пока не подпишете, не будет вам никаких лекарств, ни воды, ни, как говорится, еды. До утра здесь будете торчать.

— Когда одного спортсмена спросили, что хорошего он сделал в жизни, он ответил: прыгал в длину. Что скажете вы? — улыбнулся Сергеич. — Не давал таблетки? Вы напрочь лишены человеческого достоинства и пытаетесь попирать чужое, отчего-то искренне веря, что этим исполняете свой долг.

— Почему это я достоинства лишен? — обиделся Горейко.

— Достоинство — это законность, сытость и образованность. Как ни крути, одной сытости мало.

Пошел час, второй, третий… На протесты адвоката Горейко отвечал матом, по-видимому санкционированным начальством.

— Как ваше самочувствие? — время от времени издевательски интересовался он. — Вам там не дует, местами поменяемся?

— Конечно, поменяемся, — находил в себе силы улыбаться Кумарин. — Всему свое время.

Обычно уже в пять вечера адвокатов и следователей просят закругляться, на этот раз для Кумарина администрация сделала исключение, продлив в тот день «следственные действия» еще на пару часов…

Время от времени, помимо Горейко, Кумарина навещал милицейский полковник Геннадий Захаров, который курировал оперативно-пыточное направление в сводной следственной группе по делу «ночного губернатора» Санкт-Петербурга. Как правило, эти визиты Сергеич со смехом пересказывал нам.

Как-то Захаров пришел в изолятор с фотоальбомом.

— Вы знакомы с этими людьми? — Полковник выложил фотографию Кумарина с рязанскими.

— Знаком.

— Ну, как? Надежные ребята?

— Откуда я знаю. В тюрьме с ними не сидел, в разведку не ходил.

— Ладно. — Захаров продолжил ковыряться в альбоме, достав фотографию Сергеича с Михасем и Бесиком. — А этих людей знаете?

— Конечно, если я здесь присутствую.

— Знаете, что Бесик — вор в законе?

— Не вор!

— Как это не вор? Вор!

— Вы что, удостоверение вора у него видели?

— У вас хорошие адвокаты, — полковник потерял терпение. — Но они вам не помогут. Не надейтеся. Принят закон о сотрудничестве со следствием, и это сотрудничество может заметно облегчить вашу участь. Вот о чем подумайте.

Кумарину усилили тюремный пресс. Под разными предлогами ему обсушили передачу лекарств и еды. Единственный источник белка на «девятке» — соленая рыба, разрешенная к передаче, но Сергеичу и ее запретили, обосновав имеющимися в медкарте противопоказаниями. Не желая брать на себя ответственности за физическую расправу над заключенным, начальник изолятора собственной волей разрешил Кумарину получать или четыре килограмма вареного мяса, или три килограмма вареной рыбы в месяц. Так мы вспомнили подзабытый вкус вареной курятины.

Адвокаты Сергеича продолжали закидывать Следственный комитет Генпрокуратуры ходатайствами разрешить человеческую диету, указывая при этом на издевательские нормы, выписанные хозяином. Это сыграло роковую роль в нашем питании, не прошло и трех недель, как и эти спасительные блокадные граммы запретили.

— Четыре килограмма было! Кушай на здоровье! — сокрушался Жура. — Нет, мало ему. Вот и дописались.

— А тебе, молдаван, только бы жрать, — похахатывал Сергеич.

— Володь, а давай Прокопенко под взятку подведем. — Жура искрил идеями. — Скажем, например, что ты ему чемодан с баблом всучил.

Снаружи чуть слышно чиркнул глазок. Серега подошел к тормозам и громко продолжил:

— Вот так тебе деньгами швыряться! Вместо того чтобы ребятам по двести евро под дверь подсовывать, ты Прокопенке чемоданами пихаешь… Так тебе и надо! Олег, ты согласен?

— С медициной у нас труба, — увильнул Олигарх от крамольных вопросов сокамерника. — В бытность Шевченко министром здравоохранения он, чтобы вконец не растерять профессиональные навыки, приезжал оперировать в Военно-медицинскую академию. Провел шесть операций — все летальные. А мы хотим чего-то от этих коновалов.

— Олег, так… — хотел продолжить Серега, но Олигарх стоял наготове.

— Кстати, пока не забыл историю, — затараторил Олег. — Второй секретарь Белорусского ЦК лечил простатит у нашего светилы-профессора, который на массаж простаты заряжал своих студентов-практикантов. И вот как-то стоит высокопоставленный пациент буквой «ге» со спущенными штанами, позади сидит студент, одной рукой опершись на ягодицу, другой проделывая нехитрые маневры указательным пальцем. В процедурную входит профессор и, дабы контролировать процесс, молча кладет руку на другое полужопие. У белорусса инфаркт!

— По-моему, Олежа, я эту байку уже где-то слышал. Что-то же я хотел у тебя спросить? Забыл…

Заканчивались четыре месяца, на которые суд продлил мое заключение, со дня на день должны везти в «Мосгорштамп» (Московский городской суд. — Примеч. авт.) решать дальнейшую участь, впрочем заранее предрешенную раньше, чем минуют максимально возможные по закону полтора года, меня не выпустят и судить не будут. В пятницу заказали на выезд. На душе праздник в предвкушении тусовки, эмоциональной встряски. В утреннем запасе четверть часа, чтобы одеться, умыться, отскрести щетину. Стандартные процедуры: вывели на улицу, с рук на руки передали ментам и щелчок затвора клетки за спиной. Следом ко мне подсадили Борю Шафрая, с которым не виделись месяцев пять, напротив решетки рядом с милиционером присела Лиана Аскерова, облокотясь на костыли. В соседнюю голубятню завели Васю Бойко. В первый стакан закрыли вора Каху, во второй стакан, уставившись под ноги, бестелесной тенью прошмыгнул невысокий коренастый мужичок с жидкой щетиной и расхлябанной шевелюрой.